Читаем без скачивания Лошадь в городе - Жан Пелегри

— Вот почему вы три дня спустя!..

Солнце почти совсем зашло, вернулись на тротуар голуби, опять стал выкрикивать свой товар продавец каштанов, все разошлись. Соседка спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Я отдал ей ключи. И тут, мосье, я понял, что навсегда потерял Элиану, ее поглотили улицы, и вместе с ней исчезло все — шкаф, цветы, котенок, апельсин. А мне остается только бродить, бродить среди стен, заводов, контор, пересекать площади, бульвары. Мало-помалу мной овладевала мысль, что я иду обратно к поджидающему меня пауку, к тому, которого встретил в самом начале. К тому, который в городе подстерегает каждого человека.

— Я констатирую, что между смертью от несчастного случая вашей подруги и тем, что случилось впоследствии, прошло три дня.

Три дня, на протяжении которых вас не видели нигде, ни на заводе, ни где-либо еще. Что же вы делали все это время?

Без Элианы, мосье, все утратило смысл. Без нее остались только сломанные шкафы — ничего больше. Вот я и стал бродить. Я было уже решил, что теперь вернусь домой, к жене, без всякой машины. На какой-то улице, где было полно контор, я даже снова увидел их обоих: они стояли у стола, ждали меня. А я открывал дверь, входил. И жена тотчас понимала, что я вернулся с пустыми руками, даже без чемодана. Она сразу понимала, что теперь уж ничего не изменится, никогда. А на столе стояла единственная машина, на которую мы могли рассчитывать, — синяя игрушечная машина сынишки.

— Почему же вы этого не сделали? Самое было время, вполне подходящий момент.

По одной только причине. Я не хотел покидать город, пока не похоронили Элиану. Я считал, что должен провести ночь у ее гроба, как в деревне, как у нас в горах. Проводить ее в последний путь, чтобы ей было спокойно. И я думал, что эту ночь я должен быть именно там, где ее встретил. В городе, который ее убил.

— И что же, осуществили вы это намерение?

Я блуждал среди решеток, фонарей, шел куда глаза глядят, и где бы я ни был, повсюду думал о ней, я искал ее среди деревьев, среди машин, выстроившихся рядами. Иногда я говорил себе: где-то есть широкая постель, и она спит в ней — широкая подушка для моего яблочка. И вот, мосье, весь город стал мне казаться одной большой комнатой, освещенной одной лампой.

— К чему же это привело вас?

Так, блуждая, я добрался до заставы. Прочел: Клиньянкур. Побрел дальше, к площади, на которую выходило несколько улиц. Пошел по той, где метро выбегало на мост, и вскоре увидел справа, среди домов на горе высокую белую церковь, мне ее как-то показывала Элиана. В тот вечер, из-за всего, о чем я думал, она показалась мне большой свечой, зажженной во мраке, зажженной для кого-то, и, поскольку церковь была на горе, я пошел вверх по широкой нескончаемой лестнице, поднялся по едва освещенным ступеням. Ступеней было так много, мосье, больше сотни, и мне в этом восхождении почудилось что-то вроде испытания, паломничества, я подумал, что там, наверху, меня ждет слово, истина, утешение.

— Вы имеете в виду церковь Сакре-Кёр, не так ли?

Но когда я добрался до верха и, обернувшись, глянул на город, меня точно ударило. Он был такой огромный — огромней всего на свете. Огромней, чем церковь. Тысячи улиц, тысячи окон, тысячи башен, тысячи памятников, пылающие реки, улицы, брызжущие огнем, как при сварке, тысячи домов, а в глубине — башня, одетая облаками, гигантский столб. Так много тут было всего, что мне на миг почудилось, будто я стою над городом, возвещенным пророками, над землей обетованной, и я забыл, что где-то там в глубине этой огромной ловушки есть общежитие, барак.

— Один вопрос, друг мой. Веруете ли вы в бога?

В деревне, мосье, я верил. Как в лошадь. Там у него был дом. Один дом. Но здесь их было такое множество, такое множество церквей, что я — как-то я даже сказал об этом Элиане — уже больше не знал толком, один ли бог или их несколько, не понимал, где он обитает. «Он там, где его ищут», — ответила тогда Элиана. Но я, мосье, опять вспомнил об этой лошади, затерявшейся под дождем, об этой одинокой старой лошади, у которой не осталось ничего, кроме топота собственных копыт, и которая блуждала, невидимая, по городу..

— Следовательно, вы перестали веровать, утратили бога. Пойдем дальше.

Но больше всего я думал там, на горе, о путешествии, которое совершал ежедневно по этому светящемуся городу, туда-обратно, пешком, на метро, по улице, в тоннеле, из конца в конец; теперь со всей этой ездой покончено. Больше мне некуда ехать. Напрасный труд. Теперь Элиана пропала где-то в этой огромной яме, вдали от деревьев, вдали от бидонов с молоком. И мне захотелось быть с ней, найти ее там, где она сейчас.

— Все это, впрочем, не имеет никакого отношения к делу, которым мы занимаемся.

Я спустился по улице, петлявшей, как горная дорога. Видел мельницу, перешел мост. Под ним вместо потока воды было кладбище, камни, кресты и тут же, рядом — кино, большая площадь, разноцветные лампочки, которые то гасли, то вспыхивали, и отсветы этих огней, точно сверкание молний, озаряли большие часы, мужчин в плавках, бутылки, из которых что-то лилось, женщин, вышагивавших в рубашках, в лифчиках. Все так кричало, что я, спустившись с горы, почувствовал себя на тротуаре совсем малюсеньким, ничтожным, жалким мотыльком. И всякий раз, когда наверху зажигалось какое-нибудь слово, мне хотелось повторить его вслух, — да, повторить, точно от этого я мог стать богаче, вырасти. Точно я владел всем этим и машиной вдобавок.

— Какая площадь? Пигаль, Клиши? В тот час, когда вы там были, эти места легко узнать, они достаточно известны.

Я названия не видел — только огни, гигантские светящиеся круги, бьющие в глаза краски. Чуть подальше место называлось Рим, и там тоже был мост, над железнодорожными путями. Десятки рельсов тянулись из пустого вокзала, а там, на платформах, рядом с темными вагонами виднелись маленькие погрузчики, багажные тележки. Под мостом рельсы перекрещивались и терялись где-то с другой стороны, у других запертых вагонов, притаившихся среди решеток во мраке и тумане, и только красный глаз на башне мигал время от времени, — это место, мосье, заставило меня подумать о часовом, ружье, пулемете.

— Так что же вы в конце концов искали?

Под деревьями, между крыльями и радиаторами машин, я нашел скамью. Тихое место, вроде рва, прикрытого тростником. Здесь мне было хорошо, никто меня не видел, и мне захотелось, чтобы она была тут, со мной. Среди всех этих фар и бамперов я попытался вспомнить ее глаза, ее волосы, ткань ее пальто. Ее голос, который говорил, который повторял: «Порядок, порядок». Я ощутил ее запах и произнес вслух: «Элиана, Элиана», — и потом продолжал звать ее, но уже про себя, очень нежно. Точно она теперь стала моим ребенком.

— Война, война, что вы все твердите о войне. Да знаете ли вы, что это такое?

Между неподвижными колесами промелькнул свет фар. Какая-то машина возвращалась домой. Мне грезилось, что мы все еще вместе, в нашей комнате, что это светится щель под дверью. «Мы забыли погасить свет», — сказала Элиана. Наверно, я уснул, но уснул вместе с ней, где-то далеко отсюда, как будто тут, среди этих машин, вблизи от этого Рима, струилась река, подымалась, спадала вода в шлюзе, у затвора.

— Война — это совсем другое. Это куда страшнее. Война — это страх, опасности, боязнь, что тебя внезапно разбудят, повседневный ужас.

XII

А меня в ту ночь разбудил грузовик. Совсем близко, за машинами раздался вдруг громкий скрежет тормозов, громкий гудок. Мне на моей скамейке почудилось, что я слышу мычание быка, стон быка, которого убивают молотом. Потом он там засипел, стал выпускать воздух. Я поднялся. Он стоял за цепочкой машин, точно уставившись на меня своими подфарниками, угрожая мне мощным радиатором, пыхтеньем мотора. Мы оба — он посреди улицы, я под деревьями — словно сошлись для решающего поединка.

Я не двигался с места. Внезапно, точно на войне, вспыхнул свет в кабине, и я увидел за стеклом такого же, как я, человека. Человека, который держал книгу, карту — что-то, казалось, разыскивал. Потом он опустил стекло, точно хотел вдохнуть воздух города, оглядеться, и, не замечая меня, что-то пробормотал, закурил. Освещенная огоньком спички, голова его вдруг стала похожа на отрубленную. Когда шум грузовика заглох на второй или третьей улице, я пошел назад, к этому Риму.

— Вы меня не слушаете. Я спросил вас, зачем вы слонялись с места на место, зачем бродили по городу? Была у вас при этом какая-то цель?

Спустившись по Риму, я вышел к вокзалу Сен-Лазар. Во мраке я глядел на его темные окна, решетки, пустые залы. Между колоннами сверкали полосы света, белые, как луна, как молоко в бидонах, — все словно замерло. Даже часы на башенке. И тут, мосье, мне удалось ненадолго вернуть себе Элиану — она окликала меня из окна вагона.

— Достаточно, прекратите. Не станете же вы меня убеждать, не станете же всерьез говорить, что всего за три месяца так привязались к этой женщине. Несколько недель, согласитесь, — срок слишком малый.