Читаем без скачивания Возмущение Ислама - Перси Шелли

Песнь четвертая

Отшельник принял весла, и челнокПристал близ башни — древняя громада;Заросший вход был темен и высок,Цветы плюща, усладою для взгляда,На нем вились цепляясь; на полуПесок и чудо-раковины были, —Мать месяцев, пронзая полумглу,Рождает их в кипенье влажной пыли;Та башня здесь была, как призрак сна.Искусством человека рождена.

У берега челнок свой привязавши,Взял на руки меня Старик седой,И, несколько приветных слов сказавши.Пошел он вниз по лестнице со мной,По ступеням изношенным пришли мыВ покой уютный, всюду по стенамУзоры мхов зеленых были зримы,Тихонько положил меня он там,Как бы в альков, к мечтам манящий сонным,На ложе трав, с дыханьем благовонным.

Луною было все озарено,Ее лучистым желтым теплым светом,Настолько теплым, что Старик окноРаскрыл: за ним воздушным силуэтомКачались зыбко тени на волнах,До самого порога добегая,И в призрачных заметил я лучах.Что комната вверху была — резная,И много было там томов, чей пылВ себя приняв, мудрец стал тем, чем был.

Предел морской во мгле был отдаленной.По озеру скользил мой смутный взор,Кругом — леса, их мир уединенныйИ белые громады снежных гор, —Что ж, дух мой уносился в бесконечностьВ таком же многоцветном забытьи,Как лента, что окутывает вечность, —Извивы символической змеи?И Цитна — сон, упавший мне на вежды?Сон — юность, страх, восторги и надежды?

Так вновь ко мне безумие пришло,Но кроткое, не страшное, как прежде;И я не ощущал, как время шло,Но Старец верен был своей надежде,Не отходил от ложа моего,Как лучшего меня лелеял друга,В бреду я все же чувствовал его,И излечил меня он от недуга,И он теперь беседу вел со мной,Он показал мне весь свой мир лесной.

Он утешать меня умел словами,Что сам же я в бреду произносил,И как себя я спрашивал мечтами,Меня и он о Цитне так спросил.И спрашивал, пока не пересталоТо трепетное имя на егоУстах меня дивить; в том было малоЛукавства, и ума он своегоНе ухищрял, но взор его был жгучим,Как молния в стремлении могучем.

Так постепенно ум мой просветлел,Возникли мысли, стройное теченье;Я думал, как прекрасен тех удел,В ком неустанно строгое решенье —Светильник Упованья зажигатьНад затемненной долею людскою;В зеркальную глядя немую гладь,В вечерний час склоняясь над водою.Тому я открывал свой тайный сон.Кто был Старик, но не был извращен.

Седой, всю жизнь свою он вел беседуС умершими, что, уходя от нас.Умеют отмечать свою победуВ страницах, чей огонь в нем жил светясь;Так ум его лучом стал над туманом.Подобно тем, что он в себя впитал;По городам и по военным станамСкитаяся, не тщетно он блуждал;Он был влеком глубокой жаждой знанья,Среди людей знал все пути скитанья.

Но даже благородные сердцаОбычай, притупляя, ослепляет:Увидя, что мученьям нет конца, —Тот рок, что человека угнетает.Он вечным счел: чтоб чем-нибудь свой духУтешить, он ушел в уединенье;Но до него дошел однажды слух.Что в Арголиде претерпел мученьеОдин, что за свободу смело всталИ, правду возвестивши, пострадал.

Узнавши, что толпа пришла в волненье,Возликовал Отшельник в тишине;Покинувши свое уединенье,Направился к родной моей стране,Пришел туда, где битва прошумела, —И каждое там сердце было щит,И, точно правды меч, горящий смело,Речь каждого "Лаон, Лаон" гласит;В том имени Надежда ликовала,Хоть власть тирана там торжествовала.

К колонне одинокой, на скале,Придя, он был таким красноречивым,Что размягчил застывшие во злеСердца своим возвышенным порывом.И он вошел, и победил он зло,И стражи путь ему не преграждали;С тех пор, как он сказал, семь лет прошло.Так долго мысли у меня блуждалиВ безумии; но сила дум, светла,Мне снова власть надеяться дала.

"Из юношеских собственных видений,Из знания певцов и мудрецовИ из твоих возвышенных стремленийЯ выковал узоры мощных слов,Твоих надежд бесстрашное теченьеВ себе не тщетно жадный ум вмещал:От берега до берега ученьеО власти человека я вещал,Мои слова услышаны, и людиО большем, чем когда-то, грезят чуде.

Родители, в кругу своих детей,В слезах, мои писания читают,И юноши, сойдясь во тьме ночей,Союз, враждебный деспотам, сплетают;И девушки, которых так любовьТомила, что во влажной мгле их взглядаЖизнь таяла, страдать не будут вновь,Прекраснейшая им нашлась отрада:Во всех сердцах летучие мечты,Как на ветрах осенние листы.

Дрожат тираны, слыша разговоры,Что наполняют Город Золотой,Прислужники обмана, точно воры,Не смеют говорить с своей душой;Но чувствуют, одни других встречая.Что правда — вот, что не уйти судьбы;И, на местах судейских заседая,Убийцы побледнели, как рабы;И золото презрели даже скряги,Смех в Капищах, и всюду блеск Отваги.

Средь мирных братьев равенство — закон,Везде любовь, и мысль, и кроткий гений.Взамен того, чем мир был затемнен.Под гнетом этих долгих заблуждений;Как властно мчит в себя водоворотВсе выброски, что бродят в Океане,Так власть твоя, Лаон, к себе влечетВсе, все умы, бродившие в тумане,Все духи повинуются тебе,Сплотилися, готовые к борьбе.

Я был твоим орудием послушным, —Так говоря, Отшельник на меняВзглянул, как будто весь он был воздушным, —Ты всем нам дал сияние огняНежданного, ты путь к освобожденьюОт старых, от наследственных цепей;Ты нас ведешь к живому возрожденью,Ты светоч на вершине для людей.Ни времени, ни смерти не подвластный;Я счастлив был — пролить твой свет прекрасный.

Но неизвестен я, увы, и стар,И хоть покровы мудрости умеюПереплетать с огнем словесных чар,Холодною наружностью своеюПоказываю я, что долго жил —Свои надежды в сердце подавляя;Но именем Лаона победилЯ множество; ты — как звезда живая,Что властвуешь и бурей, и волной,Для шлемов зла ты как клинок стальной.

Быть может крови и не нужно литься,Раз ты восстанешь; у самих рабовВ сердцах способна жалость пробудиться,Поистине могуча сила слов:Чуть не вчера красивейшая дева,Что тяжкий гнет от детских знала дней,Как властью полнозвучного напева.Всех покорила жен мечте своей;Застыл палач, от слов ее бледнея:"Не тронь меня — молю — себя жалея!"

Она уже привязана была,Чтоб быть казненной, но палач смягчился,И ей в толпе никто не сделал зла,Ее словами каждый обольстился;Везде в великом Городе онаПроходит, говорит, ей все внимают,Она сияньем слов окружена,Презренье, смерть и пытка отступают.Она слила в улыбке молодойЗмею с голубкой, мудрость с простотой.

И женщины с безумными глазамиТолпятся вкруг нее; они ушлиИз чувственных темниц, где ласки самиКак бы влачатся в низменной пыли:Из тюрем на свободу убегают.В ней видят упование свое;Войска рабов тираны посылают,Чтоб укротить могущество ее;Но, чарами той девы обольщаясь,Войска вождей свергают, возмущаясь.

Так женщинам, что в рабстве с давних порПереживали тяжесть унижений,Она, их увлекая на простор,Велит освободиться от мучений;И зло вооруженное пред нейТрепещет, хоть оно еще могуче;И девы, жены, все подвластны ей,Она всегда с толпой, подобной туче!Любовники, соединяясь вновь,Припоминают прежнюю любовь.

Приходит к ней и сирота бездомный,И жертвы гордых, выброски того,Кто, грубо наслаждаясь страстью темной,Казнит плоды беспутства своего;В вертепах и в дворцах, в истоме страстной,Порок сидит, заброшенный, один;Ее свободный голос, нежно-властный,Над всей страной могучий властелин,Ее враги, склоняя робко вежды,Хотят любить и оживить надежды.

Так дева, силой кроткою своей,Смирила разрушительные страсти,И выковали люди из цепейОружье, чтоб лишить тиранов власти;В безвестных деревнях и в городахСбираются толпы вооруженных.Из душ своих они изгнали страх.Хотят восстановленья прав законных,Но деспот, самовластьем ослеплен,Готовит бой, чтоб поддержать свой трон.

И неизбежно кровь должна пролиться,Хоть не хотят свободные ее;Обычай, Царь Рабов, незрячий, тщитсяВсегда умножить царствие свое,Он знамя развевает над теламиПророков и Владык, он давит грудь,Людскими он пробитыми сердцамиУсеивает свой жестокий путь:И, сея мрак и сея гнет бессилья,Безмерные он простирает крылья.

Равнина есть под городской стеной,Оплоты гор вокруг нее темнеют,Там миллионы стяг воздвигли свой,Там тысячи знамен свободных веют,И крик борцов пронзает воздух — так,Что чудится: то голос бурь и вьюги;Короною увенчанный, их врагСидит в своем дворце, дрожит в испугеИ чувствует — поддержки нет ни в чем.Что ж медлят победители с мечом?

Еще телохранители ТиранаКрепятся кровожадные, ониОт детства жили радостью обмана,Свирепости, разбоя и резни;Им любо сердце пытками забавить,Как благо, дорога им сила зла,Чтоб торжество жестокости доставить,Толпа свирепых цепи создала;Свободные хотят людской любовьюСклонить их дух не упиваться кровью.

Любовь и днем и ночью сторожитНад лагерем и над толпой свирепой;В умах надежда луч зажечь спешит,Внезапно все слилось незримой скрепой;Так иногда, пронзая в небе мрак,Промчится гром и смолкнет, отдаленный,И видя, что утихло все, морякМолчанию внимает, облегченный;В сердцах у победителей светло, —О, пусть погаснет в сердце вольных Зло!

Раз кровь прольется, это только сменаОдних оков другими, гнет цепейИных — взамен наскучившего плена,Позорное паденье для людей! —Пролей любовь на этих ослепленных,Твой голос — мир преобразует в Рай,Ты властен силой глаз, лучом зажженных!Восстань, мой друг, смелее и прощай!" —И бодро встал я, как от снов печальных,И глянул вглубь, в прозрачность вод зеркальных.

Мой образ в этом зеркале возник;Была как ветер юность золотая,Как ветер на водах: мой бледный ликВолна волос, до времени седая,Окутала; в морщинах и чертахНе старость, но страданье говорило,Но все же на губах и на щекахГорел огонь, в нем чувствовалась сила,Я хрупким был, но там в глазах горелДух сильный, он утончен был и смел.

И хоть печаль теперь была во взорах,Хоть изменились бледные черты,Намек в них был на те черты, в которыхСветился гений высшей красоты;В них чувствовался лик, что мне когда-тоСтруил благословение свое,Лицо ее — с ней слившегося брата,Тот облик был похож на лик ее;Был зеркалом он помыслов прекрасныхИ все хранил следы видений ясных.

Что ж я теперь? Спит с мертвыми она.Восторг, и блеск, и мир сверкнули, скрылись.Погибла ли та тучка, что, нежна,Горела, но сиянья затемнились?Или в безвестной ночи, в темноте,На крылах ветра своего блуждаетИ в новой освеженной красотеЖивым дождем на землю упадает?Когда под морем рог острит луна,Мерцаньем звезд лазурь озарена.

С Отшельником расстался я, печальный,Но бодрый: много было взглядов, слезИ замедленных слов, но в путь мой дальнийВело меня сиянье высших грез.Туда, где Стан. По мощным горным скатамЯ шел среди зазубренных вершин,Среди лесов, с их пряным ароматом,Среди глухих болот, среди долин.Земля была в одежде звездотканой,Была весна, с весельем, с грустью странной.

И ожил я, и бодро шел вперед,Как бы ветрами легкими влекомый;Когда же ночь темнила небосвод,Во сне ко мне склонялся лик знакомый.Мне улыбались ласковые сны,Я видел Цитну, но живой, не мертвой;Когда же день светил мне с вышины,Я просыпался, видел распростертыйШирокий мир, и этот нежный сонКак будто был стеною отделен.

Та дева, что светильник Правды ясныйНад Городом проснувшимся зажгла,Чьих светлых дел сиял узор прекрасный,В моих мечтах восторженных жила.Надежда ум питает всем, что встретит,Цветами, как и сорною травой.Тот труп — была ли Цитна? Кто ответит?Иль было то безумною мечтой?Ум не терзало это упованье,О нет, оно струило мне сиянье.

Песнь пятая