Читаем без скачивания Глиняный бог - Анатолий Днепров

Мы стали одеваться и расходиться.

На улице моросил дождик, движение стихло. Прощаясь, ребята торопились к стоянкам такси. У входа в клуб задержались четверо: Федя Егорьев, Вовка Мигай, Ляля Самозванцев и я. Несколько минут мы молча курили.

— Здесь в наше время ходил трамвай, — сказал Федя. — Однажды я застал Алика на этом самом месте с поднятой вверх головой. Знаете, что он наблюдал, наверное, часа два?

Мы не знали.

— Цвет искры между трамвайной дугой и проволокой. Он мне сказал, что стоит здесь уже целую неделю и что есть связь между цветом искры и погодой. Совсем недавно я прочитал об этом, как об открытии…

— А не навестить ли нам его сейчас? — предложил я. — Неудобно как‑то… Мы собираемся, а он на отшибе…

— Идея. Пошли, — откликнулся Федя.

Мы всегда очень любили Федю за его решительность. И сейчас, много лет спустя, он остался таким же. Высокий, тощий, он быстро зашагал по проспекту Маркса в сторону улицы Горького. У гостиницы “Националь” мы остановились. Членкор сказал:

— Пойду куплю в ресторане бутылку вина.

Федя знал ход в буфет через кухню. Он скрылся в темной подворотне, и через несколько минут мы услышали, как кто‑то, наверное дворник или повар, кричал ему вслед:

— Пьяницы несчастные! Мало вам дня! Лезете через запрещенное помещение!

Но задача была выполнена.

Вскоре такси мчало нас в другой конец города, где работал Алик Монин.

Больница помещалась в большом парке. Мы расстались с такси у ворот и пошли по мокрой асфальтовой дорожке между высокими кустарниками и деревьями. Моросил весенний дождик, и молодые листья, как светляки, трепетали в лучах электрических фонарей. Мигай громко и вдохновенно рассказывал, как ему удалось наблюдать в пузырьковой камере треки К–мезонов и процесс рождения резонансных частиц. Самозванцев хвастался своим квантовым генератором, для которого все необходимое можно купить в любой аптеке, а Федя назвал их “чижиками”, потому что их штучки не шли ни в какое сравнение с его универсальной цифровой машиной, которая вчера обучала его игре в шахматы. На мгновение мы остановились. Дорожку переходили два санитара с носилками, закрытыми простыней…

— Этому до форточки наши генераторы и резонансные частицы, — вздрогнул Мигай. — Там, наверное, морг…

Мы посмотрели на невысокое здание с колоннами. На сером фронтоне четко выступал барельеф, изображавший борьбу римских воинов с галлами.

До здания нейрохирургического отделения мы дошли молча.

Алик Монин встретил нас растерянно и смущенно. На нем был незастегнутый белый халат, в руках он вертел вечную ручку, которая мешала ему пожать наши руки.

— Слушай, ты совсем доктор, я имею в виду — лекарь! — рявкнул Мигай.

Уточнение было совсем некстати. На языке двух наук — медицины и физики — титул “доктор” звучит очень двусмысленно. Алик совсем стушевался. Мы пошли за ним по затемненному коридору.

Он только шептал:

— Теперь сюда, мальчики. Сюда. Наверх. Направо…

— Громко говорить не полагается, — назидательно сказал Федя, обращаясь к басистому Мигаю.

В небольшом кабинете, освещенном только настольной лампой, мы расселись вокруг письменного стола. Федя вытащил из карманов две бутылки цинандали и торжественно поставил перед смущенным Мониным.

— Ух вы, черти полосатые! — вполголоса воскликнул он. — С “капустника”?

— Точно. Болтали о Фарадее, вспомнили тебя. Ты чего прячешься?

— Да нет, что вы… Я сейчас…

Алик скрылся в коридоре, и мы принялись рассматривать кабинет дежурного врача. Ничего особенного. Шкафы вдоль стен, забитые бумагами, наверное, историями болезней, сбоку какой‑то прибор, у раковины столик со склянками. И письменный стол.

Федя взял со стола книжку и шепотом прочитал:

— “Электросон”. Физика заползает и сюда.

— Не хотел бы я заниматься физикой здесь… — невнятно пробормотал Самозванцев. — Физика и морг по соседству. Как‑то не вяжется..

— Может быть, физика когда‑нибудь посодействует закрытию этой нерентабельной организации.

Алик вошел бесшумно, неся целую охапку химических мензурок самых различных размеров.

— Случай, когда размер сосуда не имеет значения, — сказал членкор. — Все с делениями.

Разлили.

— За двадцать пять лет…

— За двадцать пять лет…

Потом выпили за здоровье друг друга. Теперь этот тост стал почти необходимым.

— Рассказывай, что ты здесь делаешь.

Алик пожал плечами:

— Всякую всячину. Вожусь с больными…

— Ты и впрямь научился лечить?

— Что вы! Конечно, нет. Я на диагностике…

— Это?..

— Это значит — помогаю нейрохирургам.

— У вас оперируют мозг?

— Бывает и такое. Но чаще всего операции, связанные с травмами нервных путей.

— Интересно?

— Бывает интересно…

— А исследованиями можно заниматься?

— У нас что ни больной, то исследование.

— Страсть люблю рассказы об интересных больных. Расскажи что‑нибудь, Алик. Какой‑нибудь экстравагантный случай.

Мигай выпил еще и придвинул свой стул поближе к письменному столу.

Алик нервным движением руки поправил очки в тонкой металлической оправе.

— Меня больше всего интересуют случаи потери памяти в связи с различными заболеваниями…

— Как это — потеря памяти?

— У одних — полная потеря, у других — частичная.

— Недавно я прочитал работу Маккалоха “Робот без памяти”, — сказал Федя.

— Я тоже читал эту работу. Чепуха. То, что получил Маккалох на основе математической логики, совершенно неприменимо к людям, потерявшим память. Их поведение куда сложнее…

— Я всегда задумывался над тем, где она помещается, эта память, — сказал Федя.

Алик оживился.

— Вот именно, где? Можно с большой достоверностью сказать, что в мозгу нет специального центра памяти.

— Может быть, в каких‑нибудь молекулах…

— Вряд ли, — заметил Алик. — Память слишком устойчива, чтобы быть записанной на молекулярном уровне. В результате непрерывного обмена веществ молекулы вовремя обновляются…

Мы задумались. Когда говоришь с Мониным, вещи, которые кажутся простыми, вдруг начинают выглядеть чудовищно сложными и запутанными.

— Что это за машина? — спросил Мигай, приподняв чехол над небольшим столом.

— Это старая модель электроэнцефалографа.

— А, ну да, волны головного мозга?

— Да. Восьмиканальная машина. Сейчас есть гораздо лучше.

Алик открыл ящик стола и вытащил кипу бумаг.

— Вот электроэнцефалограммы людей, потерявших память…

Мы посмотрели на графики кривых, имевших почти строго синусоидальную форму.