Читаем без скачивания Мурманский сундук - Юрий Любопытнов

2000 г.

ТАМ, ГДЕ ТЕЧЁТ ПАЖА…

Повесть

1.

Саша Лыткарин шёл на работу в вечернюю смену. Шёл ходко, широко распахнув пиджак, поглядывая по сторонам, и глубоко вдыхал горьковатый от дыма воздух. Время близилось к вечеру, и небо из зелёно-голубого в зените переходило к горизонту в тёмно-синее, и его чистоты ничего не нарушало, кроме тонкой белой нитки, оставленной летящим высоко и не слышным с земли, самолётом.

Кончалось бабье лето. Дни стояли прозрачно-чистые. В огородах звенели вёдра от сыпавшейся в них картошки. Освобождённые от посевов поля, перепаханные и засеянные новыми семенами, ещё не высохшие от солнца и ветра, вздымали крутые спины навстречу небу. Кое-где виднелись тонко струйные медлительные дымки от сжигаемой ботвы, и Сашу охватывало неясно тревожное томление, а может быть, и грусть оттого, что кончилось лето, день уменьшается с непостижимой быстротой, скоро, не заметишь как, грядёт зима с морозами и снегами, и кругом будет белым бело, и будет тихо в полях и лесах, и душа будет накапливать силы для будущего шага в весну.

Рядом с двухэтажной красной школой, на широком пустыре, ребятишки играли в футбол. Играли они в одни ворота, стоявшие без верхней перекладины, и далеко в сентябрьском прозрачном воздухе разносились их возбуждённые голоса:

— Андрюха, пасуй мне!

— Куда ты лупишь?!Вот мазила!..

— Ромка, накинь на ногу?!

Саша вспомнил, как совсем недавно, учась в этой школе, на большой перемене ребятишки брали мяч и бежали сюда на пустырь, чтобы поиграть в футбол. Перемены, как всегда не хватало, они забывали, что надо идти на уроки и за ними кто-нибудь прибегал из класса, и они возвращались в школу, мокрые, взъерошенные, но бесконечно счастливые.

Он замедлил шаги, остановился и засмотрелся на ребят, с азартом гонявших кожаный, звеневший от каждого удара мяч. На краю поля, у забора библиотеки, были раскиданы вещи: ранцы, портфели, полевые сумки, форменные пиджаки и куртки.

Ветра не было. Не кошенная сухая трава, росшая по обочине тропинки, стояла прямая, жёлтая, и в отцветших и отпыливших метёлках ползали мелкие букашки, греясь на солнце. Несколько сосен, спускавшихся к реке, горели изумрудом своих вершин, а стволы золотились в угасающих лучах. Между ними и кустами жёлтой акации петляла тропинка, сбегая к Паже, на другом берегу которой высились два собора бывшего монастыря, в одном из них располагался филиал местной фабричонки, где работал Саша.

Среди игравших ребят выделялся верзила в кепке, в клетчатой расстёгнутой рубашке, из-под которой выглядывала голубая майка. Он неуклюже носился по полю, махая длинными руками и как ребята, кричал охрипшим голосом:

— Парень, пасуй мне! — и приседал от огорчения, если мяч не попадал в ворота.

Его длинная фигура маячила то там, то здесь. В его ухватках Саше показалось что-то знакомое. Он подошёл ближе, держась вплотную к забору.

— Это ж Прошин, — удивился он, вглядевшись в верзилу с мячом. — Во, даёт!

Он отошёл за угол забора, чтобы его не заметил Прошин, и стал наблюдать за происходившим.

Ермил Прошин работал вместе с Сашей в одной бригаде и жил на квартире неподалёку отсюда за линией железной дороги в двухэтажном старинном особнячке, выстроенным ещё до революции местным заводчиком. Было ему за тридцать— тридцать пять, не больше. Он приехал в их городок издалека и уже около года работал в штамповке.

Однако, как Саша не прятался за забором, Ермил увидел его. Он оставил мяч и подошёл к Лыткарину, вытирая мокрое лицо рукавом рубашки.

— Привет, — сказал он Саше, протягивая костистую крепкую руку.

— Здорово, — ответил Саша, оглядывая грязные, перемазанные землей, ботинки Прошина.

Ермил заправил рубашку под ремень, сорвал пучок сухой травы и стал вытирать ботинки. Покончив с этой процедурой, разостлал на земле плащ и сел на него.

— Сколько время? — спросил он Сашу, расшнуровывая ботинки. — Не опаздываем? А то Колосов впишет нам по первое число.

Саша представил мастера, который ревностно следил за дисциплиной: боже упаси было кому опоздать — выволочка была отменная. Он поджидал опоздавших, стоя в дверях штамповки, опустив палец на кончик носа, смотря поверх очков, и, казалось, что ёжик его густых волос стоит дыбом.

— Не спеши! Успеем, — ответил Саша на вопрос Ермила, взглянув на недавно купленные часы с чёрным светящимся циферблатом.

Пока Ермил переобувался, Саша смотрел, как играли ребятишки. После очередной атаки в штрафной площадке началась свалка. Вихрастый мальчишка громко вскрикнул и повалился на траву, обхватив ушибленную ногу руками. Игра расстроилась, мяч укатился в сторону. К пострадавшему подошли товарищи, сочувственно заглядывали в глаза, похлопывали по спине:

— Ты чего это, Алеха!? Вставай!

— Не трогайте меня! Больно! — вопил мальчишка и катался по траве.

— Тебе что — на ногу наступили?

— Наступили!.. Рыжий подковал. У-у, Лапуха! — замахнулся потерпевший на худого, рыжеватого, в веснушках во всё лицо парнишку, стоявшего с растерянным видом, помаргивая белёсыми ресницами.

Саша улыбнулся. Вот также и они играли, и дрались, и проказничали. Сколько было разных случаев! Вон там со школьного двора к реке ведет липовая аллея. Наверное, там раньше был въезд. В том месте они катались на лыжах с горки. Внизу был пруд. Однажды весной в него провалился Борька Тяпин… Его спасали всем классом. Саша тогда здорово промок, и его и ещё четверых ребят учительница математики Анна Ивановна отпустила домой.

Ермил переобулся и поднялся с земли.

— Ты чего это? — Он подошёл к потерпевшему пареньку, который продолжал постанывать. — Девчонка что ли?! Расплакался! Подковали! Беда, какая! Давай посмотрим. — Он расшнуровал ботинок мальчишки: — Обычный ушиб. Вывиха нет. Так что ничего страшного. Давай без слёз, понял?

— Понял, — прошептал Алёха.

Морщась от боли, он проковылял за ворота, сел на портфель и стал растирать ушибленную ногу.

Ермил перекинул через руку темно-синий кашемировый плащ.

— Пошли? — обратился он к Саше.

— Пошли, — ответил тот.

Ермил, спускаясь под горку, поглядывал на попутчика. Ему казалось, что Саша недоумевал, как такой «дядя, достань воробушка!» гоняет с ребятишками мяч. Но Саша ни о чём его не расспрашивал. Он молча вышагивал рядом, жуя сорванную былинку.

Ермил обычно был молчалив, а сегодня разговорился.

— Ты знаешь, — говорил он. — Я рано вышел на работу. Иду — смотрю, мальчишки гоняют мяч. Не утерпел — так мне захотелось ударить по мячу. Не сдержался — ввязался в игру. Ничего, что я играл?

Саша удивлённо поглядел на спутника.

— А что такого, — ответил он. — Я помню, когда жил в деревне у бабушки, видел, как взрослые мужики гоняли по улице мяч, играли в городки…

— Настроение у меня, понимаешь, сегодня радостное, — продолжал Ермил. — Проснулся — солнце во всё окно, светлое, тёплое. И мне теплее стало… И весь я какой-то не такой…

Саша взглянул на Прошина. Действительно, он был не такой, как всегда — молчаливый и задумчивый, словно его глодала неотвязная дума. Сегодня на лице блуждала улыбка, он выпрямился, шёл упруго, ровно держа голову, как ходят сильные, выносливые люди.

— А что произошло? — спросил Лыткарин.

— А ничего. Не знаю. Проснулся — и захотелось мне, смешно даже, — Ермил засмущался, — заорать. Знаешь, как заорать? Во всё горло, во всю силу лёгких. Давно со мной такого не было…

Он сломал ветку старой разросшейся акации и стал стегать густую крапиву, росшую по обочине тропинки, сбегающей к реке, за которой на территории упразднённого в 20-х годах женского монастыря дымила железная высокая труба.

2.

Каменная монастырская стена с западной стороны бывших соборов разобрана населением на печки и фундаменты, и теперь на её месте и по крутому откосу насыпи лепились разнокалиберные тесовые сарайчики, в которых предприимчивые хозяева держат кур и даже поросят. Громадный собор, сложенный из красного кирпича, лишённый пяти глав, пустовал и разрушался. На его крыше кое-где зеленели берёзки, выросшие из семени, занесённым ветром. Второй — поменьше, построенный в начале прошлого века, к стене которого была прикреплена дощечка с надписью «Памятник архитектуры» был отдан под цех галантерейной фабрики.

В цехе в начале его существования делали расчёски и гребни, мастерили клипсы и брошки, а теперь штамповали стеклянные бусы. Саша помнил, что это производство существовало лет пять или семь. Школа их была на противоположном берегу реки, и как-то классный заводила Борька Тяпин зазвал их сюда. На древнем валу, куда сваливали отходы, они находили много бисера, который, возможно, шёл на какие-то изделия, а возможно, это были остатки с тех пор, когда в монастыре занимались золотошвейным мастерством и вышивали бисером, находили также стеклянные бусы на ржавой проволоке и бракованные гребни и расчёски. Ребятишки в основном искали гребни. Они были сделаны из пластмассы, которая шла на различные поделки.