Читаем без скачивания Крыса - Анджей Заневский

Приближалась зима, и первая же холодная ночь выгнала нас с чердака обратно в теплый подвал под старой пекарней.

Жизнь в каналах – а это казалось самым безопасным – тоже не устраивала мою самку. Я заметил, что она панически боится воды, и если уж ей приходилось в нее погрузиться, то лишь по неосторожности – в прыжке, при падении или поскользнувшись на скользком краю. И каждый такой случай приводил ее в состояние бешенства, которое она срывала в первую очередь на мне.

Она возвращалась в подвал под пекарней и долгое время не покидала его.

Такие путешествия возможны лишь тогда, когда самка-мать уже выкормила помет, а следующая беременность еще не затрудняет ее движений.

Ее водобоязнь была мне непонятна. Старый самец, переплывая каналы во всех возможных направлениях, по течению и против него, не испытывал никакого страха перед водой. Наоборот – он использовал ее течение для того, чтобы плыть в определенном направлении. Я научился этому во время наших с ним совместных скитаний.

Страх самки-матери при виде самого маленького подземного ручейка и даже стекающей в сточную канаву дождевой воды удивлял и злил меня.

Так что мы живем в тихом подвале под пекарней, в сером, слабом свете, едва просачивающемся в окошко, в приятном, постоянном тепле, в помещении, куда никогда не доносятся дуновения холодного зимнего ветра.

Я пытаюсь прорыть туннель из нашего гнезда в соседний подвал, но каждый раз натыкаюсь на покрытую слоем смолы твердую стену, которая не поддается крысиным зубам. Фундамент соседнего дома стоит на прочном бетонном основании.

Я пытаюсь рыть вниз – может, наткнусь на свод канала или на трубу с телефонными проводами и найду в них долгожданную щель. Тогда у нашего гнезда будет еще один выход. Я копаю, выгребая землю лапами. Грунт состоит из обломков штукатурки, раскрошившегося кирпича и древесного угля. Видимо, стоявшее когда-то на этом месте здание сгорело. Я все время прислушиваюсь – не шумит ли где вода, но ничего не слышу. Мне не удалось попасть в канал. После нескольких очередных попыток я наткнулся на старую стену из крупного, прочного кирпича.

Стена меня остановила.

Остается еще попробовать копать вверх. Может, найду щель, ведущую наружу, или трещину в стене.

Но это мне тоже не удается – я утыкаюсь в стальные балки, подпирающие свод подвала. Значит, наше гнездо со всех сторон окружают стены и нет никакой возможности пробить хоть где-нибудь дополнительный выход на поверхность.

Появляются на свет очередные поколения крысят. Они родятся, подрастают, уходят, опять родятся, растут, уходят. Цикл повторяется многократно, вне всякой зависимости от времени года. Большая часть малышей гибнет в первые же недели самостоятельной жизни. Пока самка-мать кормит крысят, я добываю еду. Все чаще я прокрадываюсь в кладовую пекарни, куда ведет удобная дорога через сломанный вентилятор. Я пролезаю через него и таскаю в гнездо куски булки, теста, разные фрукты, сыр, ветчину. Часто я возвращаюсь, весь перемазанный маслом, кремом, вывалявшись в муке. Тогда вся семья слизывает еду с моей шерсти. Я все чаще наведываюсь в эту кладовку. Прогрызаю большую картонку, наполненную сладкой сахарной пудрой. Это исключительно вкусное лакомство, хотя мне еще больше нравится кусковой сахар, отлично стирающий отрастающие резцы. Я возвращаюсь в гнездо весь в сахарной пудре – самка и малыши облизывают каждый мой волосок.

Я часто хожу в кладовую с маленькими, подрастающими крысятами.

Вид такого количества еды заставляет их пренебрегать осторожностью, они забывают обо всем. Поэтому когда они придут сюда одни, то станут легкой добычей подстерегающего кота или попадутся в ловушку, соблазнившись ароматом копченой рыбьей головы. Крыса никогда не должна забывать об опасности, крыса все время живет под угрозой. Она постоянно окружена врагами.

Маленькие крысята веселы, игривы, доверчивы и любопытны. Они интересуются всем, что их окружает, – световыми пятнами, дрогнувшим на ветке листом, незнакомой щелью в стене, бегущим по потолку насекомым. Они наслаждаются жизнью, ее богатством и разнообразием, теми возможностями, которые она им предоставляет, дорогами, которые она перед ними открывает.

Растерзанная мышь, загрызенный воробей, рыбий скелет с остатками мяса на костях – все эти окружающие их доказательства смерти совершенно не доходят до их сознания. Они не связывают этих доводов с собственными буднями – веселыми, полными прыжков и падений, шутливых драк и погонь.

Мы сдерживаем их и оберегаем так долго, как это возможно. Но самка-мать уже чувствует растущий в ее брюхе следующий помет. Поэтому она перестает интересоваться подросшими крысятами и позволяет им отдаляться все больше от гнезда. Ее забота нужна теперь тем малышам, которые еще только должны родиться, – нужно приготовить гнездо, чтобы им было где появиться на свет.

Крысята уходят. Любопытство толкает их вперед, вперед, в путь, к открытиям.

В норе становится все меньше еды, и им самим приходится заботиться о пропитании.

Мы, взрослые крысы, боимся ярко освещенного пространства, где нас со всех сторон подстерегают враги. У маленьких крысят, которые совсем недавно были слепыми, со светом не связано никаких неприятных воспоминаний, наоборот – когда в подвале горела лампочка и тусклый свет пробивался сквозь их сросшиеся еще веки, они уже тогда стремились к нему.

И позже, как только веки раскроются и крысята впервые увидят темные стены гнезда, они будут упорно ползти к светлой полоске под дверью.

Оттуда доносятся незнакомые голоса и запахи, оттуда я приношу предназначенный для них корм, поэтому надо выбраться туда как можно скорее, познать яркую, блестящую, разноцветную действительность.

Маленькие крысята выползают, мать хочет остановить их, хватает за загривки и относит назад. Они пищат в бессильной злобе. Первые свои путешествия они совершат с матерью или со мной.

Из соседнего подвала через щель рядом с канализационной трубой я проползаю под пол пекарни, поближе к большой плите. Царящие здесь жара и духота заставляют блох второпях бежать из моей шерсти.

Старое, постепенно разрушающееся здание пекарни не раз ремонтировали, залепляя некоторые щели гипсом. И как раз здесь, в стене, рядом с которой стоит большой чан с поднимающимся тестом, я обнаружил такое загипсованное отверстие за мерно шелестящим металлическим приспособлением, помещенным довольно высоко над полом. Из этого отверстия я спрыгиваю на высокий шкаф, а оттуда – на пол, прямо рядом с дверью кладовки. В дверях, а точнее – между стеной и дверной коробкой, я нашел место, откуда вывалился большой рассохшийся сук. Когда в пекарне не было людей, я постарался расширить это отверстие – так, чтобы через него без труда можно было пролезть внутрь.

Так что теперь я мог пробираться в кладовку двумя путями – через сломанный вентилятор или короткой дорогой, через пекарню. Она, конечно, намного опаснее, но зато не надо выходить на улицу, ведь в вентилятор нужно было забираться из старого сарая, косой карниз которого подходит к водосточному желобу, проведенному над выложенным бетонными плитами двором.

Проходя через пекарню, я всегда старался держаться темной полосы кафельных плиток, окаймляющих пол помещения. Здесь всегда стояли корзины с грязными халатами, жестяные формы для пирогов, котлы для замешивания теста.

Занятым работой людям некогда было смотреть по сторонам. Самка-мать до сих пор знала только дорогу через вентилятор. Теперь я открыл ей более короткий путь, где не нужно карабкаться по обледеневшему или мокрому от дождя желобу. Но, как выяснилось, эта дорога не всегда была ей доступна – непреодолимой преградой становилось раздувшееся от приплода брюхо, не позволявшее протиснуться в узкую щель рядом с дверью. Так что самка-мать пользовалась этой дорогой редко, только после очередных родов, до тех пор, пока позволяло брюхо.

На столе посреди кладовки я обнаруживаю картонку, полную яиц – любимого лакомства крыс.

Когда-то мы со старым самцом пробрались в сарай, и там я впервые попробовал яйца. Овальный предмет, лежавший в полумраке, был похож на большой камень. Старый самец сначала обнюхал его, потом обхватил хвостом и подтащил в сторону прогрызенного в доске отверстия. Только здесь он сделал резцами в скорлупе маленькую дырку и начал слизывать стекающий белок. Потом он увеличил отверстие, а в конце концов разделил яйцо на две половинки. От него осталась лишь тщательно вылизанная скорлупа.

Запах поедаемого самцом желтка заполнил все помещение и возбудил мой аппетит до такой степени, что я бросился на первое же найденное в курятнике яйцо.

Твердая поверхность не сразу поддалась моим резцам. Лишь когда я ударил ими почти под прямым углом к скорлупе, мне удалось пробить небольшую дырочку. Но внутри я не нашел желтка – там был невылупившийся цыпленок, плававший во вкусной пахучей жидкости.