Читаем без скачивания Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нашем музее я так или иначе работала на всех выставках, но так случилось, что и не только в нашем музее. Например, была выставка к Фестивалю молодежи и студентов в 1957 году. Проходила она в Парке культуры, к нашему музею отношения не имела, но я там была в звании главного как бы устроителя, организатора выставки, и работала в жюри — у меня было много разных обязанностей.
Первый раз за рубежом с выставкой я была в 1960 году тоже не с нашим материалом, а с выставкой советского искусства на биеннале в Италии. Это международное мероприятие, оно проходит раз в два года в Венеции. У нас там есть свой павильон еще с дореволюционных времен, то есть еще царская Россия участвовала в нем. Во время войны выставок, естественно, не было, а после войны, я не помню с какого года, по-моему с 1956-го, они стали проводить их снова. Мне предложили стать комиссаром этой выставки, и я поехала. Я на ней долго работала, почти полгода. Потом мне предложили с нашим разделом поехать в Югославию, но я отказалась, потому что у меня был все-таки маленький ребенок.
Конечно, я публичная фигура — это моя должность меня сделала таким персонажем. Я могла бы быть просто искусствоведом, и меня бы никто не знал. Но я понимаю, что место директора музея дает мне определенный имидж.
Я не думаю, что стала бы большим ученым, мне кажется, я трезво оцениваю мои научные возможности. Во мне есть интерес к искусству, но нет каких-то других качеств, которые, как я вижу, есть у моего мужа, — это то, что называют «чугунной поясницей», то есть необходимость высидеть науку. Писать тексты, осмысливать, оформлять это осмысление.
Есть люди, скажем так, малоодаренные, — не будем говорить «бездарные», люди малоодаренные к искусству, но высиживающие книги. И есть блестящие ученые, которые не пишут книги. Анна Николаевна Замятина, я считаю, была совершенно уникальным ученым, знатоком, но от нее вообще ничего не осталось. Она очень хорошо говорила, понимала намного больше других, тех, которые высидели, написали какие-то, часто скомпилированные из чужих мыслей, книги, — все это разные вещи, разный тип одаренности. Я тоже могу долго и много работать, но в другом плане.
Фрагмент листа с цитатами, который И. А. Антонова подготовила для записи программы «Вечные темы искусства», 2016. © Из архива М. Николаевой
Сейчас ученых, особенно в нашей области, которые знают все, как мой муж, — почти не осталось. Идет узкая специализация: вот он знает в Египте Среднего царства скарабея от этого до этого тысячелетия, в этом он специалист, дальше он почти ничего не знает.
Я говорю молодым сотрудникам:
— Как так! Я знаю все вещи, которые у нас в музее хранятся, а вы их не знаете. Кто такой вот этот художник?
— Этот? А я его не знаю.
— Как вы не знаете?
— А я им не занимался.
— Но он же в нашей коллекции!
— А я на него не обращал внимания.
Чудовищно! Он специалист по второй половине XIX века — он знает только этих художников. Кто что делал рядом — не знает. Французов знает, немцев не знает. Огромная проблема отсутствия любопытства. Поэтому я повторяю: когда молодой человек приходит работать в музей, он должен начать с того, что водить экскурсии по музею. Так он хоть немножечко представит себе историю искусства в целом, хотя бы на примере нашего собрания.
Уже на моей памяти менялись оценки каких-то периодов. Сейчас очень выдвигается на передний план Древний Египет. Сегодня он помогает в осознании каких-то современных проблем художественной культуры.
В какой-то момент очень важным для художников стало искусство иконы. В свое время Анри Матисс и окружавшие его мастера многое почерпнули в африканском искусстве. Практически до конца XIX века о нем никто не знал, никому оно было не нужно, и вдруг европейские художники нашли в нем новые импульсы и источники для собственного творчества. Не всегда легко объяснить, почему это происходит, но так происходит, и это надо понимать.
Этот пульс художественной жизни мира, или хотя бы Европы, что очень важно, музеи помогают осознать, потому что они обладают коллекциями. Многие специалисты прослушали курсы истории искусства в ВУЗе, но ведь там идут по вершинам: они изучают творчество Леонардо да Винчи, Рафаэля и все. А того же Джулио Романо в университете уже не знают. Или изучают Боттичелли, но уже не Луини, только Леонардо да Винчи, но не его учеников. А в музее студенты видят эти вещи, и тогда они идут вширь, а не только по главным остановкам. Поэтому так важно искусствоведам работать в музее, у нас можно видеть, а визуальная культура очень много значит.
Я студенткой 99 процентов того, что знаю сейчас, просто не знала. А где я могла познакомиться с этими художниками?! Перуджино я знала только потому, что он был учитель Рафаэля, но я не представляла себе его картин. Итальянское искусство всегда почиталось, но его изучали на великих примерах. Мало кто знал Пьеро делла Франческа, мало кто знал Андреа Мантенья или Филиппо Липпи знали, а Филиппино Липпи уже знали меньше. Из моих университетских преподавателей в Италию, например, ездил, может быть, только Виппер, а Губер не ездил, хотя он был специалистом по искусству Греции и Италии. Он поехал, когда ему было уже, по-моему, в районе шестидесяти лет. Но это было совсем не тогда, когда он нам преподавал.
Меня всегда интересовало, как себя ощущала Ирина Александровна, как приходилось ей себя вести во времена, когда столь многое было запрещено. Она охотно отвечала на мои вопросы, но по ее ответам с одной стороны получалось все как-то буднично и просто, а с другой — я видела, что когда человек занят свои делом и делает его открыто, честно, не идя на компромиссы ни с собой, ни окружающими, то и запреты, кажется, отступают. То есть — с ними не борются, и значит, их нет.Я всегда старалась уделить внимание, как сейчас говорят, повышению квалификации
