Читаем без скачивания Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

В Хакасии в начале 1920-х годов царское монетное золото имело очень высокую стоимость.

Существуют документы, где руководители районов для решения неотложных хозяйственных нужд просили у губернских властей деньги в «твердой валюте». Власти выделяли 10–15 рублей, то есть 10–15 граммов того же золота. И оно служило кратковременному решению проблем.

Эти-то богатства Соловьева и стали предметом охоты.

Губернское руководство рассчитывало с помощью возвращенных средств поднять разрушенное войной хозяйство. Кое-кто строил планы получить часть этих сокровищ для индивидуального пользования.

Но переговоры-застолья в последнее время приобрели горчинку. Дипломаты в командирской форме обращали внимание, что знаменитого пояса на атамане больше нет. И в разговоры о возвращении ценностей Соловьев вступал все неохотнее.

«Охранная грамота», присланная Москвой, работала в этих условиях только на атамана. Над беспомощностью губернского начальства смеялись в открытую. Оно ничего не могло поделать с Соловьевым, однако сообщать об этом в Москву, снова просить помощи, чтобы обезвредить атамана, губернский штаб ЧОН не хотел.

Положение Соловьева также резко ухудшилось. Одними пиршествами не проживешь. Да и кутежи становились день ото дня скуднее. Время, когда в любом селении хакасы щедро несли съестное, закончилось. И Соловьев придумал вот что.

У тех же хакасов овец, муку, сыр атаман покупал. Советские деньги в таежных местах хождения не имели. Соловьев платил за все покупки полновесными монетами. Только не золотыми, а серебряными. С Соловьевым не торговались. За серебряный рубль отдавали овцу. За полтинник — мешок муки. Потом эти рубли и полтинники прятали и показывали самым близким: «Вот, из рук самого Ивана Николаевича», будто были это не деньги, а жалованные медали.

А у русской части населения скот, хлеб и овощи тот же Соловьев подчистую отбирал — как это было при налете на рудник «Богомдарованный». Только теперь Иван Николаевич прихватывал и одежду, потому что партизаны в таежных условиях сильно пообносились.

Из оперативных сводок.

2 июля 1922. «Соловьев забрал 100 пудов соли[145] в Степноозерном (недалеко от Соленоозерного), разоружил отряд красноармейцев. Забрал винтовки».

«Банда Соловьева расстреляла чрезвычайного уполномоченного упродтройки… ограбила упродгубснаб, сложила на 19 подвод награбленное и уехала».

21.05.1923. «Банда Соловьева численностью 10 человек ограбила деревню Кузурбу (25 верст восточнее Ужура), скрылась в восточном направлении».

30.06.1923. «Банда Соловьева отбирает лошадей, хлеб и одежду у крестьян».

01.07.1923. «Банда разграбила Корниловский волисполком, забрала собранный денежный налог, канцелярию…»

01.08.1923. «Банда Соловьева в Малоозерном забрала девушку».

«Банда Соловьева ограбила почту в селе Корелки, забрала деньги, винтовку почтальона, мануфактуру… Убит землемер Фомин».

10.09.1923. «Банда Соловьева в числе 19 человек 29/VIII ограбила деревню Ильинку (12 верст восточнее Ужура). Забрала муку, сложив на 13 подвод, 7 лошадей».

«Банда Родионова, пользуясь амнистией Сибревкома (то есть гарантией Москвы. — Б. К.), 2 октября сдалась в количестве 16 человек».

«Банда Соловьева, боясь репрессий, на зов амнистии не откликнулась… Население изменило свое отношение к Соловьеву, считает теперь его своим врагом».

«У Соловьева — 26 человек. Лагерь его находится близ Саралы».

Но если после очередного грабежа любой чоновский командир сообщал атаману, что желал бы встретиться, Соловьев являлся на переговоры без тени смущения. Больше того, с лица его последнее время не сходила ухмылка. Атаман уже много раз убеждался: пока он не отдал все до последней золотой пятерки и драгоценного камешка, никто ничего с ним не сделает. «Москва не позволит».

Губернское командование оказалось в самом нелепом положении, какое только можно было вообразить.

Год назад оно просило Москву гарантировать Соловьеву и его людям полную неприкосновенность.

Теперь Какоулин и его штаб вынуждены были обратиться к штабу ЧОН РСФСР с небывало унизительной просьбой: отменить гарантии неприкосновенности Соловьеву и его подчиненным. Красноярск просил разрешения арестовать атамана для дальнейшего активного допроса и уже насильственного возвращения ценностей, похищенных мятежниками в период боевых действий.

Среди прочего губернское начальство заявляло: необходимость вернуть золото, украденное с рудников, и другие ценности диктуется суровой экономической обстановкой. Губерния разорена. На ее восстановление нужно много средств, желательно — в твердой валюте или ювелирных изделиях.

Было подсчитано: даже часть золота и других ценностей, если бы их удалось забрать у Соловьева, могла бы заметно улучшить экономическую ситуацию в крае. Другую часть ценностей, прежде всего исторических, предполагалось отослать в Москву.

ЛОВУШКА ДЛЯ СОЛОВЬЕВА

Разрешение Москвы на арест Соловьева поступило через сутки. Условие было одно: любой ценой сохранить жизнь самому атаману.

Иван Николаевич о перемене ситуации не знал. Успех вскружил ему голову. Пьянствовать под видом переговоров он собирался долго. Звериное чутье, инстинкт опасности, столь ему свойственные, которые делали Соловьева неуловимым, от вина и бессонниц притупились.

В деятельности Енисейского штаба ЧОН наступил самый рискованный момент. Арест «императора тайги» Какоулин должен был поручить кому-то из командиров. Но у Соловьева повсюду имелись верные люди. С очень ценными агентами он расплачивался, не торгуясь, золотыми монетами и ювелирными изделиями. За сверхсекретную новость, что Москва разрешила его, Ивана Соловьева, арестовать, командир «горно-партизанского отряда» отдал бы половину содержимого кожаного пояса.

Тогда в губернском штабе ЧОН вспомнили о горячем и смелом командире по фамилии Итыгин. Он брался, готовый положить на это свою жизнь, ликвидировать Соловьева. Итыгин дважды с атаманом встречался. У них сложились приятельские отношения. Итыгин, человек умный и наблюдательный, уже знал привычки и повадки Соловьева.

Итыгину по телеграфу передали распоряжение Какоулина: снова пригласить Соловьева на переговоры, но уже схватить и связать. Условие одно: атаман должен остаться жить…

Итыгин подготовил операцию. Состоялась очередная встреча-гульба. За столом рядом с Соловьевым и его верным помощником Чихачевым посадили самых могучих красноармейцев. Каждый из них мог «вырубить» любого из окружения атамана простым ударом кулака. А дальше делай с оглушенным что угодно.

Но по глупости того же губернского руководства даже во время пьянки все соловьевцы сидели обвешанные оружием. Шансов на бескровное пленение Соловьева в такой обстановке не оставалось.

В архивах сохранилось несколько строк из отчета Итыгина.

«…Эти переговоры (то есть предполагавшееся пленение атамана. — Б. К.) были сорваны комчонгубом (Какоулиным. — Б. К.), так как последний по прямому проводу сказал: "Взять Соловьева живым!" Но, конечно, взять живым не пришлось»[146].

Итыгин вернулся ни с чем, если не считать головной боли. Вдобавок Соловьев что-то заподозрил и надолго исчез.

На дворе уже стоял 1924 год — четвертый год войны с Иваном Соловьевым. В целом по стране Гражданская война давно закончилась. Штаб ЧОН Республики получил возможность более пристально следить за событиями, которые происходили в Хакасии.

Узнав, что операция, разработанная Итыгиным, провалилась, командующий войсками ЧОН РСФСР Александров направил в Красноярск еще одного командира — Николая Заруднева. Его ждала опять вакантная должность: начальник Ачинско-Минусинского боевого района.

Красноярск ответил на приезд нового командира уже знакомым нам образом. «Для укрепления боерайона Заруднева» гарнизон был сокращен. Мы помним, что Голиков получил в свое распоряжение 124 человека. Неотлучно при нем находились 40 бойцов. А Зарудневу оставили 20. Не 120, а просто 20. Это решение Енисейского штаба ЧОН из сферы военной переходило в сферу психиатрическую.

Перед Зарудневым была поставлена единственная задача: взять Соловьева живым. Готовясь к ее выполнению, новый начбоерайона перечитал отчеты своих горе-предшественников, горе-переговорщиков. Заруднев не был дипломатом. Он был боевым командиром. Об этом свидетельствовал орден Красного Знамени. Образование его ограничивалось четырьмя классами церковно-приходской школы. Это значило, что в нормальную школу он тоже не ходил. А учился лишь по воскресеньям. При этом Заруднев подметил главные дефекты «дипломатии» своих предшественников: