Читаем без скачивания Черная кровь - Святослав Логинов

Уника скорчилась возле гаснущего костра и незримыми тенями собрались вокруг предки. Сильные и неукротимые сидели, наклонив упрямые лбы, и не говорили ничего. Они не судили и не требовали, они ждали. А где-то за их спинами молча стояла Великая Мать, Хранительница Очага, без которой даже великий Лар не смог бы стать человеком и продлить свой род. Она тоже ждала и, вопреки всему, надеялась.

Где-то в беспредельной дали, в лесах, где властвуют большеглазые ночные убийцы, где живет назло недоброй судьбе упрямый род сыновей медведя, в маленьком поселке среди землянок и шалашей бил в бубен неверный шаман Матхи. Сияющим простором открывался перед ним мир духов, видно в нем было во все края, но нигде не увидать было надежды. И ничего не мог изменить шаман, былинки не мог сдвинуть, ибо сила его была в том, чтобы знать, но не мочь, а такая сила – бесплодна. Зорким оком видел Матхи утерянный нефрит, он и здесь сиял зеленым, рассыпая свет окрест себя. Не было рядом с ножом ни одного человека, последнее колдовство шамана принесло наконец удачу. Омутинник не признал старого знакомца, но покорно напал на подошедшую к воде путницу, поскольку видел гибель своего мира и готов был наброситься на кого угодно.

Оставалось лишь упросить его отнять нож, и он это сделал. Теперь нож похоронен в одной из илистых ям, где никто не сумеет его отыскать, а через год или два, когда река вернется в свое русло, клинок будет вовсе невозможно добыть. Великая не возвращает того, что взяла.

Матхи понял, что победил, и ему захотелось умереть. Но и этого он не мог себе позволить, потому что даже став предателем, оставался Матхи членом рода и колдуном. И хотя он сам обрек род на гибель, но все же, пока есть силы, надо спасать хоть кого-нибудь.

– Возвращайся домой! – позвал шаман. – Не беда, что ты не дошла, ты сделала что могла, и никто не сделал бы больше. Пришла пора думать о себе и о будущем сыне. Обратный путь далек и бесконечно опасен, но все-таки попытайся вернуться, хотя бы ради того, кому пора появиться на свет.

Уника ничего не слышала. Она чувствовала себя бесконечно слабой и хотела сказать, что недостойна предков и не может снести доставшийся груз.

Останься в живых Таши, или будь у Ромара руки, все сложилось бы иначе. А она – слишком ничтожна. Необъятная усталость готова была растворить в себе Унику, и лишь одно не давало ей умереть. Частыми толчками позвал из небытия будущий ребенок, услышавший голос шамана. Ребенок не понимал, что и зачем пробудило его, он просто завозился, укладываясь поудобнее и затих до поры. Он знал, что ему предстоит жить, и что с его миром не может случиться ничего худого. Он ни о чем не спрашивал, он был уверен в ней и всего лишь напоминал, что надо торопиться. И послушная этому приказу Уника поднялась и упрямо пошла вниз, в сторону горького лимана. К утру она должна быть у цели.

Всякий знает – повелители стихий живут на краю земли, в местах диких и безлюдных. Но редко кто догадывается, что на деле все обстоит наоборот.

Край земли приходит туда, где поселяется чуждая миру сила. Приходит повелитель, и воцаряется безлюдье, бесптичье, бестравье. И никто уже не помнит, что прежде округа могла быть благодатным краем, кормившим всякого поселившегося здесь.

Горький лиман и прежде был местом невеселым, но все же росли по пологим берегам колючки, весной полыхавшие белыми, лиловыми и голубыми цветами, сходились лизать соль толстомордые лошади, сторожкие сайгаки и степенные туры с изогнутыми рогами. Изводили душу кровожадные слепни, резала ноги жесткая белая трава, но тут же находилось и лекарство от всякой хворобы – курилась под солнцем густая целебная грязь. Теперь лиман был сух и мертв, серая корка соли покрывала растрескавшееся дно. Где-то в пересохшей низине скрывался повелитель вод, гневливый Кюлькас. Здесь был конец пути.

Уника опустилась на полузанесенную песком корягу и стала ждать.

Долгий плачущий стон раздался внизу, и навстречу женщине поднялось вечно жаждущее чудище. Где оно пребывало до этой минуты, как могло избежать взгляда в открытой ложбине, понять было невозможно. Только что ничего не было, а через мгновение Кюлькас уже приближался к Унике.

Лгут легенды, лгут и очевидцы, не змей и не дракон повелевал водами, а истинно уродливое порождение древнего страха, возникшее прежде сотворения мира. Больше всего Кюлькас напоминал человека: у него имелись руки и ноги, и тело почти человеческое, если забыть о размерах и плотной бирюзовой чешуе, заменявшей кожу. Рост чудовища было не с чем сравнить, да и не было у него роста, потому что там, где у человека привычно видеть голову, страшными извивами чешуилось не то второе тело – змеиное, не то непомерной длины шея, что могла бы достать земли, даже когда великан стоит на ногах, не то жуткий хобот, привычный втягивать и извергать воду. Эта невиданная конечность неспешно разворачивалась в блеклом небе.

В каком сне померещилось людям, будто можно победить древнего владыку мира? Да будь здесь все воины рода, и все как один с нефритовыми мечами, они не сумели бы достать и колен чудища.

Уника не шелохнулась, не поднялась навстречу гиганту. Зачем? – все равно высотой с ним не сравняться. Уника увидела себя мертвой и тихо запела погребальную песню.

Серым смерчем хобот страшилища прошел в вышине, затмив нарождающийся день. И на самом конце этой шеи не было ничего напоминающего голову. Даже у плоскомордой змеи есть лоб – вместилище разума. Гадюке можно сказать человеческое слово, и она услышит и поймет. Шея Кюлькаса кончалась вдруг, словно опиленное бревно, в торце которого зияет вечно разинутая пасть. Она раскачивалась, опускаясь туда, где сложив руки на животе, праздно сидела Уника.

Уника пела погребальную песню себе самой. То был свадебный напев, который ей никогда не споют. Песня о радости, которая ей не досталась.

Уже над самой головой пронесся хищный смерч, ударил в лицо воздухом, взвихрил волосы. Уника не смотрела. Когда ее убьют, она это и так узнает.

Уника пела погребальную песню о счастье жить на родном берегу среди родных людей, о великом чуде – знать, что ты не одинок, что предки берегут тебя из давнего прошлого, а в грядущем ждут потомки. Уника пела колыбельную нерожденному сыну.

Очень тихо стало в мире. Так тихо, как не бывает даже зимней ночью.

Уника открыла глаза. Почему-то она была еще жива, а великан, раскорячившись, стоял на прежнем месте, но его страшный хобот безвольно свисал вниз, громоздясь на камнях в каком-то десятке шагов от Уники.

Кюлькас спал.

Уника медленно встала, заученно шагнула вперед. Рука сама нашарила на груди воткнутую в рубаху проколку, подарок мастера Стакна – единственное, что не было потеряно в пути. Плавным движением, напомнившим старую Йогу, Уника вжала острие в левое предплечье, чтобы проколка напиталась родной кровью, обретя совершенное могущество.