Читаем без скачивания Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию - Луи Буссенар

— До свидания, желаю удачи, — напутствовал он на прощание, пожимая нам руки. — Не забудьте завернуть ко мне на обратном пути.

— До скорой встречи!

…День тянется за днем безо всяких происшествий. Почти не устаем. Только жара допекает все больше. Это единственная неприятность, которую испытываешь среди местной флоры. А она с каждым шагом становится все более причудливой. Все яснее осознаем, что находимся в стране парадоксов, стране невероятного.

Наш караван пересек реки Сиккус и Пастмур и теперь следует вдоль восточных склонов горного хребта Флиндерс. Сорок километров отделяют нас от телеграфного кабеля на овечьем пастбище Белтона.

Но куда подевался Шеффер, этот скромный и услужливый помощник сэра Рида? Его нет на обычном месте.

— Он догонит нас, — бросает скваттер.

Не знаю почему, но я обеспокоен, вновь одолевают сомнения.

Старый скотовод не ошибся: вечером немец присоединяется к каравану, расположившемуся на отдых. Шеффер, оказывается, погнался за стаей казуаров[82], этих нелетающих птиц. Удачливый охотник, он демонстрирует огромный трофей, привязанный к седлу.

Смотрю немцу прямо в лицо, и мне кажется, он слегка краснеет и опускает глаза. Его лошадь покрыта пеной, бока в кровавых царапинах, ноги разбиты. Какой же немыслимо трудный переход привел в такое бедственное состояние чистокровку! И тревожное подозрение пронзает сердце. Похоже, история об охоте — только уловка, обман. На самом деле он ездил куда-то совсем по другим делам. Ради дичи не загоняют лошадей! У сэра Рида их три тысячи, но это не может служить оправданием. Появляется безумное желание размозжить бошу голову выстрелом из револьвера… Нет! Я сошел с ума. Как бы ни был несимпатичен этот тип, до сих пор его поведение оставалось безупречным, и у меня нет оснований чинить над ним расправу.

И почему только я не поддался тогда своему душевному порыву? Каких бы несчастий удалось избежать!

Мы проследовали без остановки до недавно выросшего в этих местах поселка Уэлком-Майн, где всего несколько домов возвышалось среди беспорядочного нагромождения деревянных бараков и палаток. Улицы поселка — в ямах, полных воды, повозки погружаются в них до осей, а лошади по грудь. Паровые машины свистят, фырчат и выпускают клубы густого дыма, от которого деревья покрываются черной копотью; царит оглушающий шум.

Здешними приисками, расположенными неподалеку от города, владеют почти исключительно крупные компании с неисчерпаемыми ресурсами. Старателей-одиночек — единицы. Они промывают землю в ручьях, вьющихся вокруг поселка. Встречаются толпы китайцев, которых можно увидеть повсюду в золотоносных районах. Они шумно перекликаются и без конца перемывают песок, уже отработанный компаниями.

Наконец пересекаем тридцатую параллель и реку Тейлор, объезжаем озеро Грегори по естественной наезженной дороге, пролегающей с юга на север. Еще сто десять километров до Куперс-Крик, и будет покрыта половина маршрута, правда, более легкая.

…Однажды утром мы шли пешком в нескольких сотнях метров впереди каравана. Я взял на привязь собак после того, как накануне они разбежались и целых три часа пришлось их отлавливать. Мои дорогие вандейцы почему-то злились — из глоток вырывалось глухое ворчание. Один пес вдруг сорвался с привязи и поспешил к густым кустам, перед которыми остановился, подняв отчаянный лай.

Благоразумно избегая зарослей, я направился к собаке, и — вообразите! — вдруг передо мной возник высокий мужчина, голый, черный, испуганный. Он бросился наутек, издавая непонятные звуки. Абориген, этот представитель сильного пола своей расы, мог быть не один, а встречаться с оравой его соплеменников мне не очень-то хотелось.

Я достал револьвер и сделал шесть выстрелов по верхушкам камедных деревьев. Заслышав стрельбу, дикарь повернулся, подпрыгнул и упал на траву, словно получил заряд дроби в мягкое место.

Тут подбежал Том и, пиная лежавшего ногой в бок, произнес несколько слов на гортанном туземном наречии.

Знакомство состоялось. Абориген поднялся и вытянулся передо мной с таким забавным выражением лица, что сохранить серьезность, подобающую моей неожиданной роли божества, было совсем непросто.

Бедняга имел весьма плачевный вид и, казалось, умирал от голода. Кусок хлеба весом не менее двух килограммов он съел со страшной жадностью, двигая сильными челюстями, словно голодный крокодил. Размеры его желудка были подобны бездонной пропасти. С пугающей быстротой чернокожий уничтожил также закуску и кусок мяса такой величины, что его хватило бы на целое отделение английских военных моряков, а вам наверняка известен их мясной рацион. Большой глоток рома окончательно привел аборигена в прекрасное расположение духа. Он выражал свою признательность невероятными телодвижениями, оглушительными возгласами и гримасами, наверняка перенятыми у макак. Наконец, повернувшись к лесу, туземец приставил ладони ко рту и закричал что есть мочи: кооо-мооо-хооо-эээ, повторяя этот призыв бесчисленное число раз.

Его голосовые связки были подобны канатам. Какой звук! Какая сила!

Кооо-мооо-хооо-эээ — клич, сзывающий аборигенов со всей Австралии от Сиднея до Перта[83], от оконечности материка у мыса Йорк до Мельбурна, мы уже неоднократно слышали и не сомневались, что наш знакомец, восхищенный оказанным приемом, звал своих соплеменников на пир белых людей.

Предположение это вскоре подтвердилось, ибо нашим взорам предстала плотная толпа мужчин и женщин, черных, как сажа, и прикрытых лишь солнечными лучами. Они приближались с бесконечными знаками уважения.

Было их около сотни, не считая плодов Гименея, увы, весьма многочисленных, привязанных к спинам матерей (иногда даже по двое и по трое) волокнами какого-то растения. Несомненно, аборигены — самые некрасивые существа, виденные нами до сих пор. Их отталкивающее уродство составляет резкий контраст с окружающей восхитительной природой. Эти человеческие существа, так глупо смеявшиеся, разевая, как мандрилы[84], рты до ушей, не могут быть венцом творения.

Ободренные нашим приветливым видом, они подошли почти вплотную. Бедняги явно испытывали мучительный голод: выразительно хлопали себя по пустым животам, жалобно прося пищи, и набросились на нее с жадностью, проявляя безумную радость. Несколько стаканов рома и коньяка окончательно ублажили их. Всевозможным жестам и гримасам благодарности не было конца.

Том, казалось, испытывал к нашим гостям величайшее презрение. Ведь на нем были брюки из тика[85], правда, немного тесноватые, но как он ими гордился! Кроме того, его торс прикрывала фланелевая рубашка цвета бычьей крови, а с блестящего лакового пояса свисал длинный нож, за поясом торчал револьвер. Безусловно, Том являлся самым видным аборигеном на всем континенте. Это, как и умение говорить на нашем языке, вскружило ему голову, ведь для своих сородичей он был подобен высшему существу. Какая прекрасная возможность совершить переворот и основать династию! Но честолюбие старика, однако, не простиралось столь далеко.