Читаем без скачивания Даю уроки - Лазарь Карелин

Комнат в доме было много, хотя со двора совсем небольшим казался этот дом, невысокий, именно что вжавшийся в землю. Но комнат было не меньше пяти, и из одной дверь вела в другую, наглухо не разгорожены были комнаты, чтобы им легче дышалось. И странно широкими были эти двери в маленьких комнатах.

- Дворцовая прямо анфилада, - сказал Знаменский, улыбчиво оглядываясь.

- А мне здесь нравится, - сказала Лана. - Совсем тут не шикарно, а нравится.

- А где шикарно, там никогда и не понравится, Ланочка, - сказал Дим Димыч. - Там - позавидуется. Зависть же, как справедливо изволил заметить философ Ницше, - "главное топливо для всех страстей".

- Да, тут у вас симпатично, - сказал Знаменский. - Книг много. Почитаю, если поселюсь. И книги на полках какие-то из детства. Читаные. Корешки старенькие.

- Такие и должны быть. Книги - они для чтения изобретены, а не для бахвальства, как повелось нынче. - Дим Димыч не переставал приглядливо всматриваться в Знаменского. - Это хорошо вы сказали, слово нашли: "симпатично". Спасибо, это большой комплимент мне, хозяину. Симпатично! Если вдуматься, сколько в этом слове теплого смысла. А иное слово как льдышка. Вот, смотрите, эту комнатку и наметил сдать.

Вошли в еще одну небольшую комнату. Сперва пропустили вперед Знаменского, ему тут предстояло жить, ему первому и смотреть. Он вошел, глянул по сторонам. Защемило сердце. Отчего вдруг? А вот потому, что ему тут предстояло жить. Долго ли? Менялась жизнь, отбрасывала его вот в эти стены. На этой узкой лежанке предстояло ему теперь спать, у этого высокого окошка, под которым стоял утлый письменный столик с одной тумбой, присаживаясь боком к столику, предстояло и есть, и письма писать, что-то еще там писать, хотя как журналист-международник он кончился. Кончился! Он близко подошел к окну, страшась оглянуться на своих спутников. А в окне стояли горы, стояла вечность. Что им его беды? Такое ли они знали за свои миллионолетия? Он понял, что теперь часто будет смотреть на эти горы, в их лики изморщиненные, ища себе опоры. Какие там у тебя, человек, беды? Есть кровля, есть кусок хлеба, есть вода в арыке. И ты еще не обделен друзьями. Тебе помогают. Ты еще не в конце пути. Отринь уныние перед ликом вечности. Комнатка, конечно, была жалкой, какие-то карты старые были развешаны по стенам. Зачем они ему? Мебель была наижалчайшая, из кинофильма про довоенную бедность. Как он к этой колченогости приобвыкнется? Да и хозяин, явно странноватый, будет угнетать своими торопливо проговариваемыми философствованиями, дались ему эти "Першинги" и "Томагавки". И эта женщина с хмурым, просто злым взглядом, явно не принявшая его. Но - горы. Как у Льва Толстого: "А горы..." Знаменский обернулся:

- Если я вам подхожу, то я бы, Дмитрий Дмитриевич, тут и поселился.

- Подходите, Ростислав Юрьевич, подходите. Вы не страшитесь, я вас донимать своими разговорами не стану. А эту дверь в соседнюю комнату мы замкнем. У вас еще есть дверь, прямо в коридор, вот через нее и будете ходить.

- А там докторша, она в какой комнатке обосновалась? - спросил Алексей. - Не столкнутся лбами? В темноте-то ночной? - щурились, смеялись его глазки.

- Тебе бы все сталкиваться, - презрительно сказала Лана.

- Жизнь, Ланочка, как узкая дорога в ночное время, где фонари не горят.

- А что это за карты у вас? - спросил Захар. Он пошел вдоль стен, рассматривая поблекшие, выцветшие полотна карт, их тут много было. - О, смотри-ка, дореволюционная карта Туркестана! Старый, доземлетрясенческий план Ашхабада! Историей увлекаетесь, Дмитрий Дмитриевич? Гляди-ка, Ростик, древний план Московского Кремля! И все тут его башни начертаны и поименованы! Ну вот, сможешь теперь изучить имена этих башен. Москвич, а ведь не знаешь, уверен, что не знаешь. - Он принялся читать, торжественно выговаривая: - "Водовзводная угловая...", "Набатная...", "Царская...", "Сенатская...", снова "Водовзводная...", а это вот - "Угловая Москворецкая..." и она же "Беклемишевская...". Знал ты эти имена, москвич урожденный?!

- Слыхал... Забыл...

- А теперь вспомнишь. А что это? Старинная, еще дореволюционная карта Москвы... Центральная часть... Церкви, церкви, церкви, куда ни глянь. Не зря говорили, что Москва была златоглавой. Так вы историк, Дмитрий Дмитриевич?

- Был когда-то картографом. История, конечно, рядом с картой живет, но карта правдивее. Если ее уметь читать, нет ничего более интересного и более поучительного.

- А почему бросили свою картографию? - спросил Знаменский.

- Долго рассказывать... При случае... Карты эти вам не помешают, Ростислав Юрьевич? Не хотелось бы снимать, уж больно ветхи. Фотографии, лики чужие, я бы снял, а карта не гнетет. Оставляем?

- Даже попрошу вас оставить. Прав Захар, москвич-то я москвич, а города своего почти не знаю. И Кремля Московского не знаю. Про Тауэр, про Нотр-Дам больше знаю, чем про Кремль.

- Теперь поизучаете, - сказал Алексей. - В ночные часы... Если, конечно...

- У кого что на уме, а у тебя, Алексей, все одно и то же, - сказала Лана. - Ну что ты за человек?!

- Обыкновенный, Ланочка. И ты учти, у всех на уме, что и у меня на уме. Одно и то же, тут ты права, одно и то же. Только некоторые маскируются, а я прямой человек.

- Уж ты-то прямой! Как твоя баранка! Круть-верть!

- Условия, Ростислав Юрьевич, без запроса, вперед мне денег не нужно, а вот паспорт ваш понадобится, чтобы оформить временную прописку. Временную во "времянке". Когда будете перебираться? По мне, хоть сегодня. Комната прибрана.

- Сегодня и переберусь, - сказал Знаменский, снова подходя к окну. Завалюсь спать пораньше, а утром - горы.

- Захар Васильевич, поможем? - спросил Алексей.

- Непременно.

- Тогда покатили в гостиницу за чемоданами, прихватим еще там кое-чего, и назад. Прихватим, Захар Васильевич? Полагается отметить, чтобы жилось счастливо.

- Мы-то, может, отметим, товарищ шофер, а тебе нельзя, - сказала Лана. - Права отберут.

- Гляжу, полюбила ты меня, Ланочка, бережешь меня. Учти, я самого Захара Васильевича Чижова вожу. Мы - МИД. Нас не обнюхивают.

- А вот перед богом все равны, - сказал Дим Димыч. Он подошел к Знаменскому, глянул, куда тот глядел. - "А горы..." - повторил толстовские слова. - Да, Ростислав Юрьевич, а перед вечностью все равны...

8

Отмечать переезд Знаменского из гостиницы в дом к Дим Димычу не стали. Уж больно перепад был велик. Из "люкса" во "времянку". И все это почувствовали, даже Алексей почувствовал, когда тащил блистательные чемоданы Знаменского в машину. Перепад, перепад уж больно был велик. Скатывался, слетал человек со ступеней жизни - все это поняли. Увяла и Лана. Да ей и на работу было пора. Захар позвал обедать, но и ему тоже сперва на работу надо было заскочить. Условились, что завтра, с утра, Алексей заедет за Знаменским, привезет его в "Домик Неру" - так в городе звали дом, в котором размещался ныне республиканский МИД. Действительно, дом тот был некогда построен в спешном порядке для Джавахарлала Неру, который должен был прожить несколько дней в Ашхабаде. Но Неру не приехал, а дом сперва приспособили под гостиницу Совета министров, а потом вот отдали МИДу и Республиканскому обществу дружбы. Чижов зачем-то всю дорогу втолковывал эту историю их дома, "Домика Неру", Знаменскому, когда возвращались с чемоданами из гостиницы к "времянке" Дим Димыча.

- А это вот мой домик, - сказал Знаменский. - Каждому свое...

Алексей выгрузил чемоданы, хотел было занести их в дом, но Знаменский удержал его:

- Сам, вам надо на работу спешить.

Лана торопливо чмокнула Знаменского в щеку, шепнула, будто одаривая:

- Разыщите меня!

Провожающие сели в машину, Чижов, добро кивая, замахал своей большой ладонью, Алексей, подражая, улыбнулся, перехватив улыбку Знаменского, а тот все улыбался, улыбался им, уже и машина покатила, свернула за угол, а он все улыбался.

- Вам подсобить? - Неведомо откуда взявшийся, перед Знаменским стоял худой, от рождения в смуглоту прокаленный солнцем мужчина, высокий, сутуловатый, с широкими сухими плечами. Рубаха навыпуск западала в углубление живота. Он был худ неимоверно, одни кости да смуглая, в черноту, кожа. Но руки были сильные, ухватистые, не чахлая, а спортивная худоба ощущалась в этом человеке.

- Ашир Атаев, - представился он. - Друг Дим Димыча. - Он подхватил тяжеленные чемоданы, легко понес к дому. Пока говорил, представлялся, водочный дух ударял в лицо Знаменскому. Этот Ашир Атаев довольно изрядно где-то хватил. Он сразу и показался Знаменскому забулдыгой. Одет был уж очень пренебрежительным образом, рубаха навыпуск и расстегнутая до пупа, штаны коротковатые и пузырями, сандалеты на босу ногу разбиты и с въевшейся в них пылью.

А в дверях стоял Дим Димыч. В маечке застиранной, тоже штанах пузырями, тоже в сандалетах на босу ногу. Но этот был хоть трезвым. И крестик на шее. Философ доморощенный. Правдоискатель. Верующий от смятения перед жизнью. Осколочек русской души, занесенный каким-то вихрем житейским на землю Азии. Легко читался этот человек. Неудачник! Да и тот, что подхватил чемоданы, поджарый этот туркмен, легко читался. Тоже из неудачников! И уж если человек востока так пьет, днем начав, то совсем плохи его дела. Как у тебя, как у тебя самого, Ростислав Юрьевич! Вот потому ты и примкнул к этим. Нет, не комнату во "времянке" снял, а обрел свою среду обитания. Так вот! Ты теперь много ближе к ним, а не к тем, кто укатил на "Волге". Так вот, ты тоже, парень, легко прочитываешься. И прочитали и позвали - вот сюда, на край города, во "времянку". Эти - позвали, те - отпустили.