Читаем без скачивания Штурм Брестской крепости - Ростислав Алиев

Сектор у Холмских еще занимает несколько стрелков и пулеметчиков. Немцы все еще не решаются атаковать его — нет приказа. Да и оставшиеся у Холмских редкой перестрелкой поддерживают видимость того, что казармы по-прежнему обороняются.

Но здесь надо сказать и о том, что у Фомина была и иная причина покинуть казармы — разложение дисциплины среди их защитников. Возможно, во многом под влиянием которой он и принял решение о скорейшем прорыве из Цитадели.

Некие события произошли с бойцами 84 сп именно у Холмских, еще в первый же день — ибо ни о каких инцидентах у Трехарочных пунктуальный Долотов не упоминает. Однако об инцидентах у Холмских упоминает Филь — «подлая часть, самая малая из числа проходивших 45-дневный сбор „западников“… еще 22.06 выбрасывали белые простыни в окна, но были частью уничтожены»[960]. Об этом («враждебность некоторой, подлой части поляков к нашим военнослужащим») Филь обещал написать подробнее. Возможно, и написал. Фомин (да и другие — недаром Долотов находящихся возле Фомина, явно командиров, называет красноармейцами) надел красноармейскую гимнастерку, опасаясь выстрелов не столько со стороны врага с Южного, сколько от врагов, оказавшихся повсюду. В некоторых воспоминаниях враги называются немцами, переодетыми в «красноармейскую форму», а иначе писать было нельзя в «старое доброе время». Однако хотя люди, начавшие стрелять в Фомина и других командиров и комиссаров, действительно носили красноармейскую форму, но это были отнюдь не немцы, а прежде всего бойцы приписного состава, практически — гражданские, большинство — бывшие солдаты польской армии, проходившие «учебные сборы».

Итак, пытавшихся сдаться[961] «западников» уничтожили не всех, а — «частью». Возможно, что оставшаяся часть во многом и вынудила отойти Фомина — возможно, и не оружием, а отказом от борьбы, что ослабило участок обороны. Однако «западники», оставшиеся у Холмских, не сдались ни 23, ни 24 — или же их число было столь незначительным, что II/I.R.133 (Эггелинг) никак не упомянул об этом в своих донесениях. Эггелингу, продолжающему «охоту за тенями» на Южном, было не до Холмских — на острове, периодически объявляемом взятым, жестокий бой все еще продолжается.

Возможно, «западники» покинули крепость через Тереспольские ворота. Там, в подвале 333 сп, в это время события развивались по не менее жесткому варианту. Обе стороны — и решившие сдаваться, и не собирающиеся этого делать — быстро исчерпав все аргументы, прибегли к «последнему доводу».

Мл. военфельдшер А. К. Леонтьев, находившийся в подвале 333 сп, свидетельствует: «С первых дней войны поляки — средних лет, взятые на 3-месячную переподготовку, находившиеся в нашей части, пытались сдаться, сеяли панику и страх… Однажды поляки и часть наших пытались сдаться, начали выходить на плац. Мы дали огонь с левого крыла и центра. [Они] вернулись назад»[962].

Несколько иначе поступил А. М. Кижеватов. «Группа защитников, человек 5–7, направилась в сторону острова. Кижеватов хотел их расстрелять, но передумал. Сказал: „Зачем тратить патроны на своих? Пусть их расстреляют немцы“»[963].

Но от открытия огня по двум немецким солдатам, пытающимся подобрать брошенное сдающимися оружие, бойцы не удержались: «А вот это, гады, не трогайте! Не ваше!» Выстрелы грохнули необычно громко, среди уже начавшей было устанавливаться тишины — и те двое грузно рухнули прямо на оружие…

«Первыми сдавались в плен переодетые немецкие диверсанты», — пишет С. Т. Бобренок, мл. сержант 3-й комендатуры 17-го Краснознаменного пограничного отряда[964]. В подвале 333 сп, где находился Бобренок, противостояние быстро достигло крайней степени — несколько человек выступали за сдачу в плен особенно энергично, призывали выходить и других — в ответ на попытку пресечь их действия открыли огонь… Говоря об этом, Бобренок уже не пишет о «переодетых диверсантах», скорее об обострившихся классовых противоречиях: «Это его отец рубил топором моего отца, когда тот выгребал из навозных кулацких ям хлеб для умирающих с голоду детей. Это он, кулацкий выродок, годами таил свою злобу и в трудный час стрелял в спины моих товарищей, здесь, в крепости Брестской»[965].

Паникеров удалось обезоружить и расстрелять — решающую роль в этом сыграли пограничники.

Тем не менее, несмотря на крушение обороны, Кижеватов не собирается отказываться от плана по срыву немцам переправы. Сжав зубы, не обращая внимания на начавшийся развал, он, запасшись патронами, с несколькими пограничниками готовится уйти знакомой тропой — через дамбу на Запальный, а там вдоль берега, под защитой насыпи — на север острова. Здесь, на Цитадели, уже ничего не добьешься — немцы вот-вот войдут, либо через оставленные позиции у Холмских, либо через разгромленные — у Тереспольских.

Пока немцы прекратили артогонь, принимая пленных, и не вышли вновь к восточному берегу Западного — надо идти. И Кижеватов уходит.

…Сдающиеся в плен покидали Цитадель тремя маршрутами — основными из них были Бригидские и Трехарочные ворота. Многие вышли и через Тереспольские, хотя сейчас, днем, решительные действия пограничников и поубавили их поток. Выходящие через Бригидские (там их садили в резиновые лодки и переправляли через Мухавец) складывали оружие в полосе II/I.R.135, Трехарочные — I/I.R.135, где-то там, среди кустарника, верб и тополей с сорванной обстрелами листвой немцы и поставили агитмашины.

В тот день «переодетые диверсанты» ранили и А. И. Махнача — он выполз на плац и «начал пристреливать новый ППД… Вдруг почувствовал, что словно электротоком пронзило мне левую ногу. Превозмогая сильную боль, оглянулся. За мной с пистолетом в руках лежал какой-то боец. Только я хотел спросить у него, кто мог со стороны наших казарм стрелять, как он опять открыл по мне огонь. Не целясь, я выпустил по нему целый диск. Выяснилось, что это был переодетый в красноармейскую форму немецкий унтер-офицер»[966]. На участке 455 сп «переодетые» убили старшину Попова, кроме того — бросили гранату под ноги группы командиров, и лишь благодаря быстрой реакции заместителя политрука Александра Смирнова она не взорвалась. Однако политруку П. П. Кошкарову повезло меньше — гранатой, брошенной «фашистами, проникшими в наши казармы», он был ранен, убито трое бойцов. Кошкаров свидетельствует, что враги, оказавшиеся в казармах 455 сп, стреляли из-за угла в красноармейцев, но особенно выслеживали командиров[967].

В секторе 44 сп агитация роты пропаганды также нашла отклик — хотя большинство бойцов решили продолжать сражаться, «нашлись и слабонервные. Некоторые старались переплыть Мухавец и сдаться в плен немцам, но все они находили приют на дне Мухавца; с некоторыми приходилось расправляться внутри крепости»[968]. «Если бы гитлеровцы не трусили и предприняли штурм западной части казарм в том духе, как это было в первые дни осады, они нас всех без труда перебили бы. Но фашисты преувеличивали наши силы и способности к сопротивлению, по-видимому, имели столько потерь, что на новые не решались», — справедливо подмечает А. Н. Бессонов[969].

Несмотря на тяжелое положение, большинство из защитников о сдаче и не думали, напротив — А. И. Махнач: «В это время проходило южнее крепости до полка наших самолетов. Это вселило в нас уверенность в нашей близкой победе»[970], о вере в победу свидетельствует и Иван Долотов: «…О сдаче не было даже мысли; на севере за валами, идущими вдоль Мухавца, все время слышалась ожесточенная пулеметная и винтовочная стрельба вперемешку с артиллерийской и мы были уверены, что из Бреста к нам прорываются наши войска и что бой идет где-то уже у главных ворот»[971].

Говоря о капитуляции 23 июня, нужно заметить, что при желании продолжающие оборону защитники могли бы без особого труда покосить пулеметами тех, кто пытался сдаться. Идти в плен предстояло по открытым пространствам. Однако этого не произошло.

Есть два варианта объяснения: 1) Не так-то легко стрелять в бывших товарищей, пусть это требует и командир. Но вспоминать о том, что не стрелял — нельзя, гуманизм противоречит суровым законам войны. Возможно, абзацы о расстрелах сдающихся вписаны уже с требованиями послевоенной обстановки. По крайней мере, в немецких донесениях говорится лишь о том, что «комиссары препятствуют сдаче с оружием в руках», но не о расстрелах сдающихся в спину или междоусобице в подвалах; 2) 22 июня, когда о долгой осаде и не думалось, патроны расходовались так щедро, что 23 июня проблема боеприпасов обострилась настолько, что лишнего выстрела старались не делать.

Тем временем последние защитники оставили Холмские ворота — С. М. Кувалин, в это время находящийся у пулемета на развалинах Белого дворца, вспоминал: «Мимо меня пробежали человек пять бойцов, среди них оказался Сергей Волков, он учился в оружейной мастерской, я спросил его: „Куда бежите?“ Он ответил, что штаб 84-го стрелкового полка заняли немцы… Оставшись один, я переполз в ту часть здания на берегу реки Мухавец, где обороной руководил старшина В. Э. Меер; здесь было человек 50 бойцов. От них я узнал, что все это здание занимают наши, здесь находится штаб обороны, которым руководит Фомин»[972].