Читаем без скачивания Сиятельный - Павел Корнев

И когда сегодня инспектор спросил, на кой черт мне понадобилось поступать на службу в полицию, я был откровенен с ним не до конца. Нет, счета и в самом деле требовали оплаты, но истинной причиной стало стремление отыскать тех, кто проклял это место и всех его обитателей. И сделал это столь изощренно, что проклятие продолжало убивать на протяжении вот уже шестнадцати лет.

Проклятие…

Я вздохнул и запрокинул голову к небу, на котором безучастными стекляшками светились тусклые крапинки звезды. Проклятие привычно укололо затылок неуютным холодком, сдавило сердце, пробежалось по спине, но — впустую, не причинив никакого вреда.

Почему? Не знаю. Сколько ни ломал над этим голову, так и не разобрался. И выяснить, кто навлек на наш дом эту беду, тоже не удалось; не помог даже доступ к полицейскому архиву, который я получил со званием детектива–констебля. Просто не оказалось в протоколах расследования никаких зацепок; да и следствия как такового не велось.

Аггельская чума — и дело с концом.

И я отступил; у меня не было лишнего времени ворошить прошлое. Я просто дожидался совершеннолетия, успокаивая себя тем, что семейные деньги позволят забросить службу и посвятить себя поиску истины.

Но не знаю, уже не знаю…

Передернув плечами, я поднялся на крыльцо и распахнул незапертую дверь. Кинул котелок на полку в прихожей, и тут в темном коридоре мелькнул огонек керосиновой лампы.

— Все в порядке, виконт? — поинтересовался худощавый мужчина средних лет в старомодном сюртуке.

— В полном, Теодор, — усмехнулся я. — Лучше не бывает.

Теодор Барнс был дворецким. Он служил роду Ко́сице всю свою жизнь, как до того моим предкам служили его отец и дед. Я помнил дворецкого с тех самых пор, с каких помнил самого себя.

— Вам что–нибудь понадобится?

— Нет, благодарю, — качнул я головой, но сразу прищелкнул пальцами и поправился: — Нет, постой! Подготовь комнату на третьем этаже, у нас будут гости. Гость…

Теодор был потомственным дворецким; он умел держать удар, как никто другой, и обычно не позволял себе проявления сильных эмоций, но сейчас проняло и его.

— Что, простите? — переспросил Барнс, не сумев скрыть изумления. — Но как же так…

Я успокаивающе похлопал слугу по плечу, легкомысленно бросил:

— Положись на меня, — и отправился в спальню.

Там сразу зажег газовый рожок, затем разделся, убрал пиджак, брюки и сорочку в платяной шкаф, разрядил «Рот—Штейр». А вот «Цербер» разряжать не стал и положил его к снятому хронометру на прикроватную тумбочку.

Потом запалил ночник, проверил, заперты ли ставни, и лишь после этого погасил газовое освещение.

Смешно?

Не знаю, не знаю.

Жизнь научила меня не игнорировать свои страхи, сколь надуманными бы они ни казались.

Ночник должен гореть, ставни — быть запертыми, а на прикроватной тумбочке — лежать заряженный пистолет.

Точка.

Утро прокралось в спальню беспокойным солнечным лучиком, что отыскал прореху в рассохшихся ставнях и принялся светить в глаза.

Я перевернулся на другой бок, но сразу взял себя в руки и, вопреки обыкновению, разлеживаться в постели не стал. Прошлепал по холодному полу босыми ступнями, одно за другим распахнул окна и на всякий случай придирчиво осмотрел толстенные доски ставен на предмет свежих царапин.

Но нет — новых не появилось.

Утренняя свежесть заполонила комнату как–то очень уж резво; я отошел накинуть халат, после вернулся к выходившему на восточную сторону окну. С пригорка открывался неописуемый вид на старые районы города, на все эти островерхие крыши, золоченые башенки, дворцы и сады. Много дальше маячила серость фабричных окраин; там тянулись к небу многочисленные трубы, а в тучах исторгаемого ими дыма неторопливо плыли грузовые дирижабли.

Говорят, раньше в ясную погоду с вершины Кальварии был виден океан, но ясные дни в Новом Вавилоне встречались реже, чем жемчужины в сточных ямах. Дым, гарь и смог накатывали на город со всех сторон.

Плевать! Я передернул плечами и отошел к тумбочке. Защелкнул на запястье браслет хронометра и принялся одеваться, а в голове, будто заевшая грампластинка, крутилось: «Воскресенье. Воскресенье. Воскресенье!»

Бал!

В четыре часа пополудни начнется бал, и если на нем что–то пойдет не так…

Об этом не хотелось даже думать.

Усилием воли я заставил себя позабыть о дурных предчувствиях и отправился в ванную.

— Комната готова? — спросил у попавшегося на обратном пути Теодора.

— Готова, виконт, — подтвердил дворецкий и пригладил черные как смоль бакенбарды. — Какие вести из Нового Света?

— Все по–прежнему, — сообщил я. — Хьюстон в осаде, по всей линии фронта идут позиционные бои.

— Ацтеки никак не угомонятся, да? — покачал головой Теодор и предложил: — Хотите осмотреть гостевую комнату?

— Это лишнее, — отказался я и спустился на первый этаж.

Живот подводило от голода, но завтракать дома я обыкновения не имел и по выходным захаживал в итальянскую таверну неподалеку, где мне был открыт кредит. А поскольку сегодня привычный распорядок дня полетел в тартарары, оставалось лишь глотать слюну в ожидании вечернего приема.

Я досадливо глянул на хронометр, и тут в прихожей звякнул колокольчик.

— О! — многозначительно произнес дворецкий, не отстававший от меня ни на шаг.

Известие о прибытии гостя попросту выбило его из колеи. Впрочем, меня это обстоятельство нервировало несказанно больше. Во многих знаниях — многие горести, все верно.

Тем не менее я своей растерянности выказывать не стал.

— Оставь это мне, Теодор, — отослал я слугу, вышел из дома и поспешил к воротам. На ходу нацепил на нос очки — и круглые темные окуляры враз вернули уверенность в собственных силах.

Сомнения оставили меня; я решительно распахнул дверь и улыбнулся молодой девушке с огненно–рыжими волосами, правильными чертами симпатичного округлого лица и бесцветно–светлыми глазами сиятельной. Фигуру гостьи скрывал длинный плащ, но я и так знал, что сложением она могла дать фору самой Афродите. Стройные бедра, осиная талия, высокая грудь…

— Елизавета—Мария! — со всем возможным радушием улыбнулся я, прогоняя вставшее перед глазами видение. — Словами не передать, как меня радует, что вы сочли возможным принять приглашение…

— Леопольд, вы были чрезвычайно убедительны, — легко рассмеялась девушка, передавая объемный дорожный саквояж. — Вы просто не оставили мне выбора!

— Надеюсь, не нарушил ваших планов…

— Нисколько, уверяю вас!

Блеснули в улыбке белоснежные зубы, и с некоторой долей отстранения я решил, что лишь тонкие бледные губы не позволяют причислить Елизавету—Марию к писаным красавицам. Но заострять на этом внимание не стал и поспешно отступил в сторону, впуская гостью внутрь:

— Проходите, прошу вас!

Девушка ступила за ограду, окинула взглядом мертвый сад и не удержалась от озадаченного возгласа:

— Миленько…

Солнечным утром черные деревья выглядели далеко не столь зловеще, нежели глухой ночью, но все же я счел нужным поправить гостью:

— Оригинально. Непривычно. Вызывающе. Но никак не миленько.

Елизавета—Мария бросила на меня внимательный взгляд и медленно кивнула:

— Как скажете, Леопольд.

Мы поднялись на крыльцо и прошли в дом, там я передал саквояж дворецкому и представил слугу гостье.

— Это Теодор, по всем вопросам обращайтесь к нему. К сожалению, мне придется отлучиться по делам.

— К вашим услугам, госпожа, — торжественно объявил дворецкий, принимая у девушки плащ.

Елизавета—Мария благосклонно улыбнулась в ответ, сняла шляпку, тряхнула тяжелой копной волос.

— Леопольд, неужели ты собираешься вот так сразу бросить меня одну? — проворковала она. — Мы могли бы…

Я нервно сглотнул и поспешил взять ситуацию под контроль, а точнее, взял под руку девушку и провел ее в гостиную.

— Бал в четыре, — напомнил там гостье. — Надо забрать у портного костюм. А твое вечернее платье…

— Не беспокойся об этом, дорогой, — ответила девушка и остановилась напротив камина, где ее внимание привлекла висевшая на стене сабля.

— «Капитану Орсо за личную доблесть. Зюйд—Индия, тридцатое октября тысяча восемьсот тридцать седьмого года от К. Н.», — пригляделась Елизавета—Мария к выгравированной на клинке надписи. — Это оружие твоего отца? — повернулась она ко мне.

— Деда, — покачал я головой. — Он отличился при штурме Батавии. Получил тогда чин капитана и наследное дворянство.

— Ах да! — сообразила девушка. — Тринадцатый год от основания Второй Империи! Сорок лет назад, большой срок.

— В отставку дед вышел в полковничьем звании. Этот дом выстроил он…

Но история особняка Елизавету—Марию не заинтересовала, она как завороженная продолжала рассматривать саблю, и в светящихся девичьих глазах колыхалось при этом нечто на редкость неуместное.