Читаем без скачивания Дом среди сосен - Анатолий Злобин

Слово за слово — и зацепилось. Повторение есть ведущий закон современной технологии.

Беру командировку в смежный главк. Еду в международном, на вокзале меня встречают с колесами, доставляют прямо на верхний этаж. Там уже нарзаны на столе расставлены.

Смежный шеф заявляет:

— Мы вас слушаем, Егор Петрович! Собрались исключительно в узком кругу, можете предельно открыться.

Читаю в ответ вступительную лекцию по новейшей экономике.

— Раньше, — говорю, — как работали? Гнали вал на своем горбу. Каждое предприятие все при себе имело, само себя обеспечивало, как при натуральном хозяйстве. А нынче, продолжаю, — все по-другому. Нынче у нас специализация, кооперация и прочие современные приобретения.

С другого конца стола слышится возглас:

— Это мы и без вас проходили. Зачем вы нам снова велосипед изобретаете?

Они, между прочим, эти самые мотоциклы, велосипеды и прочие житейские колеса как раз и производят. Отвечаю вполне пристойно:

— Велосипед давно изобретен, это точно, и я его заново открывать не собираюсь. А вот современную экономику велосипеда помогу вам изобрести, с этой целью и прибыл. Валы-то, говорю, бывают разные. Есть первый вал, есть второй вал, а то и третий, и четвертый...

Тот же голос:

— Привлеченный вал мы сами считать научились.

Настырный, видно, товарищ попался, до всего желает докопаться.

Председатель хотел настырного приструнить. Я же терплю, рукой знак делаю. И сообщаю:

— Все верно. Привлеченка — это теперь начальная школа. Но я вашу структуру тоже изучил. Вы, например, пробовали своего Петрушина разделить, как мы Огурцова разделили?

Ты заметил, Иван, я тоже произвожу на свет свою авторскую копию.

Настырный аж с места вскочил:

— Постой-постой, это же гениально! Значит, разделить с правом?..

— Именно! С правом юридического лица, со своей конторой и печатью. Чтобы все было, как у взрослых...

У присутствующих большие глаза. А я воодушевился, творю:

— Петрушин у себя на заводе имеет моторный цех, вот его и надо выделить с правом. Себестоимость двигателя у вас сейчас 450 рублей, а как моторный цех станет самостоятельным хозяйством, эти денежки и тот и другой себе запишут. Сколько тут огребете?

Они карандашами заработали: заготовки-де пойдут от Петрушина к моторщикам, там засчитают всю стоимость металла, добавят свою работу, готовый двигатель возвратится обратно к Петрушину на сборку...

Настырный уже высчитал:

— Семьсот тридцать рублей. Это же цифра! Откуда только у вас берется?

— Мастеров прошлого, — отвечаю, — надо изучать. От Адама Смита до Ивана Айвазовского. Вот вы шедевр Ивана Константиновича помянули, а он, к вашему сведению, полного адмирала имел и государственную политику тоже понимал, разумеется, на уровне своей эпохи с учетом частнособственнического капитала. Иван Константинович уже в те времена первым вышел на поток, произвел на свет 6000 полотен, все музеи мира собой обеспечил.

Тут еще один голос раздался — будто я неуважительно о великом реалисте отзываюсь. Ну, я ответил на уровне:

— Мы тоже цвет и гамму понимаем, только вы подходите к художнику чисто живописно, а я — экономически.

Петрушина своего они, конечно, разделили, да еще и инструментальный цех на самостоятельный баланс перевели. Вроде бы ничего не меняется. Рабочие по-прежнему шагают через одну проходную, оба предприятия пользуются общим счетчиком по расходу электроэнергии, на двоих один склад. А продукция — врозь. И каждому — свой вал. Творим, творим. Возвращаюсь домой с лаврами (читай: подарки и подношения), а дома беда. Пока я свои идеи размножал, пришла разнарядка, и план нам — ба! — наварили. Качает нас на волнах плановая стихия.

Васмих за голову держится, мне тоже не сладко.

— Может, Плетнева, наконец, разделим? — говорит Васмих. — Но хватит ли?

— Плетнева так быстро не разделишь. На него санкция министра потребуется.

— Что же будем делать?

Ну, думаю, долго мы терпели, но если в третьем квартале, когда до решающего штурма всего ничего осталось, нам план удваивают, то должны мы настоящим делом ответить.

— Ничего не попишешь, — отвечаю Васмиху. — Придется нам челнок запускать.

— Опять новинка? Что за челнок такой?

Обыкновенный: туда — сюда, а ниточка за ним все время тянется...

— Ну и?..

— От Огурцова куда?..

— От Огурцова к Плетневу...

— А дальше?.. Туда и?..

— Обратно! Плетнев — Огурцов, так?

— Куда же еще челноку деваться? Пускай и дальше снует: Огурцов — Грушницкий — Огурцов. Потом третий цикл: Огурцов — Репин — Огурцов. А в запасе еще Косточкин и Самороденко! Каждый добавляет немного своего, а все остальное записывает со стороны — ниточка-то за челноком тянется и тянется. Вал-то накручивается. Если постараемся, дойдем до седьмого...

Васмих повеселел, глазом подмигивает:

— Я твое хобби, Петрович, знаю. Небось до девятого мечтаешь добраться?

— До девятого пока подождем. Надо что-то в резерве держать.

— А есть в голове еще резервы? Докладывай.

— Есть кое-что. Можно лакокрасочные цехи выделить. Покрасят на три рубля, а в вал запишут триста: всю стоимость того, что покрасят. Мы должны больше красить, надо думать о товарном виде изделия...

Словом, запустили мы челнок на полные обороты. К концу года имеем сто и две десятых. Совладали.

Только тут новые пошли разговоры и веяния. Прилетел к нам из центра науки молодой спец, званием кандидата уже обзавелся, все на свой лад перестроить желает.

И на совещании у Васмиха подбрасывает бомбу:

— С привлеченным валом пора кончать. Он искажает картину, нарушает учет, не дает истинного соответствия, — и пошел, пошел.

— Надо-де считать лишь собственный труд каждого предприятия.

«Ну, — думаю, — если его сейчас же не срезать, он тогда наш родной вал вообще упразднит». Отвечаю ученому малому:

— Что вы придумали — собственный труд? У нас есть труд общественный, а собственного нет и быть не может. Собственный труд?! Ха-ха! Вы на этом собственном труде, вероятно, докторскую хотите защитить. А нам ваша диссертация боком выйдет, все планы завалим, это вы учитываете?

Он еще пытался вякать, но его уже не слушали. Заказали место в самолете — улетел.

Продолжаем челночную деятельность. Васмих снова говорит: готовься в дорогу за лаврами по обмену опытом.

Я чемодан не успел сложить. Новый сюрприз.

Приказано приступить к организации производственных объединений — чуешь, чем пахнет?! Я-то их делил, а теперь? И Огурцова, и Плетнева, и Грушницкого, и Репина с Косточкиным — всех в кучу, в одну фирму с общим валом.

Все, над чем я горел и трудился — и меня самого, — под корень!

Васмих дочитывает последний параграф: переход осуществить в течение двух лет...

Полегчало немного. Время есть, можно провести идею в жизнь без ущерба... Такого еще не было, чтобы мы с Васмихом ничего не придумали. Швыряет, носит нас по жизненным волнам, но пока держимся — и рук к небу не воздеваем...

Пиши мне, дружище.

СКОЛЬКО ВЕСИТ ТОННА?..

МОНОЛОГ ПЕРВЫЙ

Пришел я к вам за истиной, а вместо того обрел лишь новые сомнения. Нет, успокаивать меня не надо, волнение есть наилучший способ самовыражения. И не вы причина моего смятения — отнюдь. Сколько мы знакомы? Час, полтора? Но я испытываю к вам полную доверительность и потому готов излиться. Вы мне показали все, что у вас есть, так что и я ответно...

О да, ваша экспозиция производит огромное впечатление. Все эти меры и веса — прекрасно подобрано, оформлено со вкусом и знанием дела. Я надолго запомню: набор бронзовых эталонов от двух фунтов до двух пудов, хлебные весы, безмен, образцовый аршин, питейные меры. Один золотник чего стоит, какая тонкая работа. Теперь я запомню: в золотнике 4,26 грамма, недаром говорили: «Мал золотник, да дорог». А другие страны: китайские лены, египетские ротли в виде подков, венецианский фунт, прусский разновес — тут есть над чем задуматься.

Конечно, я слышал, что Дмитрий Иванович Менделеев был управляющим Главной палаты мер и весов и всячески распространял метрическую систему. Как он сказал? Повторите еще раз, пожалуйста, я запишу: «...и через то посодействуем общей пользе и будущему желанному сближению народов. Нескоро, понемногу, но оно непременно придет. Пойдем же ему навстречу».

Удивительно по-современному звучит. Слова высокой мудрости.

И наконец, главное. Благодаря вам я увидел вашу святыню — эталон килограмма, за этим, собственно, и прилетел.

А покоя все равно нет! Больше того, вы будто растравили меня. У вас идеальный порядок, высочайшая точность, стерильная чистота — еще бы: живете при эталоне. Это как образец белой поверхности, который вы показали мне в круглом зале. А у меня полнейший ералаш, низший класс точности, если продолжить сравнение — образец черной поверхности, который вы при себе не держите, да и кому он нужен — черный образец?