Читаем без скачивания Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы говорили, что изъятием мощей преподобного Александра Свирского начиналась кампания, в ходе которой были вскрыты и вывезены из монастырей и церквей шестьдесят три раки. И вот так получилось, что все эти мощи чудесным образом вновь обретены нашей Церковью, и шестьдесят третьими по счету были обретены мощи святого, с осквернения которых и начинали большевики свою сатанинскую кампанию.
И конечно же не случайно выбрали они для начала своей кампании единственного русского святого, лицезревшего при своей земной жизни Святую Троицу…
Но разве случайно обретение его мощей последними в чудесной череде восстановления Русской православной церковью своих поруганных тогда святынь?!
Конечно, нет…
Это знак, указывающий, что страшный путь, которым погнали нашу страну в тот самый короткий в мире русский год, завершен, и мы выбираемся из гибельной трясины на твердую землю, мы выбираемся из пространства потерянных дней в Божье время своей судьбы…
«О священная главо, ангеле земный и человече небесный, преподбне и богоносне отче наш Александре, изрядный угодниче Пресвятыя и Единосущныя Троицы, являй многая милости живущим во святей обители твоей и всем, с верою и любовию притекающим к тебе! Испроси нам вся благопотрёбная к житию сему временному, и нужная к вечному спасению нашему…
Ей, отче, молитвенниче наш присный! Не посрами упования нашего, не презри смиренная моления наша, и предстательствуй за нас пред престолом Живоначальныя Троицы, да сподобимся вкупе с тобою и со всеми святыми, мы недостойнии, в селениих райских славити величие, благодать и милость Единаго в Троице Бога, Отца и Сына и Святаго Духа, во веки веков. Аминь».
ЭПИЛОГ
Вот и кончился, вот и отшумел кровавой метелью этот самый короткий в мире год.
В начале этого года приехал в Петроград герой рассказа Исаака Бабеля «Дорога». Позади у него был нелегкий путь из бывшей черты оседлости, впереди — служба в Петроградской ЧК у Моисея Соломоновича Урицкого. За этот год, работая в ЧК, герой рассказа И. Бабеля стал другим…
Другим стал и Петроград за этот год…
«Город был мертв и жуток… — описывал осень 1918 года в Петрограде Владислав Ходасевич. — По улицам, мимо заколоченных магазинов, лениво проползали немногочисленные трамваи. В нетопленых домах пахло воблой. Электричества не было»…
Ходасевич тогда провел в Петрограде совсем немного времени и потому не успел заметить, что электричество все-таки иногда включали, когда проводились повальные обыски.
Совсем страшным стал Петроград к концу самого короткого в мире года.
«Слухи о закрытии всех лавок, — записал 31 декабря 1918 года Александр Блок. — Нет предметов первой необходимости. Что есть — сумасшедшая цена. Мороз. Какие-то мешки несут прохожие. Почти полный мрак. Какой-то старик кричит, умирая от голоду. Светит одна ясная и большая звезда».
В этот умерщвленный чекистами голодом и холодом город вернулся в феврале 1919 года воспитанник Моисея Соломоновича Урицкого, председатель Эстляндской ЧК Эдуард Морицевич Отто…
Мы уже говорили, что в ноябре 1918 года следователи Эдуард Морицевич Отго и Александр Юрьевич Рикс были освобождены от ведения дела об убийстве Урицкого.
Это произошло в конце ноября, когда немцы покинули Нарву[59], а Красная армия заняла город и там была образована Эстляндская трудовая коммуна. Во главе эстонского правительства встали Я.Я. Анвельт и знакомый нам В.Э. Кингисепп. Ну а А.Ю. Рикса назначили наркомом финансов. Э.М. Отто стал председателем Эстляндской ЧК.
Но в Эстонии победила буржуазия, и ЧК стало не нужно.
Вот тогда-то, подобно герою рассказа Исаака Бабеля «Дорога», оголодавший, обмерзший, еле волоча ноги, Эдуард Морицевич подошел к ощетинившемуся дулами пулеметов зданию на Гороховой улице…
Во дворе дома горели костры, и Отто подошел к костру и протянул к огню озябшие руки. За месяцы, проведенные в Эстонии, Эдуард Морицевич еще более укрепился в осознании необходимости ЧК. Вместе с тем еще более окрепло в нем убеждение, что «расстрелифать нато фсех честно и еврееф тоже».
Это было особенно важно в свете резолюции ЦК РКП(б) «О непогрешимости органа, работа которого протекает в особо тяжелых условиях», принятой 12 декабря по докладу Ф.Э. Дзержинского «О злостных статьях о ВЧК».
Задумавшись, Отто не заметил солдата, который — «Подвинься, товарищ чухна!» — подошел сзади с кипой папок и, толкнув Отто, бросил их на снег возле костра.
Отто покачал головой и взял в руки одну из предназначенных для сожжения папок… Это была папка с делом об убийстве товарища Урицкого. Того самого дела, которое расследовал Отто, пока его не назначили председателем ЧК Эстляндской трудовой коммуны!
Прямо из огня обмороженными руками вытащил товарищ Отто обуглившиеся тома…
И вот, такой уж это был простодушный эстонец, что сразу заподозрил он неладное, и несколько месяцев составлял он письмо в Москву, в ВЧК, сообщая им о страшном преступлении.
Вместе с обуглившимися томами дела об убийстве товарища Урицкого отправил он это письмо в Москву, где оно и доныне хранится на Лубянке.
«В деле было много обвинительного материала, как протоколов допросов, так и вещественных доказательств, и — почему-то получилось так, что много обвинительного материала было выброшено из дела, и, как говорили, было во время уборки в столе ушедшего из ЧК Антипова. Оттуда, во время чистки комнат, с прочим мусором его стали таскать на двор для сжигания. Странно, что Антипов, хорошо зная про существование этого материала, послал дело об убийстве тов. Урицкого в Москву (то есть послал почти пустые крышки этого дела) после освобождения преступников.
Найденный нами среди хлама во время сжигания обвинительный материал тщательно подобран, сшит…
Узнав, что в Москве производится расследование по делу Каннегисера, следователи Отто и Рикс считают своим долгом составить настоящий доклад для препровождения его в Москву в ВЧК вместе с случайно уцелевшими от уничтожения вещественными доказательствами»{360}.
Мы не знаем, обрадовались ли московские следователи нежданному подарку, зато нам хорошо известна судьба самих дарителей.
Виктор Серж в книге «От революции к тоталитаризму» вспоминает, что встретил Эдуарда Морицевича Отго на одной полуподпольной сходке в Ленинграде…
«Там были молодые женщины и высокий худой мужчина со светлыми усиками, бесцветными лицом и глазами, которого я сразу узнал — Отт, начальник административных служб ЧК в 1919—1920 гг. Эстонец или латыш, анемично спокойный, он в разгар экзекуций перебирал свои бумажки»…
Виктор Серж рассказывает тут же и о некоем черногубом чекисте Константинове, с костистым носом, который время от времени садится на московский поезд, чтобы отвезти свое секретное досье каким-то людям в Кремле, которых он посвятил в страшную тайну открытой им измены…
«При жизни Ленина измена поселилась в Центральном Комитете. Ему известны имена, у него есть доказательства. Он не может сказать всего, это слишком серьезно, там известно, что он это знает… Это немыслимо опасно. Чтобы противостоять заговору, необходимы бесконечная ясность ума, инквизиторский гений, полное благоразумие. С риском для жизни он передает руководству ЦК свой анализ чудовищного преступления, которое изучал несколько лет. Он шепотом произносит иностранные фамилии — крупнейших капиталистов — и другие, наделяя их тайным смыслом. Упоминает город по ту сторону Атлантики».
Сопряжение светлых усиков Отто и черногубости неизвестного чекиста так вызывающе, что невольно возникают подозрения — не является ли нерногубый некист псевдонимом светловато-бесцветного Отто.
И этот рассказ о поездках в Москву, об ощущении заговора, зародившегося в ЧК, не от Отто ли и услышан Виктором Сержем?
Понятно, что троцкист Виктор Серж как бы переводит в рассказе стрелки, по-иному выстраивает намеки, но для осуществления этого как раз и надо было сделать анонимным рассказ о спасенном Отто из огня досье…
Тем более что тут же Серж и выходит из анонимности, и снова возвращает разговор о заговоре в ЧК к Отто.
«Стоит белая ночь, трамваи уже не ходят. Я ухожу вместе с Оттом. На мосту, между блеклым небом и туманной водой, я обнаруживаю, что мой спутник за шесть лет ничуть не изменился. Все та же долгополая кавалерийская шинель без знаков различия, все та же флегматичная походка и та же полуулыбка под бесцветными усиками, как если бы он вышел из ЧК белой ночью 1920-го.
Он полностью согласен с Константиновым. Разве что-то не ясно? В руках у нас (выделено нами. — Н.К.) нити самого гнусного и разветвленного заговора, всемирного заговора против первой социалистической республики… Все будет спасено, если… Есть еще люди в ЦК. Кто? Два часа ночи, перед нами широкие безлюдные проспекты бледного города; он кажется каким-то отвлеченным.
