Читаем без скачивания Найти Эдем - Алексей Корепанов

В следующем году обучение продолжалось. Июль запомнился ему не только как месяц Большого Пожара Иерусалима, когда от чьей-то упавшей на пол свечи выгорело почти полгорода, а зарево было видно не то, что от Лесного Ручья, но, говорят, даже из Города Матери Божьей. Июль стал особенным месяцем по совсем другой причине.

Как-то в пятницу, вернувшись от свечников, Павел узнал от мамы, что заходил дежурный полицейский Стас и передал просьбу Колдуна навестить его сегодня вечером. Павел напился воды из колодца, надел чистую белую рубашку

– она уже трещала под мышками и была коротковата – и направился к Колдуну.

Возле изгороди Колдуна сидели на камнях Стас и Янош Лесоруб, дымили сигаретами. У толстяка Стаса, маявшегося от духоты, был развязан воротник, автомат он закинул за спину и втолковывал что-то гиганту Яношу, который рассеянно кивал и поглядывал по сторонам. Павел кивком поздоровался с ними и вошел в дом Колдуна.

Колдун встретил его приветливо, провел в свою полутемную комнату, где из кувшинов привычно тянулся к потолку душистый дым, уложил на лежанку и туго обмотал до самых ног длинным куском материи, оставив открытой только голову, так что Павел стал похож на мумии сказочных египетских фараонов из книг. В довершение всего Колдун привязал Павла веревками к лежанке, приговаривая: «Сегодня работа будет долгой, готовься, терпи, долгой будет работа… Долгой будет работа, нужно лежать спокойно, пока не зайдет солнце и не догорит свеча». Павел воспринимал все эти действия совершенно спокойно, хотя в душе не верил, что Колдун может ему помочь. Слишком много было сделано попыток, слишком часто Павлу снилось, что он говорит и поет, и, просыпаясь, он пытался вслух повторить те слова, которые только что произносил во сне – и ничего не получалось, кроме сдавленных полустонов-полурыданий.

«Лежи, лежи, пока не стемнеет, пока не догорит свеча», – бормотал Колдун, вынимая из разных мешочков на полках все новые и новые пучки трав и бросая их в кувшины. В кувшинах потрескивало, дым заполнял комнату, свеча в углу горела ровно, лишь иногда подрагивая от движений бесшумно скользившего в полумраке Колдуна.

Потом Колдун незаметно исчез, и Павел остался лежать в непонятной полудреме, навеянной ладонями Колдуна и дымящимися травами. Он не представлял, сколько прошло времени и скрылось ли солнце – единственное окно в комнате было плотно затянуто медвежьей шкурой, закрыта была и дверь. По телу растекались приятные слабость и тепло. За окном крикнули: «Добрый вечер!» – и Павел узнал голос Стаса, который, оказывается, до сих пор сидел у дома Колдуна, продолжая, наверное, беседу с Яношем Лесорубом. Вдруг за дверью что-то загрохотало, что-то зазвенело, разбиваясь, раздался вопль Колдуна – и тут же оборвался. Что-то рушилось, трещало, дрожал пол, падали с полок кувшины, словно в дом ворвался свирепый великан и крушил, крушил… Коротко простонал Колдун и затих, дверь рывком распахнулась, грохнула о стену, и оцепеневший Павел увидел, как в комнату ввалился кто-то огромный, страшный, до ужаса знакомый. Разинутая пасть с черными крючковатыми клыками, длинные когти, редкая шерсть, толстые кривые нижние лапы… Болотным смрадом повеяло в комнате, встрепенулась и погасла свеча, и в тусклом вечернем свете Павел увидел лежащего в коридоре Колдуна. А огромный медведь надвигался на лежанку, протягивая когтистые лапы.

Павел рванулся, но не смог сделать ни одного движения – слишком туго охватывала его тело материя, слишком прочно были завязаны веревки. Медведь, вес тот же страшный медведь из детства, та же слюнявая пасть… Надо было крикнуть, позвать на помощь, во что бы то ни стало позвать на помощь, чтобы услышали Янош и Стас и прибежали сюда с автоматом. Крикнуть, пока не поздно!..

Медведь приближался. Павел зажмурился, набрал в легкие побольше воздуха – а сердце чуть не выпрыгивало из груди, – напряг все силы и, с размаху обрушив какую-то внутреннюю преграду, закричал: «А-а! Помогите!..»

Он не открывал глаз, с ужасом чувствуя, что вот-от смердящие черные клыки вцепятся в лицо, сдерут кожу, вырвут глаза, разворотят рот – и продолжал, продолжал кричать: «Помоги-ите! Ста-а-ас!..»

Кто-то рядом охнул и воскликнул голосом Яноша Лесоруба: «Вот так чудо! Колдун, Стас, он заговорил, клянусь Создателем! У тебя получилось, Колдун!»

Павел открыл глаза, увидел возле себя медведя с лицом Яноша Лесоруба и медвежьей мордой в руке, увидел за дверью улыбающегося невредимого Колдуна и изумленно-восхищенного полицейского Стаса – и потерял сознание.

…Колдун не раз предлагал Павлу работать вместе, но Павлу это занятие было почему-то не по душе. Может быть, потом, позже, а в пятнадцать лет его привлекало совсем другое. В тот год он начал работать, а значит, стал взрослым. Он возил доски с лесоповала на строительство дороги к Городу Плясунов, был наблюдателем на пожарной каланче, латал дощатые тротуары, смолил лодки на Иордане, а в сезон дождей сбивал табуреты в длинном теплом цехе плотников. Табуреты возили в Иерусалим, получая взамен на удивление прочные, ладные и красивые рубашки – Иерусалим всегда славился своей ткацкой фабрикой, и после Большого Пожара ее помогали отстраивать и горожане Лесного Ручья, и вавилоняне, и Плясуны.

А в месячные перерывы Павел осуществлял свою давнюю мечту – путешествовал по городам Лесной Страны. Где по парусом, где на веслах, по деревянной дороге и пешком он посетил Иерусалим и Город Матери Божьей, Вавилон и Город Плясунов, Эдем и Лондон, Город Полковника Медведева и Капернаум, Могучих Быков и Устье, Город Ольги и Город У Обрыва, Холмы и Высокие Травы, Иорданских Людей и Вифлеем.

Везде, в общем-то, было одно и то же, везде жили такие же неторопливые и нелюбопытствующие люди, только, может быть, чуть отличались друг от друга дома – там ставни, а там двери с узорами, да пиво было где слабее, а где покрепче. Такие же храмы, такие же древние автомобили, выцветшие коробки автобусов с выбитыми стеклами во дворах вместо сараев, большие грузовики, танки.

Павел возмужал и вытянулся за этот год, перегнал ростом отца, и вместо худого подростка зеркало отражало теперь высокого крепкого парня с темными, слегка волнистыми волосами до плеч. У парня было открытое загорелое лицо с чуть задумчивыми карими глазами. Все чаще и чаще, проходя деревянными тротуарами городов, он ощущал на себе взгляды встречных девчонок.

Влюбился он в Эдеме. Ее звали Татьяной и ей тоже было пятнадцать. Геннисаретское озеро плескалось у их ног, и красное большое солнце медленно тонуло в нем и даже, казалось, тихо шипело, остывая. В легком вечернем тумане едва проступали тени сосен, тянуло гарью с Болота Одинокого Охотника – в тот год то тут, то там горел торф, – вдалеке стучала дрезина и бледные звезды искали свои отражения в темной воде. Он читал ей стихи фантазеров-основателей, он рассказывал о других городах, о думах своих и мечтаниях своих, он осторожно гладил ее нежные-нежные плечи, а она молча смотрела на озеро и чуть улыбалась улыбкой Джоконды, которую навеки запечатлел в книге основатель по имени Леонардо.