Читаем без скачивания Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса - Луис Карлос Монталван

Брендан тоже, несомненно, любил ретривера, но парень всегда знал, что дрессирует его для другого. Выполнение этой миссии — осознание того, что впервые в жизни ему доверили такое серьезное задание и он добился успеха, — было для юноши намного ценнее, чем возможность оставить Вторника себе. Как выразился Том, осознание того, что ты помогаешь другим, «вправляет мозги и настраивает на лучшее». К тому времени, как на сцену вышел я, и Брендан, и Вторник были готовы двигаться дальше.

Это не значит, что они забыли друг друга. Через несколько месяцев после того, как мне в компаньоны дали Вторника, мы вернулись в СКВП на мероприятие по сбору средств. Вторник был так возбужден, что я решил пренебречь советом Лу и спустил пса с поводка. Мой любимец побежал к группке подростков, прыгнул на самого крупного парня и лизнул его в лицо. Тот засмеялся, обнял ретривера, взъерошил шерсть, а потом подтолкнул и велел возвращаться ко мне.

— Вы только посмотрите, — обратился я к стоявшей поблизости дрессировщице. — Вторник никогда так себя не вел.

— Точно. Прямо к Брендану, — сказала женщина, когда пес подбежал ко мне.

Я озадаченно посмотрел на нее, дрессировщица улыбнулась и пояснила:

— Брендан вытащил твою собаку.

Позже мы с Лу говорили о Вторнике. Он столько всего пережил. Его сердце столько раз разбивалось. Я хотел понять, как же у них получилось в конце концов воспитать такого идеального пса.

— Идеального? — со смешком переспросила Лу. — Он вовсе не идеален, Луис. И близко не было. Просто он идеален для тебя.

Часть II

ЛУИС

Глава 4

АЛЬ-ВАЛИД

Мой друг, я узнаю тебя во тьме.Ты враг мой, ты убил меня вчера.Вонзив мне в грудь незрячий взгляд и штык.Я отразил удар, но жизнь ушлаИз рук моих — остались ненависть и холод.Уснем же вместе…

Начинается самая трудная часть истории. Приходится ворошить воспоминания. Меня прошибает пот, несколько суток подряд мучит бессонница. Пару лет назад на Национальном общественном радио я давал интервью о своей службе в армии и после дотошных вопросов был выжат до капли. Мне стало плохо. Позже я прослушал запись и поразился: было отчетливо слышно, как я сначала заикался, потом замолчал, встал со своего места и прохромал в туалет, где меня стошнило. Слушая запись, на которой я говорю о последнем месяце службы в Ираке, я с удивлением обнаруживаю долгие (в несколько минут) паузы в середине предложений. Где я витал? О чем думал? И почему я этого не помню? Естественно, я не стал бы над собой так издеваться, если б не верил, что это поможет. Для меня это терапия, я словно извлекаю шрапнель и делаю перевязку, как на поле боя. Что самое важное, мне кажется, мое выступление поможет другим ветеранам и особенно их семьям. Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР)[5] преодолеть непросто. Невозможно стать таким, как раньше. Ты точно стеклянный шарик со «снежком» внутри. Война тебя встряхивает, и все кусочки твоей жизни: мышцы, кости, мысли, убеждения, отношения, даже мечты — начинают кружиться в воздухе, не ухватишь. Они, конечно, осядут. Уж поверьте мне: если усердно работать, восстановиться можно. Но эти кусочки уже ни за что не сложатся так, как раньше. Война меняет личность. Ты не делаешься лучше или хуже — просто становишься другим. И глупее всего в такой ситуации искать свое прежнее «я» и тосковать по нему.

Поэтому здесь я хочу быть как можно точнее. В предыдущей части я вообразил большую часть детства и юности Вторника. Детали мне были известны, но не было мысленного образа, поэтому я просто посмотрел на улыбающуюся морду сидящего рядом ретривера и представил его маленьким, жалким и неуверенным в себе. Я думал о том, что сломило его дух и насколько необыкновенными были люди, помогшие псу вернуться к жизни и работе. Спрашивал себя, почему этот ретривер оказывает такое воздействие на людей? Почему он изменяет жизнь каждого, кто встречается на его пути?

А вот когда я думаю об Ираке, образы в голове появляются ярче некуда. Бесплодная пустыня. Разорены целые кварталы. Мертвый американский рядовой. Обугленное тело иракского мальчика. Тюрьма, тихо сидят рядами сунниты и безучастно смотрят перед собой, словно души в чистилище, ожидающие, когда их заберут в ад. Помню, как улыбался мой иракский друг всего за пару месяцев до смерти. Помню его запах — яблочный табак; помню ужасную вонь города Хитт. Я то и дело вижу, как мужчина сворачивает в переулок — и начинаю мучительно размышлять, почему я его чуть не застрелил, не зная о нем ровно ничего. Такой опыт день за днем разъедает душу.

Хотел бы я передать вам, как свистели трассирующие снаряды сирийцев, устроивших на нас засаду вдоль границы Ирака. Четыре часа утра, на много километров вокруг — ничего, кроме ровной черты, где темная земля встречается с черным небом. И сирийцев, которые возвышались над отмечавшей границу земляной насыпью и палили из автоматов и тяжелыми снарядами из БТРа советской сборки. Я был в такой ярости, что просто стоял там и пялился на противников в бинокль ночного видения.

— Поверить не могу, в нас стреляют! — вопил я, наблюдая за тем, как пехотинцы перезаряжают оружие. — Поверить не могу, нас атакуют сирийцы!

Мы били в ответ. Мы их оттеснили. Хотел бы я передать и мерное «дет-дет-дет-дет-дет» автомата М240 рядового первого класса Тайсона Картера, и грохот нашего крупнокалиберного пулемета, — потому что вся жизнь состояла из инстинкта, адреналина и дисциплины, и оружие отбивало нам ритм. К счастью, мы не понесли потерь и вернулись на базу как раз тогда, когда солнце прожгло ночную черноту. Мы просто летели туда. Я был зол. Зол, как черт, что сирийцы атаковали нас из-за границы. А еще я был опьянен боем. Перестрелка дает такое мощное ощущение! Только потом тяжесть сражения всем весом опустилась мне на плечи. После душевного подъема наступил спад — подобно тому, как холодный пепел остается после костра.

Здесь-то и кроется главное противоречие. Для многих из нас это был лучший период в жизни. В Ираке мы нашли свою цель, мы занимались делом, которым и теперь гордимся больше всего, мы познакомились с людьми и побывали в местах, которые никогда не забудем.

Но был там и ужас, и позор. В Ираке мы теряли веру в идеалы, любимая армия продавала нас чиновным карьеристам, СМИ, специализирующимся на съемке сцен боев и прочей чернухи, и корпоративной алчности военно-промышленного комплекса. Казалось, что честь и чистота осталась только у передовых отрядов. Если бы меня попросили одним словом ответить на вопрос, что заставило меня вернуться домой из Ирака, сказал бы не «бой». И не «травма». И не «смерть». Я ответил бы «предательство». Предательство командования по отношению к бойцам. Предательство всех ценностей и идеалов. Предательство по отношению к иракцам — ведь мы не выполнили своего обещания — и к американцам. Где грань между некомпетентностью и преступлением? Когда эгоизм переходит в безнравственность? Сколько можно врать, пока все не станет ложью? Точно я сказать не могу, но в Ираке эту черту переступили — я никогда не был так возмущен. Я не могу прийти в себя после такого. Потому что хорошие люди погибли и до сих пор погибают. Из-за предательства.

— Почему ты хочешь рассказать эту историю? — спросила меня мама, когда узнала о будущей книге. — Зачем другим знать о твоих проблемах? Кто тебя тогда возьмет на работу?

Я понимаю ее тревогу. После Ирака я стал еще более замкнутым, чем раньше, и сто раз подумаю, прежде чем рассказать кому-то о своей жизни. Маме я не хотел этого говорить. Не хотел признать, что работа над этой книгой уже стоила мне нескольких полных боли месяцев, но я все равно чувствую, что обязан открыть правду. Несмотря ни на что. Какой человек, находясь в здравом уме, заставит маму волноваться?

— Я должен закончить ее, — ответил я. — Просто должен.

Я хотел ей объяснить, что это и война, и исцеление. Боль. Триумф.

— Не волнуйся, мама, — сказал я наконец. — Это книга про Вторника.

А чтобы рассказать историю пса, я должен поведать и свою тоже. Чтобы понять, как Вторник повлиял на мою жизнь и почему он так много значит для меня, нужно понять, насколько плохи были у меня дела.

В 2003 году, когда я прибыл в Аль-Валид (Ирак) — крошечный аванпост в пятистах километрах от Багдада и в ста от ближайшей передовой оперативной базы США, я был сильным. Поднимал лежа сто шестьдесят кило, мог сделать девяносто пять отжиманий, пройти армейскую полосу препятствий и без всякого усилия пробежать шестнадцать километров перед завтраком. Но кроме того, я был уверен в себе и тверд, я был лидером. И я любил свою работу.