Читаем без скачивания Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ж это такое в самом деле? Крестовый поход против науки? Слепцы, они не видят, что, отнимая у идей, то есть у идей науки, способ идти вперед путем печати, они наталкивают их на путь изустных сообщений. А этот гораздо опаснее, ибо тут невольно примешивается желчь раздражения и негодования, которую в печати сдерживают и цензура и приличие. Пора бы, кажется, переменить пошлую политику угрозы и угнетения на политику направляющую. Но для этого потребовался бы ум не бутурлинский. Ведь в настоящем случае вызывается недовольство не в мальчиках-писунах, не в журнальных борзописцах, а в людях солидных, с дарованиями и с прошлым, людях с серьезным образом мыслей, которые уже действовали на общество и оказали важные услуги и образованию нашему и языку. Следовало бы по крайней мере хоть отличать тех от этих и уж если укрощать одних, когда они врут, то поощрять других. Но здесь все под одну шапку: вы все люди вредные, потому что мыслите и печатаете свои мысли.
Немудрено, если в понятиях водворяется хаос. Молодое поколение, не находя благородной цели своим стремлениям, удаляется от науки, от искусств, спутывает все основные понятия о жизни, о назначении человека и общества. В обществе нет точки опоры; все бродят как шалые или пьяные. Одни воры и мошенники бодры и трезвы. Одни они сохраняют присутствие духа и видят ясно цель своей жизни — в стяжании. Злоупотребления повсюду выступают открыто и нагло, даже не боясь наказания, которое случайно падает из сильной руки, а не из недр закона. Безнравственность быстро распространяется и как холера поражает даже души простые и не лишенные чувства чести, но не находящие безопасности в честных убеждениях и поступках. Наш попечитель, Мусин-Пушкин, сделан сенатором. На днях он мне говорил, что, читая сенатские записки, он приходит в ужас от беспорядков и злоупотреблений, свирепствующих в гражданских и уголовных делах. Он еще новичок в этой сфере, и потому его поражает эта гнилая атмосфера.
16 февраля 1849 года
Куторга посажен на гауптвахту на десять дней за пропуск каких-то немецких стихов, относящихся к 1847 году. Он с июля месяца уже не цензор.
25 февраля 1849 года
Несколько школьников из Училища правоведения гуляли в каком-то трактире, пели либеральные песни и что-то врали о республике. Двое из них теперь сидят в канцелярии графа Орлова. Тут попался, между прочим, какой-то князь Гагарин.
Как и за что посажен на гауптвахту Куторга? Я читал бумагу, где изложено донесение великого инквизитора Бутурлина, что «пропущенные Куторгою немецкие стихи содержат в себе мистические изображения и неблаговидные намеки, несогласные с нашею народностью». Но разве можно кого-либо обвинять таким мистическим образом? Это не все еще. Книга состоит из двух частей: первая пропущена в Дерпте профессором Неем, имя которого и выставлено на книге, а имя Куторги умолчено. Из этого Бутурлин с Корфом и Дегаем заключили, что Куторга учинил подлог, с намерением не выставил своего имени на печатном экземпляре, чтоб всю ответственность свалить на Нея. Вот почему и решено было посадить Куторгу на десять дней на гауптвахту, внести это в его послужной список и спросить у министра народного просвещения, считает ли тот возможным после этого терпеть Куторгу на службе? Все это было сделано без всякого расследования, без сношения с министром, без запроса Куторге. А последний уже лет пятнадцать как известен и в публике и на службе за полезного, талантливого ученого и благородного человека. Между тем оказалось, что имя Куторги напечатано на всех экземплярах, находящихся в продаже, но, по типографской опечатке или недосмотру, не выставлено на двух или трех экземплярах. О подлоге, значит, и помину нет, а о цензурном проступке даже сам государь отозвался, что считает его неважным. Куторгу освободили на пятый день. Вот как дей- ствует Бутурлин с братией!
6 марта 1849 года
Был у министра, чтобы лично испросить его согласие на определение меня чиновником особых поручений при министерстве финансов по департаменту внешней торговли. Он принял меня приветливо и сказал, что согласен, лишь бы университет от того не потерял. «Но ведь университет для меня не служба, а цель моей жизни», — отвечал я. «Да, я сам так думаю, — отвечал министр, — и с моей стороны нет никаких препятствий для вашего нового назначения».
8 марта 1849 года
Послал просьбу Языкову, директору департамента внешней торговли, об определении меня в министерство финансов.
Есть некто Самарин, молодой и богатый аристократ, человек весьма образованный и с замечательными способностями. Этот Самарин теперь в крепости. Он служил в Риге, при тамошнем генерал-губернаторе князе А. А. Суворове. Самарин вздумал, в виде писем к друзьям, описать состояние остзейских немцев и управления ими. Тут сильно достается и немцам, и Суворову. Автор смотрит на вещи с славянофильской точки зрения. Письма эти, собранные в тетрадь, заходили по рукам здесь и в Москве. Суворов пожаловался сначала Перовскому, а когда тот принял жалобу равнодушно, то самому государю, следствием чего и было заключение автора в крепость.
21 марта 1849 года
Самарин выпущен из крепости и еще даже при лестных для него условиях. Прямо из крепости его позвал к себе государь. Таким образом он явился во дворец как был, небритый, в платье очень не парадном. Государь встретил его следующими словами:
— Обдумал ли ты, молодой человек, свое положение и свой поступок? Ты имел на то время.
— Если я моим поступком имел несчастие неумышленно оскорбить ваше величество, — отвечал Самарин, — то прошу милостиво меня простить.
— Ну, счеты наши кончены, — сказал государь, обнял его, поцеловал, потом прибавил: — Об отце твоем не тревожься: он успокоен. Садись.
По вторичному приглашению Самарин сел.
— Теперь поговорим. Знаешь ли ты, что могла произвести пятая глава твоего сочинения? Новое четырнадцатое декабря.
Самарин сделал движение ужаса.
— Молчи! Я знаю, что у тебя не было этого намерения. Но ты пустил в народ опасную идею, толкуя, что русские цари со времени Петра Великого действовали только по внушению и под влиянием немцев. Если эта мысль пройдет в народ, она произведет ужасные бедствия. Что за тем говорено было — мне не передано. Самарин, однако, пробыл больше часа в кабинете государя, который в заключение милостиво простился с ним,
