Читаем без скачивания Четверо с базарной площади - Евгений Титаренко

За день до того, как бросить школу, Фат повстречал на базаре Кесого с дружком. Те нашли ящик пустых, бутылок возле пивного киоска: продавец не мог наблюдать за ним, так как ящик стоял около глухой стены, а от посетителей его закрыла в это время подвода. Фату достаточно было приподнять ящик и передать его через невысокий забор Кесому с дружком… Остальное было уже их дело.

Фат передал. За это Кесый вручил ему немного спустя десять рублей.

Фат подумал, что все равно уж «сорвался теперь», и решил больше не ходить в женский монастырь… Но два дня тискал деньги в кармане и сначала радовался, а потом — уже не очень… Хотел отдать матери — спросит: откуда? Пятерку истратил на морс, остальные отдал нищему.

— Отдал… а все-таки жалко было, — сознался Фат.

Еще дня через два Кесый предложил ему стащить коробку мармелада из ларька за коровьим рынком. Фат отказался.

— В общем, грозился Кесый… Да не на того напал. — Фат сдвинул брови. — Мне лично плевать на это…

— Да ты б в милицию его, — порекомендовал Слива.

— В милицию, в милицию! — обозлился Фат. — Что она может, милиция? Если б делали дело — не убили бы полковника. Лично я им не верю.

Генка поднял руку.

— Не будем спорить. Если Кесый тронет тебя — ему не жить. Это я клянусь.

Слива кивнул в знак согласия.

Исповедь Фата была принята к сведению, и тайна не должна была отныне тяготить его.

— Теперь ты свою тайну, — сказал Слива Генке.

Генка замешкался.

— У меня… другое совсем… Как бы это… Короче, влюбился я — вот и все.

Фат поглядел на него с изумлением, Слива — с восторгом и глубокомысленно.

— В кого? — спросил Слива.

— В двух, — ответил Генка (пропадать так пропадать!). — В Тоську и в Лийку.

— Это дело надо решить! — заявил Слива.

— Как — решить? — переспросил Генка, мало-помалу обретая равновесие, оттого что самое трудное уже сказано.

— А так, — ответил Слива, — как эти дела всегда решаются: объясниться надо или письмо написать. Письмо гораздо проще — сидишь себе и пишешь за глаза: так, мол, и так… — Слива, не долго думая, достал свой карандаш и блокнот, слегка замызганный в кармане.

— Постой-постой… — сказал Генка.

— А чего стоять? Нам надо выручать друг друга.

— Вдруг засмеют на всю школу? Тогда что? — спросил Генка, которому в принципе идея нравилась, но вызывали сомнение детали.

— Кто засмеет? — удивился Слива. — Да ты и подписываться не будешь. Главное — объясниться. Давай… Кому первому? Хотя — все равно. Пишу: «Я тебя люблю…»

— Надо же имя сначала, — вмешался Фат, которому дорога была логика действия.

— Имя мы потом подставим. Значит: «Я тебя люблю и хочу дружить…» Нет, стоп! — спохватился Слива. — Давайте сначала стихи придумаем какие-нибудь. Как у Пушкина. Так всегда делают.

И, полностью отстранив Генку от участия в создании любовных записок, Слива сочинил:

Мне образ твой снится и ночью и днем,Глаза твои, кудри густые,И очи, что светят глубоким огнем,И нежный твой голос, и речи простые.

Против речей Генка решительно возразил. А Фат обнаружил повтор, доказал, что у одного человека не могут быть сразу глаза и очи… Стихотворение забраковали.

Записки получились короткими, деловыми.

«Тося, я тебя люблю и хочу с тобой дружить. Если ты не против, то, когда будешь выходить из школы, держи портфель в левой руке».

Во втором послании вместо «Тося» Генка написал «Лия» — менять хорошо продуманный текст не имело смысла.

Слива взялся при удобном случае сунуть записки в карманы пальто девчонок: прием этот был испытанным — главное, чтобы тетя Сима ушла куда-нибудь из раздевалки.

— Не перепутай, гляди… — ворчливо заметил Фат.

А Генке, пока они мучились над текстом, показалось даже, что любовь его немножко поубавилась…

Это было бы неприятно. Всегда неприятно терять что-нибудь. Генка схватился за козырек своей кепки и в сердцах крутнул ее вокруг головы.

— Ладно. Давай теперь ты, — сказал он Сливе.

Слива задрал голову.

— Чего?..

— Тайну свою давай! — сказал Генка.

Слива долго и глубокомысленно моргал из-под челки.

— А у меня нет никакой тайны…

— Почему это нет?! — оскорбился Генка. — У нас есть, а у тебя нет?

Фат нахмурился.

— Ну, нет… — пробормотал Слива. — Честное пионерское, ничего тайного…

— Так не бывает, — запротестовал Генка, который не мог простить травмы, нанесенной его чувствам. — Говори, или это будет нечестно! Все, так все.

Чуть не поссорились.

В конце концов Слива обещал к завтрашнему дню придумать что-нибудь, и до завтра его простили.

Спустившись на землю, вернее — выкарабкавшись на нее из котельной, решили, чтобы не терять ни минуты времени, отправиться по одному в город: Слива — на ближние выселки, Фат — на татарку, Генка — в центр и на левый берег.

Провалиться сквозь землю ни мужик в полушубке, ни Банник не могли.

События принимают новый оборот

Всю неделю Генка, Фат и Слива шныряли по городу безрезультатно.

К урокам готовились кое-как. Но волею божьей, другими словами — волей Эммы Викторовны, дело обошлось без двоек. В среду учительница даже отпустила их на два урока раньше, чтобы проводили в последний путь однорукого полковника.

Друзья думали, что окажутся единственными, кто любил и знал бывшего артиллериста. Но гроб с телом полковника провожал чуть не весь военный городок.

Офицеры и солдаты (рядами), женщины. Когда вся эта процессия двигалась по улицам, к ней присоединялись еще люди, так что от головы траурной колонны нельзя было разглядеть, где теряется ее хвост.

Гроб взяли на свои плечи самые старшие офицеры городка. За ними тянулась длинная вереница курсантов, которые несли алые подушечки с приколотыми к ним орденами полковника.

Генка, Фат и Слива растерялись, не зная, где им пристроиться. Но какой-то майор подошел и поставил их сразу за орденами, впереди оркестра.

На крышке гроба крест-накрест лежали две шашки.

А когда гроб опустили в могилу, курсанты с винтовками залп за залпом несколько раз выстрелили в воздух…

После похорон Фат сделался совсем необщительным. Ему, как пропустившему неделю, пока можно было не бояться, что спросят на уроках, и Фат сразу после школы пропадал в городе до позднего вечера. Однажды он больше трех часов лежал в чьем-то огороде против дома Кесого в надежде увидеть Банника, но тот так и не появился. Фат схватил простуду, и Слива великодушно предложил ему платок «на время». Но Фат воспользоваться платком не захотел, а простуда его к утру кончилась.

В пятницу Слива наконец-то засунул Генкины послания в карманы пальто Лии и Тоси. Генка просидел все занятия как на иголках, боясь, что шестой «а» отпустят почему-нибудь раньше.

Классы распустили одновременно. Но Лия осталась в школе на репетицию хора — дожидаться ее было бы долго. А Тося вышла из школы, держа портфель… в обеих руках, перед собой.

Затея с письмами, к великой Генкиной досаде, провалилась. Слива советовал не отчаиваться, доказывал, что все идет как по маслу, что женщины такой уж народ — с одной записки их не проймешь, предлагал воспользоваться его стихотворением. Но Генка отказался.

— Тогда я сам кому-нибудь его пошлю, — сказал Слива и принялся думать, кому.

В воскресенье, словно предчувствуя, что день этот будет переломным для них, друзья поднялись чуть свет.

Народу на базаре было еще мало, и, чтобы не бросаться в глаза, пришлось выждать.

Снег уже почти сошел, и до того по-летнему чистым стало небо, что от горизонта до горизонта белого пятнышка в нем не найдешь.

— Трогаем… — скомандовал Генка, когда толкучка загалдела в полную силу.

Протискиваясь в толпе и незаметно озираясь по сторонам, они едва не проскочили мимо того, за кем охотились целую неделю.

У зеленого ларька с вывеской «Продтовары» стоял и тянул из кружки пиво тот самый мужик, что предлагал Генке тридцатку.

Друзей подвела его одежда. Ни один из них не учел, что носить полушубок в такую погоду значило бы умышленно обращать на себя внимание.

Мужик был в тех же болотных сапогах, дважды подвернутых до колен, но вместо овчинного полушубка на нем была серая телогрейка без двух верхних пуговиц и с разорванным хлястиком, концы которого — один длиннее, другой короче — мотались сзади, даже не связанные. Все эти детали Генка подсмотрел и запомнил, как истинный разведчик. На темно-коричневой кепке, что заменила мужику ушанку, Генка разглядел как особую примету масляное пятно.

А вот лицо у мужика было какое-то невыразительное: чуточку опухшее, как у всех пьяниц, с мешками у глаз и морщинами в уголках рта. Глаза тусклые, какие-то прозрачные и медленные.