Читаем без скачивания Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

Якушев забеспокоился, подумав о том, что именно она, эта надпись, и решила судьбу памятника. В этот вечерний час, когда окончательно опустел и затих атаманский дворец, только в одном окне, в кабинете секретаря горкома ВКП(б), горел на втором этаже яркий свет. Павел Сергеевич твердо решил: «К черту! Рубать так рубать, даже если самого себя. На то ты и кавалерист, братишка! Вот и про памятник заодно».

Он ушел с балкона, с грохотом затворив за собою дверь. Шаги его комсоставских сапог с щегольскими позванивающими шпорами гулко прозвучали по железным плитам лестницы. Пройдя пустую приемную, он уверенным движением распахнул белую дверь с яркими золочеными вензелями и переступил порог.

За широким столом, заваленным папками, бумагами и даже чертежами, сидел человек с облысевшей головой и посеревшим от усталости лицом в черном костюме, лацканы которого, а тем более локти уже изрядно лоснились от времени. Он писал длинную резолюцию на каком-то отпечатанном на «ундервуде» документе. Исподлобья покосился на Якушева и, продолжая писать, отрывисто спросил:

— Чаю хочешь? Есть и галеты.

Павел Сергеевич отрицательно покачал головой.

— Ну, как знаешь. Зачем пришел?

— Душевное слово первому секретарю горкома партии сказать. Дозволишь, Тимофей Поликарпович?

— Говори, — согласился хозяин кабинета, — но сначала ответь и мне на один вопрос: когда ты форсить перестанешь?

— Не понимаю, — пожал плечами Якушев.

— Когда ты форму командира кавполка носить прекратишь? Ты теперь не лихой рубака, а исполняющий обязанности председателя горсовета. За границей такое лицо мэром именуется. В твоих руках вся Советская власть нашего города сосредоточена. К тебе на прием ежедневно десятки людей со своими нуждами и болями идут. А ты их в армейской форме принимаешь, которая в мирных условиях их даже отпугивает в какой-то мере. — Он побарабанил по столу пальцами и повторил свой вопрос: — Так когда же сменишь гимнастерку и галифе на партикулярное платье?

Якушев пожал плечами и усмехнулся:

— Очевидно, никогда, Тимофей Поликарпович.

В руках первого секретаря замерло пресс-папье, которым он собирался промокнуть дописанную резолюцию.

— Как тебя понимать?

— А так, дорогой друг и начальник, что довлеют надо мной сомнения, и я задаю вопрос: а надо ли мне быть, как ты сказал, мэром города? Не проиграет ли от этого город?

У первого секретаря поползли вверх мохнатые брови:

— Гм… быть или не быть, совсем как Гамлет рассуждаешь.

— А кто такой Гамлет? — насторожился Якушев.

— Это принц датский у Шекспира в пьесе, — добродушно улыбнулся Тимофей Поликарпович. — Пьеса скоро в нашем городском театре пойдет. Сходи.

— Чтобы ликвидировать пробелы в образовании?

— Это никогда не поздно. — Секретарь встал и, заложив руки за спину, неспешно прошелся вдоль стены большого кабинета. Круто, по-военному повернувшись, остановился напротив своего неожиданного посетителя. В серых глазах появилась злинка. — Вот как! Значит, таланта в себе не ощутил?

— Выходит, так, — с вызовом согласился Якушев.

— Надеюсь, ты помнишь, чьи это слова о том, что каждая кухарка может научиться управлять государством?

— Мы их слишком часто повторяем. И потом — я не кухарка, а лицо мужского пола.

— Ты! — вскричал, не слушая его, секретарь. — Ты в сотни раз выше любой кухарки. Ты красный командир, Павел, дважды орденоносный к тому же. У тебя нет образования, но зато есть другое: образование революционера-подпольщика, огромная школа, в которой побеги, ссылки, организация демонстраций и стачек. Ты был бесстрашным бойцом революции, Павел, отважным кавалеристом. А теперь, когда мы победили, когда перед нами открылись такие необъятные дали будущего, ты вдруг становишься пораженцем!..

Якушев грустно рассмеялся:

— Да не пораженец я, дорогой Тимофей. Не пораженец. Вот тебе слово донского казака. Однако далеко не все у меня получается. Вчитываюсь в документы и многого в них не понимаю. Люди приходят ко мне за советом, а я порою не знаю, что им сказать.

— Верю, — прервал его секретарь. — Однако позволь и мне задать тебе один вопрос.

— Задавай.

— Ты кавалерию хорошо знал, когда драться за молодую Советскую Республику в ее рядах пошел?

— Да какой там к черту! Совсем не знал. Она как темный лес для меня была. Но партия сказала: «иди», и я пошел.

— Вот и правильно! — заключил Тимофей Поликарпович. — Вот и договорились, дружок мой милый. А сейчас партия дает тебе такой же боевой приказ, бывший командир кавалерийского полка Якушев! Иди и осваивай советскую работу, утверждай нашу власть в своем родном городе. Так неужели же ты изменишь букве ее устава, самой сути нашей партийной дисциплины? Иди от меня прочь, Павел, и набирайся сил для завтрашнего рабочего дня, не мешай работать и считай, что дискуссия меж нами на этом закончена.

— А помогать мне побольше станешь, Тимофей? Так, чтобы мне не завалиться?

— Стану, Павел. Но и ты никогда не забывай поговорку о том, что не боги горшки обжигают. А теперь иди. Мне еще в Ростов, в крайком партии позвонить надо. Чего медлишь? Уходи, говорю. Или у тебя ко мне конкретика какая-нибудь есть?

— Есть и конкретика, — тихо подтвердил Якушев.

— Тогда выкладывай. — Тимофей Поликарпович усадил его на потертый кожаный диван, сам сел напротив и приготовился слушать.

— Как бы тебе сказать… — не очень уверенно начал Павел. — Получил я тут на днях циркуляр из вышестоящего отдела. Предписывается нам снять с постамента памятник донскому атаману Матвею Ивановичу Платову.

— Знаю, — прервал его первый секретарь горкома. — И о циркуляре знаю, и о том, как дорог лично тебе этот атаман. Ведь твой дед вместе с этим генерал-лейтенантом кавалерии в подмосковных лесах от Бонапарта Москву отстаивал.

Якушев скосил на собеседника насмешливые глаза.

— Не только под Москвой. Он и по Парижу, по всем Елисейским полям с высоко поднятой саблей проскакал вместе с Платовым, когда наши донские казаки туда вошли, разбив под орех хваленое наполеоновское войско. Дед мой даже был в числе тех казаков, в память о которых в Париже на холме Монмартр первое «бистро» открыто было.

— Это какое еще «бистро»? — насторожился Тимофей Поликарпович и полез в карман за пачкой ростовских папирос «Эпоха». Продавая в ту пору по всему Новочеркасску такие пачки, мальчишки лихо выкрикивали: «Есть „Эпоха“, закурить неплохо!» Твердые волосатые пальцы первого секретаря решительно размяли одну из них. Чиркнула спичка, и синеватый дымок взвился в воздух, но, поднявшись над их головами, так и не достиг высокого лепного потолка. Отменно строили в старое время новочеркасские каменщики!

— Так что это за «бистро»? — с некоторым удивлением после небольшой паузы повторил свой вопрос секретарь. Крутое плечо Павла насмешливо приподнялось.

— Эх, Тимофей, Тимофей! Работы по диалектическому материализму ты назубок знаешь, какого-то принца Гамлета знаешь, а вот что такое «бистро» — не знаешь. «Бистро» означает быстро. Быстро давай стакан вина — так наши донские казаки обращались к парижанам и парижанкам. С тех пор и называются во французской столице этим словом маленькие кабачки, где вино и пиво хлещут. Понимаешь?

Секретарь горкома заинтересованно покачал головой.

— Чего же не понять! Только при чем тут твой дед?

— А при том, что на рассвете двенадцатого февраля восемьсот четырнадцатого года рота моего деда захватила этот самый холм Монмартр. Казаки увидели кабачок и стали колотить в дверь прикладами. «Открывай, хозяин, а то нас мокрым снегом как есть занесет. Налей горячительного поскорее, иначе закоченеем, как псы бездомные». Хозяин сначала испугался, а потом на пальцах объяснил, что готов целую бочку выкатить, лишь бы его не трогали. Казаки обрадовались и дружно загалдели: «Давай твою бочку, быстро, быстро!» Кончилось все тем, что хозяин, видя добродушие наших донцов, сам сел рядом с ними и тоже изрядно нахлестался. А так как казаки все время приговаривали: «Наливай быстро, быстро», то в Париже со следующего дня все маленькие кабаки стали называться «бистро». А ты этого не знаешь, первый секретарь, донской казак по происхождению!

Тимофей Поликарпович засмеялся:

— Понимаю. Дорог тебе Платов. Но циркуляр, как ты тут выразился, действительно получен. Предложено памятник снять. Ты-то сам как на этот счет думаешь? — спросил он, пытливо всматриваясь в посеревшее от усталости лицо Якушева.

Павел Сергеевич ответил не сразу. Долго глядел в высокий прямоугольник окна, в котором уже проступили первые звезды.

— Его изваял Клодт, — сказал он негромко. — Тот, что в Питере на Аничковом мосту коней и четырех мужиков богатырского телосложения, которые держат их под уздцы, изготовил. Знаменитый французский скульптор.