Читаем без скачивания Кот на дереве (сборник) - Геннадий Прашкевич

Одно, впрочем, не требовало пояснений: неимоверную толпу, такую разную в каждой своей части, несомненно, объединяло это неизвестное мне слово.

— Галлинаго!

Я похолодел: слово выкрикнул Илья. И не успел он умолкнуть, люди вокруг поддержали его:

— Галлинаго!

Симпатичный кореец с книгой вынырнул из толпы. Приплясывая, торжествуя, он восторженно поддержал всеобщее ликование:

— Он опять с нами!

— Ты что-нибудь понял?

Илья нервно запыхтел:

— Чего ж не понять? Этот галлинаго… Он опять с нами!

И вдруг заспешил. Заставил меня обогнать кого-то. Я не боялся заблудиться, дорожки к МВ вели не такие уж запутанные, но спешка была мне не по душе. Я вдруг понял, что Илья торопится за тем корейцем, собственно, даже не за ним, а за книгой, которую кореец держал в руке. С другой стороны, почему бы писателю не поинтересоваться, что именно читают в последней четверти XXI века?

И вдруг он остановился:

— Вспомнил!

— Что вспомнил? — Краем глаза я сам невольно следил за корейцем, то появляющимся, то вновь скрывающимся в праздничной толпе.

— Галлинаго!

— Ну? — поторопил я.

— «Буро-черная голова… — Илья явно цитировал. — По темени продольная широкая полоса охристого цвета… Спина бурая, с ржавыми пятнами… Длинный нос, острый, как отвертка… Ноги серые, длинные, с зеленоватым отливом… Гнездится на болотах, в болотистых еловых лесах…» Неплохо, а? — похвастался он. — Я не зря читал Брэма. Я могу даже сказать, с чем едят этого галлинаго, точнее, с чем ели его мы, и с чем ел его Эдик.

— Причем тут Эдик? — не понимал я. — И кто он, этот чертов галлинаго, гнездящийся в еловых лесах?

Илья засмеялся. Илья не без торжества выпалил:

— Галлинаго, галлинаго Линнеус! Не водись этот галлинаго под нашей Березовкой, мы могли и не дотянуть до Будущего.

— О чем ты?

— Да о наших маленьких галлинаго, о наших болотных куличках. Помнишь, Эдик утверждал, что вкуснее всего они под чесночным соусом? Соусом он называл растертый чеснок.

— Наши кулички?

— Ну конечно! Те самые, последнюю парочку которых съел Эдик.

Я растерялся.

Но ликующая толпа уже вынесла нас на обширную, круглую, прогнутую, как воронка, площадь, и там, над этой площадью, в самом центре ее, над многими тысячами веселых праздничных лиц, обращенных к вечернему небу, мы увидели массивный, высеченный из единой гранитной глыбы монумент, над которым переливались, цвели невесть как высвеченные прямо в небе слова: ГАЛЛИНАГО! ОН ОПЯТЬ С НАМИ!

Каменный щербатый человечек в бейсбольной каменной кепочке. Каменные нехорошие глаза, прикрытые стеклами каменных светозащитных очков с крошечным, но хорошо различимым фирменным ярлычком. Каменный зад, горделиво обтянутый каменными джинсами. Каменный «кейс-атташе» в тяжелой левой руке. А правую руку этот каменный пузатый человечек возносил над собой, то ли приветствуя собравшихся, то ли отмахиваясь от их ликующего интереса.

Я ахнул.

Посреди площади возвышался Эдик Пугаев!

Нет, это был не просто Эдик. Это было полное крушение всех надежд, это было дурное, вдруг материализовавшееся предчувствие Ильи Петрова (новосибирского). Эдик Пугаев опять обогнал нас, он и в Будущее попал первым — вот же он, торжествуя, стоит перед нами!

Но так ли?

Торжествуя ли?..

К чему эта легкая асимметрия в каждой отдельно взятой части каменной массивной фигуры? К чему этот легкий, но бросающийся в глаза перебор всего того, что нормальным людям дается строго в меру? И почему вспыхивают в прозрачном, в сияющем, в пузырящемся от свежести воздухе все новые и новые слова?

Тип — хордовые.

Подтип — позвоночные.

Класс — млекопитающие.

Отряд — приматы.

Семейство — гоминиды.

Род — гомо.

Вид — сапиенс.

Имя — эдик.

Это же ключ! — вторично ахнул я.

Имя героя не пишут со строчной буквы. Имя героя заслуживает заглавной. Значит, что-то тут не так. Значит, я чего-то не понял, иначе Илья не веселился бы так откровенно, не хохотал бы столь свирепо, не торжествовал бы так открыто и воинственно, и не пылали бы над головой эдика слова, огненные и колючие, будто стрелы.

Ты ел сытнее других!

Ты пил вкуснее других!

Ты одевался лучше других!

Ты имел больше, чем другие!

Ликующая толпа замерла, ликующая толпа слилась в одно живое трепещущее тело, мощно противостоящее холодному молчанию монумента. Я чувствовал полную свою слитность с толпой, я был одним из всех, я был молекулой этого великолепного организма, а потому не неожиданность, а торжество принесли мне слова, взорвавшиеся в прозрачном воздухе: НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!

Толпа взревела:

— Галлинаго! Он опять с нами!

И я успокоенно вздохнул.

Если Эдик Пугаев и прорвался в Будущее, то совсем не в том качестве, о каком мечтал. Если ему воздвигли здесь монумент, то вовсе не из восхищения перед его делами.

— Литературный герой, — кивнул я сияющему Илье. — Твоя работа?

— Возможно.

— К чему такая скромность?

— Ты забываешь, об Эдике пишет и новгородец… Впрочем, — великодушно махнул он рукой, — кто бы ни написал эдика, я или мой коллега, работу следует признать отменной. Скульптор добавил от себя немного.

— Прими поздравления.

— Оставь!.. Ни я, ни новгородец — мы еще не закончили свои рукописи.

И тут же спросил:

— Где он?

— Кто?

— Ну, этот симпатичный кореец с книгой. Он же явно не местный, он явно из приезжих. А какую книгу можно таскать в руке, гуляя по незнакомому городу?

— Путеводитель?

— Вот именно.

Как нарочно, из толпы, пританцовывая в такт музыке, льющейся с неба, вновь вынырнул кореец. На его сильном локте сидела крошечная девочка с роскошным бантом в каштановых волосах. Она громко смеялась, и Илья засмеялся так же громко. Я не успел остановить его, он хлопнул корейца по плечу:

— Галлинаго! Он опять с нами!

— О, да! — обрадовался кореец.

— Эдику! Мы утерли нос!

— О, да! — удивился кореец.

— А что тут читают? Я спрашиваю, что тут читают? — Илья потянул книгу из руки корейца, но тот, видимо, не так уж хорошо понимал Илью. Он не выпустил книгу, он потянул ее на себя, инстинктивно прижав к груди веселую девочку с роскошным бантом в каштановых волосах, и мне вдруг показалось, что каким-то десятым чувством он, этот симпатичный кореец, почувствовал в Илье другого, совсем другого человека, совсем не такого, как он сам.

— Илья!

Но Петров сам все понял.

А поняв, резко выдернул книгу из руки оторопевшего корейца и бросился бежать, смешно выбрасывая в стороны ноги.