Читаем без скачивания Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел

Само собой разумеется, из-за моего обрезания я не мог принимать участия в общем мытье. Ужасные сцены селекции еще остались в моем сознании и, наверное, никогда не исчезнут. Под разными предлогами я уклонялся от предложения присоединиться к той или иной группе и терпеливо ждал, пока последний человек не покинет кухню.

Снабженный полотенцем, куском мыла и чистым нижним бельем, я вошел в помещение и тщательно прикрыл дверь. Встал в ушат, горячая вода доходила мне до колен. На улице один солдат играл на губной гармонике, и в то время, как я мылся, я весело напевал мелодию из «Паяцев».

Вдруг я остолбенел. Вплотную около меня кто-то шептал. Еще я не понимал, что происходит, как кто-то сзади меня обнял. Я почувствовал, как чье-то голое тело прижалось ко мне. Я замер. В моем мозгу пронзительно звучали тысячи тревожных сигналов. Когда возбужденный член хотел уже войти в меня, я выскочил, как укушенный змеей. Умнее, наверное, было бы остаться стоять спиной, но я инстинктивно освободился от объятий. Одним прыжком я выскочил из ушата и, как был голым, быстро обернулся.

Передо мной стоял Хейнц Кальценберг, военный врач. Его лицо залилось темно-красным цветом, оно выражало смущение. Он натянуто улыбнулся. Глубокая тишина стояла в помещении. Пару минут мы стояли друг напротив друга, голые, как в первый день жизни.

Случилось то, что должно было случиться. Его взгляд скользнул по моему телу сверху вниз и остановился ниже живота. Он изумился и удивленно спросил: «Ты что, еврей, Юпп?» Меня парализовал страх. Я пролепетал: «Мама, папа, придите, помогите мне!» Я разразился слезами: «Не убивай меня! Я молод и хочу жить!»

Картины ужасов, которые я наблюдал в течение нескольких дней, быстро сменялись в моей памяти. Мы находились в маленьком русском селе. Люди из военной жандармерии, которые относились к нашей части, приказали сельским женщинам закрыть всех кошек в одном покинутом доме. А потом началась бойня. Я никогда не забуду, с каким диким удовольствием они расстреливали бедных животных через полуоткрытые окна. Спасаясь от пуль, кошки бежали в задние углы, делали огромные прыжки и страшно мяукали, пока не наступила смертельная тишина.

Ну а теперь я стоял голым и безоружным перед немецким офицером, был мячиком в когтях гигантской, все уничтожающей машины и ждал смертельного приговора. Может быть, в исполнение его приведут тем же револьвером, из какого расстреливали бедных кошек. И если он не расстреляет меня на месте, то передаст в руки военной жандармерии. Для них это рутина: сорвать с подозрительного человека одежду, повесить на шею табличку с надписью «Я был партизаном», затем вздернуть на виселице на рыночной площади или на обочине дороги. Делалось такое с целью напугать местных жителей, воспрепятствовать присоединению их к партизанам, которые стали организовываться, несмотря на присутствие немцев.

В то время как я пишу эти строки, на память мне приходят те минуты, которые я считал последними… Моя рука дрожит, и я откладываю перо, чтобы успокоиться.

Хайнц приблизился ко мне, нежно обнял, положил мою голову себе на грудь и с нежностью сказал: «Не плачь, Юпп, тебя не должны услышать на улице. Я тебе ничего не сделаю и другим твой секрет не выдам. Знаешь, есть еще и другая Германия!» И прежде чем покинуть помещение, заручился моим обещанием не открываться никому, и прежде всего моему будущему приемному отцу, гауптману фон Мюнхов.

Я закончил мытье, вытер слезы и вышел, уверенный, из кухни. Я одержал победу над злом. Моя глубокая тайна была сохранена настоящим другом. Он протянул мне руку, когда я потерял остаток веры в человечество, и я с удивлением для себя открыл, что не все, кто меня окружали, убежденные нацисты.

Потом мы с Хайнцем сидели поддеревом вдали от остальных. Рассказал я ему все с самого начала: о своих родителях, о нашем изгнании из Пайне… ничего не скрыл. Он сочувственно слушал. Мне было 16, ему — 30 лет, и мой рассказ его глубоко тронул. Сексуальные домогательства прекратились, возникла настоящая сердечная дружба. Он обещал после войны взять меня к себе домой. Мою тайну мы поклялись никому не выдавать.

Прошло несколько недель, как случилось ужасное несчастье. Быстрое продвижение отрядов вермахта привело к остановке в окрестностях Москвы. Затем бои перешли в позиционную стадию. Наступили последние дни осени.

Высшее военное руководство решило: если невозможно быстро прорваться в Москву, достаточно захватить Ленинград. Уже несколько месяцев город находился в окружении. Дивизия, в которой я служил, была отправлена на север, чтобы принять участие в этой операции. По дороге прошел слух, что после победы в России мы все получим отпуск, чтобы набраться сил, и потом нас передислоцируют во Францию. Эту информацию распространяли, чтобы поддержать солдат. Начались нескончаемые споры о французских винах, о знаменитой французской кухне, о женщинах, которых ни с какими другими в мире не сравнить. Каждый рисовал себе фантастические картины. Сожалею, что не записывал тогда эти невероятные фантазии. Да и сам я, прислушиваясь к разговорам, мечтал о Франции и ее чудесах, желая оказаться там. Я не испытывал ни малейшего желания оставаться на фронте, где мне постоянно грозит смерть от осколка гранаты или шальной пули. Умереть в форме моих врагов от пули моих друзей! Хотя какая разница, от чьей пули умереть?

Через некоторое время мы добрались до лесов в окрестностях Ленинграда и стали готовиться к наступлению. Чтобы прорвать оборону города, требовались «голиафы», техническая немецкая новинка того времени[12]. Это были небольшие управляемые по проводу машинки, наполненные динамитом, самоходные мины, которые могли проникать в бункеры и там взрываться.

Однако все они до единой потонули в болотах, окружавших Ленинград. Большего провала невозможно было себе представить. К тому же русские тоже изобрели простую, но очень эффективную машину «Железный Иван» — двухмоторный бронированный самолет. Ночью на бесшумном бреющем полете он пролетал над немецкими колоннами, причиняя значительный ущерб. После того как сбрасывались бомбы, почти всегда попадавшие в цель, из самолета открывали пулеметный огонь. Нам приказывали выпрыгивать из бронетранспортера и стрелять по самолету. Это было бессмысленно. Отчетливо помню эти сцены, повторявшиеся почти еженощно, помню крики и щелканье затворов, стрельбу по самолетам над нашими головами. В таких случаях любой большой предмет подходил для меня в качестве укрытия, и, согнувшись, я наблюдал этот странный сюрреалистический спектакль.

Но, несмотря на все неудачи и потери, немцы не намерены были отступать от Ленинграда. Наша часть остановилась в Шлиссельбурге, откуда уже видны были крыши города. Я вновь оказался на передовой. Повсюду велись усиленные военные приготовления. Батареи тяжелых орудий установили позади наших позиций, в то время как танки были выдвинуты вперед. Все окапывались. Унтер-офицеры были откомандированы на командные посты, чтобы получать указания. Час X был назначен на следующее утро на рассвете. Среди солдат росли нервозность и напряжение. Все хотели быстро победить, остаться в живых и дожить до обещанных романтических каникул во Франции.