Читаем без скачивания Красная Борода - Сюгоро Ямамото

—  Наверное, не придет, решила я, но на всякий случай снадобье приготовила, — продолжала свой рассказ Эйко. — Наша хозяйка обычно принимала от головной боли какой-то норпон. Норпон — белый-белый и блестит, как битое стекло, а если в него добавить чуть-чуть муки, он стано­вится похож на снотворное. Я так и сделала.

Короче говоря, Эйко замыслила ложное самоубийство. Правда, она не была уверена, что Киси Ган придет, но он появился точно, как обещал. Показал белое нательное кимоно из хлопчатки и такие же кальсоны — мол, одежда, предназначенная для влюбленного, который решил вместе со своей подругой уйти в мир иной. Потом-то Эйко узнала, что такие кимоно и кальсоны можно приобрести в любой лавке за полторы иены.

—  Он заявился около девяти вечера. Дела у меня по-прежнему шли неважно, даже одного го сакэ не было про запас, чтобы на стол поставить, — продолжала Эйко. — Когда я сказала об этом Киси Гану, он ответил, что сегодня наша последняя ночь, и вытащил целых три бумажки по одной иене. Вот это да, подумала я, воистину в большой реке вода не иссякнет.

Эйко тут же отправилась за выпивкой и закуской. На иену и двадцать сэн[86] купила двухлитровую бутыль сакэ и на тридцать сэн — вяленой рыбы и цукудани. Остальное отдала хозяйке заведения. Та долго благодарила Киси Гана, называя его богом изобилия и спасителем.

—  Потом мы начали пить, но странно — хмель поначалу не брал нас, должно быть потому, что мы собирались уме­реть этой ночью, — икнув, продолжала Эйко. — Мы рас­сказывали друг другу о родных и близких, сетовали на то, что оказались невезучими от рождения. Наконец совсем опьянели, обнялись и расплакались.

В одиннадцать часов заведение закрылось. Гости ушли, хозяйка с мужем легли спать, уснули и все девушки. Тогда-то Киси Ган сказал: «Пора». Эйко не могла, да и не хотела унять поток сладостных слез, но Киси Ган проявил свой­ственную мужчине решительность и вытащил принесенное с собой снотворное. Эйко ничего не оставалось делать, как вынуть из сумочки свое. В этот момент она со страхом поду­мала: а вдруг Киси Ган потребует показать ему лекарство — ведь знает в этом толк — и обман раскроется? Но Киси Ган молча налил воды в чашку, проглотил снотворное и запил. «Я тоже не трусиха», — подумала Эйко, наполнила водой ту же чашку и проглотила свое снадобье.

—  Потом мы легли на постель, крепко обнялись и горько заплакали, — продолжала Эйко. — О том, что было дальше, можно не рассказывать. Сами понимаете: влюб­ленные, решившие умереть, стараются натешиться перед смертью. Так было и с нами. Не помню, когда мы уснули. Только среди ночи меня разбудили странные звуки. Киси Ган лежал на постели, широко раскинув ноги, и беспре­рывно икал. Я вскочила с постели и, как была босиком, помчалась в полицейский участок.

Выслушав сбивчивый рассказ Эйко, молодой полицей­ский всполошился, разбудил своего напарника, спешно позвонил в отделение и помчался за врачом. Когда врач прибыл в участок, Эйко корчилась от боли, раздирая себе грудь ногтями. Ее заставили выпить какую-то мутно-белую жидкость и сделали промывание желудка. От страха, что она вот-вот умрет, Эйко даже укусила врача за руку.

А тем временем другой полицейский направился в «Сос­новый домик». Его обитатели мирно спали, ничего не ведая о случившемся. Поднятые на ноги полицейским хозяйка и девицы перепугались донельзя и помчались в комнату, где лежал Киси Ган. Их взору открылась пустая постель. Киси Ган исчез. Все решили, что, будучи не в силах терпеть боль, он выбрался наружу. Разбудили пожарных, зажгли фонари и начали поиски. Вскоре на берегу, близ моста, были най­дены сандалии Киси Гана. На воду было спущено несколько плоскодонок, но найти тело Киси Гана так и не удалось.

Обо всем этом Эйко узнала позже, потому что из поли­цейского участка ее сразу отвезли в больницу.

Полиция связалась по телефону с фирмой, где служил Киси Ган, и там ответили, что вот уже несколько дней, как он не работает. С прежнего места жительства сообщили, что он недавно переехал, а куда — неизвестно.

Во время допроса в полиции Эйко сказала, что ее выну­дили пойти на самоубийство.

—  Видите, сэнсэй, как я умно поступила, — бахвалилась Эйко. — Раз я тоже приняла яд, не подозревая об этом, зна­чит, моей вины в смерти Киси Гана нет.

Эйко продержали две недели в камере предварительного заключения и выпустили. Случай этот произошел в провин­ции, где ко всему относились спустя рукава. Врач, конечно, не удосужился подвергнуть анализу то, что выкачал у Эйко из желудка. Труп Киси Гана так и не был обнаружен — на том дело и кончилось. Осталось только воспоминание о «двойном самоубийстве» в «Сосновом домике», и надо ска­зать, что благодаря этому Эйко приобрела в Уракасу осо­бую популярность. Но популярность, увы, как и все прочее, преходяща, и спустя пару месяцев все уже и думать забыли о случившемся в «Сосновом домике».

—  Это бы еще ничего, но послушайте, сэнсэй, что было дальше, — продолжала Эйко.

Я отхлебнул сакэ.

—  Только не делайте такое безразличное лицо. — Эйко изрядно глотнула из своей чашечки, закашлялась, трижды чихнула, вытерла листиком туалетной бумаги выступившие на глазах слезы и воскликнула: — Черт подери! Обидно до слез! Представляете, сэнсэй, этот Киси Ган вовсе не умер!

Я и сам начал догадываться, что Киси Ган остался в живых, но свое предположение, сами понимаете, вслух не высказывал.

Спустя примерно год в харчевню, что поблизости от «Соснового домика», зашел мужчина и заказал что-нибудь выпить. Одет он был в сильно поношенный костюм, в ру­ке — видавший виды небольшой чемодан. Дело было вече­ром, за столом сидели несколько рыбаков и владельцев лодок, но никто не обратил внимания на вновь пришедшего. Здесь вообще не было принято пялить глаза на чужаков, за исключением тех случаев, когда можно было чем-нибудь поживиться. Мужчина сидел, надвинув козырек кепки на глаза, словно старался скрыть от всех свое лицо. Порядочно выпив, он обратился к сидевшему напротив лодочнику:

—  Послушай, говорят, в прошлом году здесь произошло самоубийство.

Лодочник покачал головой, словно хотел сказать: может, что-нибудь в этом роде и было, да я забыл.

—  Как же ты не знаешь? Женщина тут была из «Сосно­вого домика». То ли О-Эй, то ли Эйко звали. Она еще вме­сте с продавцом лекарств покончила жизнь самоубийст­вом, — настаивал незнакомец.

Один из рыбаков внимательно прислушался к разговору и стал потихоньку разглядывать говорившего. Потом, едва сдержав возглас удивления, незаметно выскользнул наружу и опрометью кинулся в полицейский участок. Полицейский сразу же поспешил в харчевню.

—  Признавайся, ты — Киси Ган! И не пытайся врать, вот свидетель! — сказал полицейский, стукнув мужчину по плечу.

—  Верно, — прошептал мужчина, опустив голову. — Я и есть тот самый Киси Ган.

Киси Гана препроводили в полицию, туда же вызвали и Эйко, которая к тому времени перешла в заведение «Киёкава».

Увидев Киси Гана, Эйко остолбенела.

—  Так ты, оказывается, жив? — вскрикнула она.

—  Вроде бы и ты не мертвая, — усмехнулся Киси Ган.

На первом же допросе Киси Ган во всем сознался. У при­сутствовавшей при этом Эйко от возмущения кровь броси­лась в голову. Она вцепилась в Киси Гана, царапала ему лицо, пинала его ногами. И даже укусила полицейского, который пытался оторвать ее от Киси Гана.

—  Не при вас будет сказано, сэнсэй, — продолжала Эйко, — но все мужчины, по-моему, бездушные животные  и мошенники. И полицейский тоже, поэтому я его и укуси­ла.

Я спросил у Эйко, что ее, собственно, так вывело из себя.

—  Чего же тут непонятного? — удивилась Эйко. — Киси Ган уверял, что у него очень сильное снотворное, а сам выпил обыкновенной питьевой соды! Представляете, как он меня одурачил! — Эйко так распалилась, будто все это произошло не год назад, а только вчера. — Он просто надсмеялся надо мной. Как же мне не злиться, черт подери!

С трудом подавив улыбку, я задал ей вопрос.

—  Как вы можете сравнивать?! —возмутилась Эйко. — Ведь по всему получается, что я в самом деле выпила яд. Мне доктор оказывал первую помощь, и кишку в рот сова­ли. Если бы это была неправда, меня обвинили бы в мошен­ничестве. А этот негодяй Киси Ган, говорят, из участка был отправлен в отделение, а оттуда — в полицейское управле­ние. Сказали, что его в тюрьму засадят, да еще заставят штраф уплатить. Будет знать, как честных людей обманы­вать.

С сожалением взглянув на опустевшую бутылку, Эйко поднялась и, самодовольно напевая себе под нос, покинула мое жилище.

Т. Григорьева

«Легко войти в мир будды, трудно войти в мир дьявола»

(Вместо послесловия)

Я бы начала с «Красной Бороды» — не потому, что этой повестью открывается книга, а потому, что ее вопросы не чужды и нам, да и всем людям, возможно, последнего века. Настало время подводить итоги в затянувшейся борьбе Добра и Зла. И похоже, последнее не спешит уступать своих позиций, упускать нелегко доставшуюся победу. Но Зло — односторонность, как говорил Гёте, и его носителям невдо­мек, что любое умонастроение, достигая высшей точки, идет на убыль, уступая место иному состоянию души. Таков закон Великого Предела.