Читаем без скачивания Витязь на распутье - Валерий Елманов

– А потому, ясновельможный пан посол, что замирья с Речью Посполитой муж ея, усопший король Ливонии Арцимагнус Крестьянинович[133], в свое время не заключал, вот и выходит, что война у нас с вами идет давным-давно, ажно тридцать пять годков.

– Какая война?! – возмутился Гонсевский. – О ней уж давно забыли!

– Не забыли, – степенно поправил дьяк. – Утихла она – это да. Так ведь в войне всякое случается. Тута яко у костра – вроде бы гаснет, вроде бы и вовсе язычков у пламени не видать, ан угольки-то рдеют, и, ежели хворосту на них подкинуть, он сызнова разъярится. Хотя словцо ты верное молвил, ясновельможный пан. И впрямь, сколь можно?! Опять же и людишки мирные излиха страдают. Давно пора нам угли те кровавые водицей студеной залить да замирье подписать.

– Замирье? – растерянно уставился на Бохина Олесницкий.

– Ну да, – кивнул Бохин и, приосанившись, нахально заявил: – Наша королевна Мария Володимеровна, исполнившись христианского смирения и кротости, согласна на прекращение войны и подписание мирного уговора, оставив за собой взятое. А уж прочее – остатняя часть Лифляндии – пущай будет у вашего короля Жигмонта. Но о том речь перед вашим королем и сеймом поведут послы ливонские, кои уже убыли к нему, а мне более добавить нечего.

Послы вновь переглянулись, и Олесницкий задал следующий вопрос:

– А могу я узнать, откуда у королевы появились в столь великом числе оружные людишки?

Спрашивал-то он у дьяка, но смотрел при этом в сторону Дмитрия, и во взгляде явно сквозило обвинение. Непобедимый кесарь оставался спокойным, однако щеки его слегка зарумянились. Но Бохин и тут не сплоховал:

– Будучи трехродной сестрицей государя всея Руси, непобедимого кесаря и… – снова принялся он за обстоятельный перечень титулов Дмитрия.

Посол, кисло сморщившись, словно только что съел лимон, терпеливо слушал. Дьяк не торопился:

– Наша королева, да будет известно ясновельможным панам, единственная родственница непобедимого кесаря по батюшкиной линии, ибо… – И Бохин начал степенно пояснять родословную Марии Владимировны. Лишь после этого он перешел к существу дела: – А потому попросила она непобедимого кесаря дати ей рати, чтоб возвернуть себе мужнее наследство. Государь же, радея к кроткой вдовице, сказывал тако. Мол, свои войска дати не могу, ибо меж мною и королем свейским Карлой замирье, но охочих людишек нанять дозволяю и препони чинить не стану. Помнится, что и в твоей державе, ясновельможный пан, тако же водится, потому…

– Мою державу оставим пока в покое, – резко перебил его Олесницкий. – Ты не ответил.

– Так я и сказываю, – невозмутимо продолжил дьяк. – Сыскалось до тысячи охочих людишек, вот они и…

– Сколько?! – завопил посол, возмущенный столь откровенной ложью. – И ты, барон, хочешь сказать, что всего тысяча людей взяла все эти города?! И что же, ныне они по десятку на город твоей королевой распределены? Не мало ли?

– Поболе, – возразил Бохин. – Потому как государь непобедимый кесарь даровал своей сестрице по ее просьбишке стрельцов…

– Ах, все-таки даровал стрельцов, – перебил Олесницкий и, повернувшись к Дмитрию, горько заметил, причем уже без всяких дипломатических вывертов: – Стало быть, вот каков ответ на дружбу нашего короля. Одной рукой вы пишете о любви и согласии меж нашими государствами, а другой втайне подсобляете его ворогам.

– Неприлично монархам, сидя на троне, даже слушать таковские речи, тем паче оправдываться, однако король польский и впрямь оказал мне кое-какие услуги, и токмо поэтому я отвечу, – отчеканил Дмитрий, гордо вскинув голову. – Господь заповедал подсоблять людям по мере сил, а уж коли речь идет о единственной оставшейся в живых сестрице – тем паче. К тому же я памятаю о дружбе с Жигмонтом, вот и порешил подсобить ему.

– Подсобить?! – ахнул не выдержавший Гонсевский.

– Да, подсобить, – твердо ответил Дмитрий. – Ибо Мария Володимеровна вознамерилась отняти грады, кои принадлежат ей по праву мужнего наследства, у свейского Карлы. Я почел сие доброй услугой нашему другу и союзнику польскому королю. Да и в грамотке своей она указала, что просит стрельцов не для того, чтоб ратиться, но токмо чтоб укрепиться во взятых ее людишками градах. А тот полк, что воевал, тут и я могу пред иконами поклясться, вовсе не мой, но моего подданного, царевича Федора Борисовича Годунова.

– Это один, – уточнил Олесницкий. – А прочие?

– А не было прочих. – И по губам Дмитрия скользнула насмешливая улыбка.

Поляки оторопели, уставившись на государя и переваривая сказанное. Затем они переглянулись. Ну да, загадка. Получалось, то ли царь нахально врет им, но уж больно твердый и уверенный тон для лжи, то ли говорит правду, но тогда…

– Это немыслимо – взять всю Эстляндию и часть Лифляндии токмо одним-единственным полком, – выпалил Олесницкий. – Тогда уж сделай милость, поведай, где ж она выискала такого воеводу, который со столь ничтожным количеством сумел овладеть многими каменными твердынями?! Мне б хоть одним глазком на него взглянуть – я б и то счастлив был.

– И впрямь неслыханное дело, – охотно подтвердил Дмитрий. – Вот потому ныне и мыслится мне, что тут непременно сказалась воля всевышнего, ибо без благословения божьего такого никто бы не возмог. А как уж воеводы исхитрились, о том лучше всего вопросить у наипервейшего из них, князя Мак-Альпина, герцога Эстляндского, кой ныне в посольстве состоит. – И он, кривя губы, иронично продолжил: – Мыслю, можешь без боязни не токмо одним, но и двумя очами на него подивиться, чтоб тебе вдвойне счастьица прибавилось.

Взгляды присутствующих тут же обратились в мою сторону. Признаться честно, от их обилия мне сразу стало как-то не по себе. Однако Олесницкий вопрошать не торопился – он лишь смотрел на меня, причем в глазах его появилось какое-то странное выражение. Полное впечатление, что он меня оценивал, прикидывая, как и что. Мог ли я овладеть городами? Нет, он явно думал совсем о другом. Спросить бы, так ведь не ответит.

Но пауза затягивалась, и я решил прервать ее, но пояснять стал не ясновельможным панам – еще чего, слишком много чести, – а Дмитрию:

– Вои у меня справные, государь, вот и одолел. А что до того, кому какой град принадлежит, так ведь карт у меня не имелось, вот и разошелся. Опять же и говор – что ляшский, что свейский – мне вовсе не ведом.

– Но потом-то неужто ты не вызнал, кому принадлежит часть градов, что ты взял? – не выдержал Олесницкий.

– Вызнал, – кивнул я, повернув голову в его сторону. – Конечно, вызнал. Вот только гонцы, отправленные к королеве по случаю очередной победы, к тому времени были уже далеко и вернуть их я не успевал. К тому же дело воеводы – брать грады, а не сдавать их, а уж кому они принадлежат и прочее, решать королям да императорам. – И я отвесил низкий поясной поклон Дмитрию. – Как надумает непобедимый кесарь в дружеском согласии с моей королевой, так оно и будет.

– Судя по твоим словам, князь, получается, что ты вовсе не упреждал ее? – мрачно спросил Олесницкий.

– Отчего же. – Я снова простодушно улыбнулся. – После, конечно, известил ее и повинился, но королева поведала, что так даже лучше, ибо Лифляндия тоже ее вотчина по праву наследования. Потому будет только справедливо, если она сразу возьмет себе от нее небольшую часть, а от остального откажется, милостиво подарив оное королю Речи Посполитой, дабы меж вашими державами воцарились мир и согласие.

И опять пауза. Послы переваривали мою наглость, не находя достойного ответа. Затем Олесницкий глухо выразил свои сомнения в том, что, услыхав про такой милостивый подарок, его король пойдет на замирье. В ответ я равнодушно пожал плечами, давая понять, что это не мое дело.

– Как видите, ясновельможные паны, – щедро одарил их любезной улыбкой Дмитрий, – речь у нас с ней поначалу была токмо о свейской Эстляндии, что тут нам и подтвердил ее воевода князь Мак-Альпин.

– Значит, Лифляндию она вернет обратно? – уточнил малогоский каштелян.

– Как я могу повелеть королеве, коя покамест еще не моя подданная? – развел руками Дмитрий.

– Я подразумеваю потом, когда она и ее королевство будет принято Русью, – внес уточнение Олесницкий.

При этом, как я подметил, посол, виртуозно извернувшись, ухитрился ни разу не назвать титул Дмитрия. Ну да, князем вроде как нельзя, тогда уж точно ответ будет отрицательный, а царем или, паче того, кесарем – полномочий нет. Вот и выкручивается, бедолага, как может.

– Ежели я приму ее в свое подданство со всеми градами, кои она указала, то тем самым соглашусь с тем, что они принадлежат ей, – заметил Дмитрий. – Гоже ли мне после того изменить своему слову? К тому же, как тут было поведано ливонскими послами, она и без того милостиво уступает Жигмонту две трети Лифляндии, так чего же более? – И он сменил тему: – Одначе мыслится мне, что не след на третий день после моей свадебки вести столь сурьезные речи, кои требуют долгих обсуждений. Думаю, мы сделаем ныне тако. Дабы ты, ясновельможный пан, уразумел, что дружба моя с Жигмонтом по-прежнему крепка, я, приняв те грады, кои назначены королевой мне, один из них – Мариенгаузен – так и быть, подарю польскому королю.