Читаем без скачивания Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Тауэр, январь 1542 года

Нам остается только ждать.

Король, наверно, решил помиловать эту шлюшку, свою королеву. Если ее помилуют, то и меня помилуют, я снова ускользну от топора.

Право, смешно. Что за жизнь такая — я тоже в Тауэре, там, где кончил свои дни мой муж, где он ждал своего последнего часа. Тогда я спаслась, уехала подальше от двора, уютно устроилась в Норфолке. Один раз удалось уцелеть, не потерять ни титула, ни денег. С чего мне вообще вздумалось возвращаться ко двору?

Я и вправду думала, что его удастся вытащить. Понадеялась — признаюсь во всем вместо него, судьи сразу поймут, что она настоящая ведьма, сами же ее так называли. Сами же называли ее неверной женой, пусть видят — это она его поработила, заманила в ловушку. Тогда мужа моего отпустят, я его увезу домой, в наше поместье, в Рочфорд-холл, утешу, обласкаю, и мы станем жить-поживать, рожать детей и наслаждаться семейным счастьем.

Такой у меня был план, и все могло получиться. Ее голову на плаху, а его отпустить. Я бы его утешила, чтобы не горевал о сестре, убедила бы — горевать-то особо не о чем.

Правда-то правда, да не совсем.

Или совсем не правда.

Ну хорошо, иногда я мечтала, что ее казнят, она того заслужила, шлюха этакая. И он тоже умрет. Но только перед смертью поймет: не надо было с ней иметь дело, лучше было бы жену любить. Я бы оказалась верной женой, а она сестрой-распутницей. Положим, я мечтала: если он поймет, даже на последней ступеньке эшафота, что она предательница и негодяйка, дело того стоит. Наверно, я никогда всерьез не верила, что их казнят и я больше никогда их не увижу. Да и кто бы мог поверить, что их больше с нами не будет? Что настанет день и они уже больше не войдут рука об руку в широко распахнутые двери, не улыбнутся шутке, понятной только им двоим. Высокий чепец сестры вровень с густыми кудрями брата, ее рука покоится на сгибе его локтя, оба уверены в себе, прекрасны, по-королевски горды. Самая умная, самая остроумная, самая очаровательная парочка при дворе. Какой жене под силу такое вынести, не пожелав им обоим смерти, — нечего им, надменным и прекрасным, прогуливаться вдвоем, рука об руку, пусть лучше погибнут.

Боже мой, поскорее бы началась весна, эти ранние сумерки словно ночной кошмар, никогда ни кончающийся в этой тесной коморке. В восемь утра еле-еле светает, а в три уже опять темно. Новые свечи то и дело забывают принести, приходится сидеть у камина, от него хоть немного светлее. К тому же я все время мерзну. Пришла бы в этом году весна пораньше! Весной солнце по утрам будет золотить подоконник. Только бы пережить эти темные дни, тогда я, верно, останусь в живых. Я высчитала, что, если король — а кто его знает лучше меня — не прикажет казнить ее до Пасхи, тогда он, пожалуй, решит оставить ее в живых.

Если ее не обезглавят до Пасхи, то и мне удастся уцелеть — не прикажет же он казнить меня, обвинительницу, если помилует ее, обвиняемую? Если она не испугается вконец и будет все отрицать, у нее есть шанс остаться в живых. Надеюсь, ей кто-нибудь подскажет: надо отрицать связь с Калпепером и признаться, что тайно обвенчалась с Дирэмом, тогда есть шанс на помилование. Если она заявит, что вышла замуж за Дирэма, получается, что она не королю изменяла, а Дирэму. Он-тο уже ничего не сможет заявить — его голова торчит на Лондонском мосту. Смешно, у нее есть такая очевидная возможность спастись, но ей самой в жизни не додуматься, мозгов не хватит, если только подскажет кто.

Боже мой, как так случилось, что я связалась с этой придурочной шлюшкой Екатериной?

Поверила герцогу Норфолку — вот в чем причина. Думала, мы с ним вместе общее дело делаем, верила — он мне мужа подыщет, подходящую партию найдет. Знала я — нельзя ему доверять. Надо было раньше об этом помнить. Он меня всегда использовал: сначала, чтобы держать Китти в руках, потом, чтобы свести ее с Калпепером. Ясное дело, теперь он ради меня пальцем не шевельнет.

Если выживу, если меня помилуют, уж я дам показания. Он предатель, государственный преступник, как же хочется увидеть его запертым в тесной камере, посмотреть, каково ему жить в постоянном страхе, прислушиваясь к малейшему звуку — строят уже эшафот под окнами или еще нет? Пусть он ждет тюремщика, гадает, когда тот придет и объявит — завтра день казни, завтра смерть. Если выживу, заставлю его заплатить за все обидные слова, за все гадости, что он мне наговорил, за все, что он мне сделал.

Стоит обо всем этом подумать, начинаю просто сходить с ума. Одно утешает, если и вправду потеряю разум, меня не смогут казнить. Сумасшедшего обезглавить нельзя. Я бы расхохоталась, коли не страх услышать эхо, отражающееся от стен. Сумасшедшего казнить нельзя, значит, если дело пойдет совсем худо, если ее обезглавят, я-то сумею избежать эшафота. Притворюсь сумасшедшей, пусть отошлют обратно в Бликлинг, пусть приставят кого-нибудь за мной следить. А там уж я помаленьку обратно войду в разум.

Иногда я нарочно впадаю в гнев, пусть видят — у меня с головой не все в порядке. То я начинаю кричать, что не могу вынести дождя, мокрые черепичные крыши за окном слишком сильно блестят. Другой раз начинаю плакать ночью — луна мне что-то шепчет в окно, желает сладких снов. По правде говоря, я сама себя пугаю. В те дни, когда не притворяюсь сумасшедшей, мне начинает казаться, что я давно лишилась разума, может быть еще в детстве. Сошла с ума оттого, что вышла замуж за Георга, который меня ни капельки не любил. Сошла с ума от неистово страстной любви и столь же страстной ненависти к мужу. Сошла с ума от жуткого наслаждения, представляя его в постели с другой. Сошла с ума, давая против него показания. До того любила, до того ревновала, что отправила на эшафот — это ли не полное безумие…

Перестань, немедленно перестань. Перестань обо всем этом думать. Только не сейчас. Тебе надо притворяться сумасшедшей, но незачем по-настоящему сходить с ума. Ты все сделала, чтобы спасти Георга, не забывай. Что бы кто ни говорил. На меня возводят напраслину. Я верная жена, хорошая жена, пыталась выручить мужа из беды, помочь золовке. И Екатерину старалась спасти. Не моя вина, что все трое — один хуже другого. Такая уж у меня несчастливая судьба, врагу не пожелаешь. Кто бы меня пожалел…

АННА

Ричмондский дворец, февраль 1542 года

Сижу в кресле в своей комнате, руки сложены на коленях, передо мной три лорда с мрачными лицами — члены Тайного совета. За доктором Херстом послали наконец. После долгих недель допросов, обысков, проверок счетов — они даже выясняли у младшего конюха, куда и с кем я езжу кататься, — настал час суда.