Читаем без скачивания голова быка - Алиса Дорн

— Если это так, как он попал в банду "мальчишек"?

— Долгая история, — Эйзенхарт отвел взгляд. — Лучше спросите у него как-нибудь сами.

— Спрошу, — пообещал я, больше себе, чем ему.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, то есть, Быкам, — Виктор сменил тему, за что я был ему благодарен. — Как вы уже поняли, никто не знает, чем в последнее время занимался Хевель. Бумаги, которые он добыл, исчезли. Поскольку они нигде не всплыли, мы предполагаем, что они так и не были доставлены его нанимателю. Вероятно, именно по его приказу было совершено нападение на вас — в надежде узнать, куда делись документы. Вернуть бумаги — наша самая большая проблема и наиглавнейший приоритет в расследовании. Вторая наша задача — раскрыть личность его заказчика. К сожалению, ни у министерства внутреннего порядка, ни у четвертого отдела нет никаких сведений на этот счет. Единственная наша зацепка — это татуировка Хевеля. Но и тут возникает сложность: в Лемман-Кливе нет активной анархистской группировки. Мы запросили сведения о связи Хевеля с другими подпольями, но не получили никакой информации. Возможно, он находился в связи с анархистами с материка, но об этом мы ничего не знаем. Вообще странно, раньше у Хевеля не было никакой тяги к политике…

— Потому что это не анархисты, — перебил я его.

Виктор пару раз моргнул, пытаясь осознать новую информацию.

— Что?

— Это не анархисты, — повторил я.

Эйзенхарт налил себе новую порцию виски и внимательно посмотрел на меня.

— Откуда вы знаете?

— У вас есть ручка?

Заинтригованный, Виктор достал из кармана перо и протянул ее мне. Я оглянулся в поисках бумаги, но это было не то заведение, где давали салфетки или хотя бы картонные подставки под кружки. Порывшись в карманах, я сумел найти потрепанный чек из книжной лавки.

— Вот это — знак анархистов, — я изобразил на обратной стороне большую букву "А", уложенную на бок. — А вот это — татуировка с груди Хевеля.

— Я не вижу между ними никакой разницы, — признался Виктор, подавшийся вперед, чтобы рассмотреть рисунки получше.

— Здесь и здесь. Видите, горизонтальная перекладина пересекает диагональные линии и выходит за них?

— И что? Татуировщик был не слишком внимателен.

— Дело не в этом, — я покачал головой. — Это вообще не буква "А".

Детектив скептически ухмыльнулся.

— Знаете, доктор, это одна их самых бредовых теорий, с которыми я сталкивался. Если это не "А", то что же?

— Эта теория не более нелепа, чем ваш рассказ о том, что сержант полиции и ваш кузен, — "наш кузен", поправил меня Виктор, — на самом деле является одним из наиболее разыскиваемых преступников империи, — парировал я. — Это "алеф". Первая буква кенаанского абджада [5].

Эйзенхарт повернул зарисовку к себе.

— Вы что-то такое говорили, верно? По телефону. Что мы неправильно описали татуировку. Я тогда еще не обратил внимания… Так в чем же разница, доктор?

— В том, что "алеф" обычно переводится как "бык". И изображается поэтому как голова Быка.

— Хевель был Быком, — задумчиво протянул Эйзенхарт.

— Как и те двое, что напали на меня сегодня, — подтвердил я. — И у них я видел такие же татуировки.

За столом повисло молчание.

— Что вы думаете о Быках, Роберт? — спросил после некоторой паузы Эйзенхарт.

— Хорошие солдаты и жестокие командиры.

Ответ пришел незамедлительно. На войне мне довелось встретить многих Быков: физически выносливые и туповатые, они все же понимали, что военная служба — один из немногих способов для них сделать настоящую карьеру и выбиться наверх. А многие из них еще и предпочитали контракт с армией гниению в тюрьме, куда нередко попадали после кабацких драк или по обвинению в убийстве в состоянии аффекта.

— Это вы говорите об отдельных людях, — отмахнулся от меня Эйзенхарт. — Но что насчет Быков как группы?

— Тогда я сказал бы, что Быков как группы не существует. Каждый из них видит в другом конкурента и ненавидит за это. Чтобы объединить их и заставить следовать приказам, нужна очень сильная личность.

— Вот именно! И вы предлагаете мне поверить в то, что в Лемман-Кливе действует тайная религиозная группировка, восхваляющая культ Быка?

— Необязательно религиозная, — поправил я Эйзенхарта. — И, хотя объединения Быков редки, они все же возможны. Если найдется лидер… Вспомните, к примеру, Бунт землепашцев.

— Это было три века назад!

— Но это не значит, что подобное не может повториться.

Эйзенхарт затих, обдумывая мои аргументы.

— Я проверю эту версию, — наконец пришел он к решению. — Но только из моего уважения к вам. Самому мне кажется, что это пустые домыслы — хотя и, должен признать, весьма художественные.

Впрочем, скорость, с которой Эйзенхарт после этого заявления покинул трактир, подсказывала мне, что на самом деле он так не считал.

Глава 3

Виктор любил свой отдел. Подобно кулику, хвалившему свое болото, он любил свой кабинет, заваленный от пола до потолка неразобранными бумагами, любил продавленную раскладушку, на которой часто оставался ночевать в управлении, любил шум и гвалт общей комнаты, где двадцать четыре часа в сутки горел свет и пахло свежезаваренным кофе — к кануну прошлого года они с коллегами сбросились все-таки на паровую экспрессо-машину. К мертвякам, как их называли в народе, он пришел в восемнадцать, отработав до того положенные два года на улице, и с тех пор ни разу не думал о том, чтобы сменить место работы. Седьмой отдел стал для него домом, который Эйзенхарт знал как свои пять пальцев: вот и сейчас он знал, что через стенку от его кабинета сейчас вздыхал над отчетом Берт, как всегда оттянувший его написание до последнего, а по коридору через пять минут поплывет запах вишневого табака — это комиссар Роббе, начальник седьмого отдела, страдавший после смерти жены от бессоницы, войдет в свой кабинет в шесть утра и сразу же начнет раскуривать трубку. И, как это случается с любимым домом, его несовершенства вроде вечного беспорядка и старой скрипучей мебели только добавляли в представлении Эйзенхарта уюта.

Четвертое отделение, напротив, уютным никто бы не назвал. Эйзенхарт дотронулся до выкрашенных в стальной цвет стен: в их отделе их скрывали дубовые панели. Здесь их сняли после сделанного в прошлом году по поводу приезда нового начальника ремонта, заодно поставив новую мебель, строгие геометрические формы которой навевали мысли о прозекторской двумя этажами ниже. Все столы в общей комнате были девственно чисты — они не говорили ничего о своих владельцах, но зато многое об их начальнике. В образцовом порядке глазу было не за что зацепиться.