Читаем без скачивания Сын - Филипп Майер

– Это седина там?

– Это серебро.

Она вздохнула:

– Теперь ты еще меньше будешь по мне скучать.

Я молча поцеловал ее еще раз.

– Ты хоть скучаешь по мне?

– Очень сильно.

– Иногда мне кажется, что ты меня совсем не любишь.

– Глупость какая, – возразил я, хотя понимал, о чем она.

– Тебе нравится, что у тебя есть жена. Но я совсем не уверена, что тебе нравится она сама.

– Я люблю тебя.

– Любишь, разумеется. Но я тебе не нравлюсь. Я часто вспоминаю позапрошлый год, когда мы жили здесь все вместе. Кажется, никогда в жизни я больше не смогу проглотить ни кусочка оленины, но когда я думаю об этом, понимаю, что это было самое счастливое время.

– Мы сидели на мели, – сказал я. – У нас не было будущего.

– Когда-нибудь я умру. Считай, что у меня уже нет будущего.

Я любовался ею в лучах заходящего солнца: локти лежат на выскобленном добела столе, волосы мягкой волной растеклись по плечам, алые губы, высокие скулы, грудь все такая же пышная. Любой мужчина захотел бы ее.

– Пойдем в спальню, – предложил я.

– Хорошо, – устало улыбнулась она.

Потом я любовался, как она лежит в постели, прикрыв глаза.

– Мне это было нужно.

– Мне тоже, – сказал я.

Она протестующе мотнула головой:

– Тебе ничего не нужно. – Отбросив простыни, она подставила тело солнечным лучам; я водил по нему пальцами туда-сюда. – Если будешь так продолжать, я захочу еще.

Я продолжал, но что-то у меня не получалось. Она заметила, скользнула ниже и взяла меня губами. Интересно, где она этому научилась. Зато я тотчас изготовился. Когда мы делали это, я уже собрался сказать, что если она захочет попробовать с кем-нибудь еще, я не стану возражать, но передумал. Я уже хотел соскользнуть с нее, Мадлен удержала меня.

– Ровно через десять лет у нас будет самый большой дом в Остине.

– И тогда ты вернешься наконец из своей глухомани?

– Обязательно. – Я поцеловал ее в шею.

– Мне кажется, тебе нравится жить там, где кончается география.

– Мне нравятся люди, просто я не знаю, как делать деньги в тех местах, где они живут.

– Скоро тебе уже не придется этим заниматься.

– Очень скоро.

– И не забудь.

Тодд Мирик лежал мертвый во дворе ранчо, а Эбен Хантер – на пороге. Они лежали там уже несколько дней. Я бросился искать Салливана и Эмори. На нижнем пастбище кормилась большая стая грифов, долговязого Эмори я узнал по останкам.

Салливана я нашел на армейской заставе в Брэкетте. Ему прострелили легкое, но раз он сумел дожить до сих пор, шансы оправиться были очень неплохие. Здоровый был парень, с неожиданно тоненьким голоском, который унаследовал его сын. Я спросил, как он себя чувствует, но Салливан не в настроении был обсуждать свое здоровье.

– Ерунда какая получается, нас пять месяцев не было, а они явились ровно в тот день, как мы вернулись, – задыхаясь, проговорил он. – Дожидались, чтоб получить денежки от продажи стада.

Грабители даже половицы подняли, сорвали шкафы со стен, кладовку разворотили, но денег не нашли. Я положил их в банк.

– Умный человек присмотрелся бы к твоему соседу мексиканцу. – Он перевел дыхание. – Бакрас[147] навестили его, но это все равно что пустить пса по его собственному следу.

– Мы достали кого-нибудь из них?

Он отвернулся к окну, и я понял, что не надо было задавать этот вопрос.

– Главное, дыши, старина.

– Эмори зацепил двоих. Он всегда был шустрым парнем.

Я протянул ему платок, и он крепко вцепился в мою руку. Горло у меня перехватило. Мы оба молчали.

Потом Салливан отпустил меня, взял платок, утер лицо.

– Я не уеду отсюда, пока не отправлю на тот свет хотя бы нескольких. Дождись меня, ладно?

Весь день я хоронил Эмори, Мирика и Хантера. Вечером поехал к Артуро Гарсия.

Он жил в огромном белоснежном доме, больше похожем на старинную крепость. Встретил меня на длинной крытой террасе, тянувшейся вдоль всего фасада. Сквозь раскрытую дверь я разглядел картины в золоченых рамах, старинное оружие, мебель вроде той, что стоит в королевских дворцах.

Он сочувствовал мне, сожалел о моей утрате. Каким-то чудом его скот не тронули. Я хотел было проехаться вдоль его пастбищ и поискать две сотни своих индейских пони, да их уже наверняка давным-давно переправили в Старую Мексику.

– Вот чего не пойму, – начал я. – Чтобы добраться до моего участка, они должны были проехать перед самым вашим домом. Если, конечно, не собирались делать крюк в двадцать миль. И обратно им пришлось бы гнать моих лошадей через ваши пастбища. И так оно и было, судя по следам.

– Страна большая, Илай. Мне очень жаль.

– И они с точностью до дня знали, когда мы вернемся.

– Илай, я скажу это, но только один раз, потому что знаю, как ты огорчен, но то, что я мексиканец и живу на границе, вовсе не означает, что я имею отношение к краже твоих лошадей и убийству твоих людей.

– Я этого и не говорил.

Из дома вышел молодой белый мужчина в ярко-желтых штанах и голубой шелковой рубахе. Ботинки у него были начищены до блеска, на каждом бедре висело по револьверу. Прямо актер, играющий плохого парня.

– Джим Фишер, – представился он. – Очень сочувствую вашему горю, сэр.

С разных сторон стали подтягиваться еще парни, и я уехал. И на всякий случай несколько ночей спал в зарослях, подальше от дома. Успел все хорошенько обдумать.

Других соседей у меня нет, никаких дорог сюда не ведет.

Я вам так скажу: то, что Гарсия мексиканец, отношения к делу не имеет. Не важно, белый он или латинос, но чем крупнее ранчеро, тем больше шансов, что он будет выживать своих соседей. Твой кусок пирога я могу съесть и сам, так он рассуждает, и на каждого сиротку, о котором он трогательно заботится на людях, найдется десяток, кого он сам втихаря и осиротил.

Гарсия потерял половину поместья. Я не отрицаю, что государство отобрало его землю. Но я-то тут ни при чем; кроме того, он не первый, кто лишился имущества. Он думал, что мне некуда деваться, что рано или поздно я смоюсь оттуда.

Вот только я был не один. По дороге с его дальнего пастбища нашлось такое место, где узкая тропинка вилась по склону меж высоких стен, и пара человек, вооруженных десятизарядными винчестерами, могла остановить здесь целую армию. Умирая, Гарсия бормотал что-то на языке, которого я никогда прежде не слышал, – не английский, не испанский, даже не язык команчей. Но я все равно понял. Он думал, что проклинает меня, но дело в том, что об этом я давным-давно знал.

Когда Салливан немного окреп, мы наняли полдюжины верных ребят и перегнали лошадей и скот Гарсия в Нью-Мексико. Всех неклейменых бычков и жеребят оставили на моих пастбищах. Надо было еще тогда сжечь дотла его дом, а землю засыпать солью, потому как через год явился его племянник и занял место дядюшки.

Шестьдесят

Дж. А. Маккаллоу

Лежать, ничего не делать, только думать; спроси ее об этом вчера, и она пожелала бы провести так целый год, сейчас же она хотела одного – встать. В комнате опять посветлело, взошло солнце, и стал заметен беспорядок: столы и стулья свалены в кучу, картины сорваны со стен, бюсты и скульптуры разбросаны. Афродита валяется в углу лицом вниз. Крыша провалилась, птицы вьют там гнезда.

Это мне только кажется, сообразила она. И решила не реагировать. Она рада находиться здесь, в зале, который у отца не хватило духу переделать, остальной дом он забил Ремингтонами, Расселами и Бирштадтами[148]. Полковник этого не потерпел бы. Для него успех и богатство выглядели именно так: темное дерево, старинные скульптуры, респектабельные деньги Восточного побережья. Они должны выглядеть как европейские деньги. Да, нынче все изменилось. Итальянцы снимают фильмы про ковбоев.

Задолго до окончания бума она вновь занялась диверсификацией бизнеса, нефть перегревалась, каждая домохозяйка уже ездила на «бентли». Как и большинство знакомых, она заинтересовалась ссудно-кредитными операциями. Кредитная система не регулировалась, позволяя ссужать деньги в сфере коммерческой недвижимости, нефти и газа. Прибыли ограничивались лишь необходимостью выплачивать долю вкладчикам. Она купила маленький фонд, предложила высокие ставки для привлечения клиентов, потом вложила деньги в строительство недвижимости в Хьюстоне и Далласе. Но недвижимость тоже рухнула, как и нефть. «Саутсан» была спасена от банкротства благодаря государственной помощи, и Джинни почувствовала себя виноватой, хотя и не настолько, чтобы потерять сто миллионов долларов. Она думала, что придется давать показания в Вашингтоне, но обошлось.

Томас тем временем вознамерился устроить каминг-аут для всех своих старых друзей – всех, кого он знал в Хьюстоне. Она отговаривала, отчаянно отговаривала, в его плане не было ни одного положительного аспекта. Только себе сделает хуже. Он же никогда не понимал других людей.