Читаем без скачивания Несущественная деталь - Иэн Бэнкс

Предполагалось, что Павулеанский Ад располагается на субстратах, очень удаленных от самого Павула. Много десятилетий люди искали какие-либо признаки его физического присутствия на самой планете или где-нибудь поблизости (относительно анархические обиталища внутренней системы планеты считались наиболее вероятными местами для расположения этих субстратов), но так ничего и не обнаружили. Вероятнее всего, Чей находилась в десятках, сотнях, а может быть, и тысячах световых лет от планеты, в самых потаенных слоях субстратов какого-нибудь непостижимо инопланетного общества.

Иногда ночами он смотрел на звезды, спрашивая себя, где она.

Вы не чувствуете себя виноватым, оставив ее? Вы чувствуете свою вину в том, что оставили ее? Насколько вы чувствуете себя виноватым в том, что бросили ее там? Как вам спится с таким грузом вины? Снится ли она вам? Вы, наверно, чувствуете себя таким виноватым — сделали бы вы то же самое снова? Бросила бы она вас там? Он слышал один и тот же вопрос во множестве чуть отличающихся друг от друга оберток и отвечал на него со всей честностью.

Они пытались опорочить его с ее помощью, пытались убедить ее (Чей, которая пробудилась в плавучем доме, ту Чей, у которой не было воспоминаний об их совместном времени в Аду) обвинить его в том, что он бросил ее. Но она не позволила им использовать ее. Сказала, что поначалу чувствовала обиду, но потом поняла, что он поступил правильно. Она бесконечно верила в то, что они сделали, и полностью его поддерживала.

Она не говорила того, что хотела услышать от нее пресса, — в особенности враждебная пресса, поддерживающая существование Ада, — и ее быстро оставили в покое, перестали спрашивать, что она чувствует.

Сторонники Ада (Эрруны их мира, люди, которые хотели сохранить Ад) попытались добраться до него, делая публичные заявления, намекая на сделку, на возможность освобождения Чей, если он откажется от своих ранее сделанных заявлений и пообещает, что не будет больше выступать в подобном роде. Прин дал Филхин и Кемрахту разрешение пытаться ограждать его от подобного рода искушений, но ничего не мог с собой поделать, когда журналисты — которым предоставлялась возможность брать у него интервью и задавать вопросы — спрашивали, что он думает о предложениях такого рода.

И вот теперь за неделю до того, как он должен был давать показания перед Галактическим советом, сторонники Ада вычислили его.

Он понял, что что-то не так, даже не успев толком проснуться. Ощущение было такое, будто ты знаешь, что лег спать на узком уступе высоко на утесе и проснулся в темноте, чувствуя спиной кромку уступа, а потом повернулся на бок и обнаружил, что под тобой ничего нет.

Сердце у него екнуло, во рту пересохло. Он почувствовал, что сейчас упадет, заставил себя проснуться окончательно.

— Прин, сынок, как ты себя чувствуешь?

Это был представитель Эррун, старый сторонник Ада, который двумя месяцами ранее препятствовал тому, чтобы он вообще давал показания в парламенте. Теперь, конечно, он чувствовал так, словно с самого начала знал, что к нему пришлют Эрруна, но он сказал себе, что просто это была удачная догадка, совпадение.

Прин проснулся, посмотрел вокруг. Он находился в довольно большой, заставленной мебелью комфортабельного вида комнате, которая, насколько он понимал, вероятно, была смоделирована по собственному кабинету представителя Эрруна.

Значит, на самом деле он и не просыпался, не оглядывался. Они нашли способ пробраться в его сон. Значит, они сейчас и будут его искушать. Он не знал, как им это удалось. А почему бы не спросить?

— Как вы это делаете? — спросил он.

Эррун покачал головой.

— Технические детали мне не известны, сынок.

— Прошу вас, не называйте меня «сынок».

Эррун вздохнул.

— Прин, мне нужно поговорить с вами.

Прин поднялся, подошел к двери — та была заперта. Там, где должны были находиться окна, он увидел зеркала. Эррун наблюдал за ним. Прин кивнул в сторону стола.

— У меня сильное желание взять эту древнюю лампу и шарахнуть вас по голове, представитель. Вы чего хотите?

— Я хочу, чтобы вы сели и поговорили со мной, — ответил Эррун.

Прин промолчал. Он подошел к столу, взял старую масляную лампу обоими хоботами, поднял ее тяжелым основанием вверх и направился к представителю, который теперь смотрел на него испуганным взглядом.

Он снова оказался на месте, сидел лицом к Эрруну, посмотрел на стол — лампа стояла на прежнем месте. Представитель невозмутимо смотрел на него.

— Так оно и будет, Прин, — сказал ему Эррун.

— Говорите, что вам нужно, — сказал Прин.

Представитель помедлил, на лице его появилось озабоченное выражение.

— Прин, — сказал он, — не буду говорить, будто мне известно все, что вы пережили, но…

Прин молчал, а представитель говорил и говорил. Что ж, они могут держать его здесь, не позволять ему выйти отсюда, не позволять ему отметелить заявившегося в его сон представителя, но они не могут запереть его мысли. Этот прием, освоенный им в университетских аудиториях, а потом доведенный до совершенства на факультетских заседаниях, наконец-то пригодился ему по-настоящему. Он слушал пятое через десятое, что говорил Эррун, не чувствуя ни малейшей необходимости вдаваться в подробности.

В бытность свою студентом он полагал, что может это делать, потому что чертовски умен и в основном уже знает все, чему его пытаются научить. Позднее, во время бесконечных заседаний комитетов он пришел к выводу, что многое из выдававшегося за полезный обмен информацией на самом деле было бессодержательной болтовней, имеющей целью защитить положение говорившего, напроситься на похвалу, опорочить соперника, снять с себя ответственность за надвигающиеся провалы и катастрофы, которые были и абсолютно предсказуемы, но в то же время казались совершенно неизбежными, и сообщить друг другу то, что они все и без того уже знали. Трюк состоял в умении быстро и незаметно переключаться так, чтобы никто и не понял, что ты перестал слушать, как только выступавший открыл рот.

И вот представитель Эррун болтал что-то банальное и непритязательное о своем детском опыте, который убедил его в необходимости полезной лжи, имитационных мирах, удержании в рамках стада черни. Теперь он закруглял свой довольно очевидный и бесстыдный вывод. Обдумывая все это с высот своего научного знания, Прин решил, что аргументация представителя довольно прозаическая, может, и способная кого-то убедить, но лишенная воображения. Заслуживала троечки. Ну, троечки с плюсом, если проявить щедрость.

Иногда ты, напротив, хотел демонстративно переключаться небыстро и заметно; иногда ты хотел, чтобы студенты, аспиранты, коллеги или чиновники знали, что утомили тебя. Он несколько лишних невежливых мгновений молчал и с непроницаемым лицом смотрел на Эрруна.

— Гмм. Понимаю. Насколько я понимаю, представитель, вы здесь для того, чтобы предложить мне сделку. Почему бы вам сразу не перейти к делу.

Эррун недовольно посмотрел на него, но — хотя и с видимым усилием — взял себя в руки.

— Она все еще жива там, Прин. Чей — она все еще там. Она не страдала и оказалась сильнее, чем предполагали те, кто там заправляет, так что вы можете ее спасти. Но их терпение на пределе — они недовольны ею и вами.

— Ясно, — сказал Прин. — Продолжайте.

— Вы хотите увидеть?

— Увидеть что?

— Увидеть то, что произошло с нею, после того как вы оставили ее там.

Для Прина эти слова были равносильны ударам, но он попытался скрыть это.

— Не уверен, что хочу.

— Это… это не так уж неприятно, Прин. Первая, самая длительная часть — она даже не в Аду.

— Нет? А где же?

— В одном месте, куда ее отправили прийти в себя, — сказал Эррун.

— Прийти в себя? — без особого удивления спросил Прин. — Потому что она потеряла разум, а безумцы не страдают по-настоящему?

— Видимо, что-то вроде этого. Но они не стали наказывать ее, когда она вроде бы восстановилась. Позвольте я вам покажу…

— Я не…

Но они все равно показали ему. Это было все равно, что сидеть привязанным к стулу перед круговым экраном, когда ты не в состоянии ни отвести глаза, ни даже моргнуть.

Он видел, как она прибыла в место, называемое Убежищем, в каком-то средневековом поселении и времени, наборный шрифт и печать еще не были изобретены, и она копировала рукописи. Он слышал ее голос, видел, как ей угрожали наказанием, когда она высказала сомнение в религии и вере, видел, как она уступила и сдалась, видел, как усердно она работала в последующие годы, видел, как она продвигалась наверх по невысокой подагрической иерархической лестничке этого заведения, как она ежедневно ведет дневник, пока не становится во главе Убежища. Он видел, как она распевает в часовне и находит утешение в ритуалах их веры, видел, как она выговаривает новенькой за недостаток веры — точно такой же выговор получила и она в свое время. Он подумал, что ему понятно, к чему идет все это.