Читаем без скачивания Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

Далее в статье «Морнинг пост» от 10 июля 1860 года в этой связи говорилось следующее: «При всех этих постоянно провозглашаемых священных правах недавно совершенное преступление по своей таинственности, и крайней жестокости, и количеству версий не имеет аналогов в криминальной хронике страны… безопасность людей и принцип неприкосновенности английского жилища требуют, чтобы это дело не было закрыто до тех пора, пока при свете бесспорной истины не исчезнут последние тени сомнения». Ужас происшедшего заключается в том, что тля проникла в глубь «святилища — домашнего очага», что все замки, засовы, ставни, щеколды оказались совершенно бесполезны. «Тайна лежит внутри дома… Весь домашний круг должен нести коллективную ответственность за это таинственное и ужасное событие. Никому из обитателей дома не следует покидать его, пока тайна не будет раскрыта… Один из членов семьи — или более — наверняка не без вины». На следующий день статья из «Морнинг пост» была перепечатана в «Таймс», а до конца недели — в газетах всей страны. «Пусть будут задействованы лучшие детективы страны», — взывала газета «Сомерсет энд Уилтс джорнэл».

В четверг уилтширский суд вновь обратился к министру внутренних дел с просьбой направить на Роуд-Хилл детектива, и на сей раз она была удовлетворена. В субботу, 14 июля, сэр Джордж Корнуолл Льюис, министр внутренних дел в правительстве лорда Пальмерстона, дал указание комиссару лондонской полиции сэру Ричарду Мейну немедленно направить в Уилтшир «толкового сотрудника». «Послать инспектора Уичера», — вывел Мейн на обороте министерского приказа.

В тот же день детектив-инспектор Джонатан Уичер получил приказ направиться в Уилтшир.

Часть II

ДЕТЕКТИВ

Я начал мостить путь к раскрытию тайны — путь темный и извилистый.

Глава 4

ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА

1 октября 1814 — 15 июля 1860

В то июльское воскресенье 1860 года было еще светло, когда поезд, везший Уичера, пересек западную границу графства Уилтшир. Обычно к этому времени года поля уже перемежаются желтыми пятнами — светло-охристыми колосьями пшеницы или золотистой кукурузой, — но в этом году лето пришло так поздно, что до сих пор они были зелены, как молодая трава.

В двадцать минут седьмого поезд остановился в Троубридже, среди леса фабричных труб и дымоходов. Уичер вышел на узкую платформу железнодорожной станции.[5] Пройдя кассовый зал и покинув вокзал, он остановился у полицейского участка Джона Фоли на Столлард-стрит, представлявшего собой двухэтажное здание, построенное в 1854 году, когда была учреждена местная полицейская служба. Именно здесь по собственной воле пребывала Элизабет Гаф в ожидании завтрашнего возобновления допроса.

Столетиями в Троубридже занимались производством одежды. В 1848 году сюда пришла железная дорога, что еще более способствовало преуспеянию Троубриджа. Этот город с его одиннадцатью тысячами жителей сделался крупнейшим фабричным центром на юге Англии. По обе стороны от вокзала теснились примерно двадцать ткацких фабрик и красилен. Более тридцати паровых машин обеспечивали их энергией. Именно эти фабрики и инспектировал Сэмюел Кент. Воскресным вечером они пребывали в покое, но утром машины вновь застучат, загрохочут, и в воздух попадет дым, сажа, смрад (моча, собираемая из пивных в резервуары, использовалась для очистки шерсти), а отходы краски снова спустят в реку Бисс.

Уичер взял носильщика и велел нести багаж в гостиницу «Вулпэк» находящуюся на Маркет-плейс, то есть примерно в полумиле от станции. Они пересекли мост через Бисс — небольшой приток Эйвона — и направились к центру города, минуя тесно прилегающие друг к другу дома, выстроенные богатыми торговцами тканями георгианских времен, и переулки с покосившимися лачугами, в которых обитали ткачи. В этом году дела шли неважно. Суровая зима привела к большому падежу овец, шерсти настригли меньше, чем обычно, а конкуренты — владельцы ткацких фабрик на севере Англии — продавали свои муслиновые изделия по низким ценам.

Добравшись до гостиницы, находившейся на углу Ред-Хот-лейн, Уичер заплатил носильщику шесть пенсов и вошел внутрь. Это было небольшое уютное здание. Номера здесь стоили шиллинг шесть пенсов в сутки. В баре был широкий выбор напитков — вино, сидр, домашний эль ну и кое-что покрепче. Весьма вероятно, Уичер что-нибудь заказал: в разговоре с Диккенсом он как-то обмолвился, что накануне серьезного дела «ничто так не взбадривает, как глоток бренди с водой».

Джонатан Уичер родился 1 октября 1814 года в Камбервелле, что в трех милях к югу от Лондона. Отец его был деревенским садовником, выращивавшим на продажу вишню, салат и розы. Помимо того, он, вполне возможно, ухаживал за газонами и клумбами на участках местных богачей — в Камбервелле было немало роскошных вилл и коттеджей, где в тиши и уюте негоцианты находили отдохновение от городской суматохи и духоты.

В день крестин Джонатана — 23 октября — викарий церкви прихода Сент-Джайлз крестил также детей сапожника, столяра, кучера, разнорабочего и еще одного садовника. По одной из многочисленных версий истории его жизни, Джонатан является сыном Ричарда и Ребекки Уичер. В детстве его называли Джеком. У него была старшая сестра, Элиза, и по меньшей мере один старший брат — Джеймс. Еще одна сестра, Сара, родилась в августе 1819 года, когда ему было почти пять лет. То лето запомнилось обилием камбервелльских красавиц — крупных, с бордовыми бархатистыми крыльями бабочек, впервые замеченных в этих краях в 1748 году.

В середине тридцатых годов XIX века Джек Уичер все еще проживал в Камбервелле, скорее всего в Провиденс-роу, небольшом бедняцком квартале. Домишки стояли на Уиндэм-роуд, неподалеку от фабрики, дворами примыкая к садовым участкам, но район был и впрямь нищенским, известным, как говорилось в отчете, подготовленном местной школой, «в равной степени своей неприглядностью и царящим в нем невежеством». Здесь постоянно шныряли всякие сомнительные типы — лоточники, торговцы овощами, трубочисты, а то и просто самый настоящий сброд.[6]

Когда в конце лета 1837 года Джек Уичер подал заявление о приеме на службу в городскую полицию Лондона, ему было почти двадцать три года и роста в нем было как раз пять футов восемь дюймов — предельно юный возраст и предельно низкий рост для соискателей. Испытания на грамотность и физическую подготовку он прошел, а за его добропорядочность поручились два «уважаемых квартиросъемщика» из их прихода. Как и большинство новобранцев до поступления в полицию, он занимался всякого рода поденным трудом.

18 сентября Уичеру был присвоен чин констебля. Его недельное жалованье — один фунт — лишь немногим превышало прежний заработок, но будущее теперь выглядело несколько более надежным.

Лондонской городской полиции, первой подобного рода службе в стране, было к тому времени восемь лет. Лондон чрезвычайно разросся, а жизнь в нем была настолько стремительна и загадочна, что это просто не поддавалось осмыслению. И вот в 1829 году столичные жители, пусть и неохотно, признали необходимость создания некоего подразделения, способного обеспечивать порядок на улицах. Состояло это подразделение изначально из трех с половиной тысяч полицейских,[7] и называли их по-разному — «бобби», «пилеры» (по имени основателя полиции сэра Роберта Пила), «копперы»[8] (ловили бандитов), «душители» (душили свободу), «свиньи» (начиная с XIV века это слово приобретает характер ругательства).[9]

Уичеру были выданы брюки и длиннополая шинель синего цвета; на ярко начищенных металлических пуговицах красовались корона и слово «ПОЛИЦИЯ». Код его подразделения и личный номер — Е47 («Е» означало, что он приписан к участку Холборн) — были оттиснуты на жестком воротничке; чуть ниже шею охватывал кожаный галстук шириной четыре дюйма — защита от «гаротьеров» (душителей). У шинели имелись глубокие карманы для дубинки и деревянной трещотки. Обмундирование дополнял высокий шлем с отшлифованной тульей и ремешками по бокам. Один сослуживец Уичера так описывал одеяние новобранцев: «Пришлось облачиться в мундир с фалдами, как ласточкин хвост, и в своего рода цилиндр из кроличьей кожи, весом 18 унций (0,45 кг); к этому прилагалась пара кожаных веллингтоновских башмаков и пояс шириной четыре дюйма с огромной медной пряжкой… Никогда в жизни я не ощущал большего дискомфорта». Полицейскому предписывалось носить форму даже во внеслужебное время, чтобы нельзя было обвинить его в том, что он скрывает свою профессию. Лента на запястье означала, что он на дежурстве. Бороду и усы носить запрещалось. Многие отращивали бакенбарды.