Читаем без скачивания Остров незрячих. Военная киноповесть - Семён Данилюк

— Имей в виду, Петро, — процедил он. — Если хоть малейший повод…Расстреляю без суда. И напоминания, что ты меня на Висле собой закрыл, на сей раз не подействуют. Вник?

— Да вы чё, капитан? — в голосе Будника клокотнула обида. — За кого меня держите? В Кракове совсем другое было. Там маруха в теле. Сиськи по два пуда. Сама, считай, напросилась. Это уж после перед своими придумала, будто снасильничал. А здесь? Что ж я, нелюдь? И вообще это я на прислугу глаз положил…С прислугой-то можно, если по взаимности?

Повинуясь требовательному жесту капитана, он замолчал. Сверху, из библиотеки, донеслось пение. Горевой под аккомпанемент гитары исполнял романс. Слова едва угадывались. Но одну фразу Арташов разобрал. Не веря своим ушам, он, будто завороженный, принялся подниматься по лестнице, навстречу музыке. Стали хорошо различимы и гитарные переборы, и поощрительные реплики баронессы и Невельской. В ожидании второго куплета Арташов затаился. Может, всё-таки послышалось? Горевой артистично кашлянул и продолжил:

«Разлюби меня, Муза печали. Полюби меня, Муза любви, на осклизлом житейском причале мой оставшийся путь присоли.»

Сердце Арташова заколотилось. Это были его стихи. Нигде и никогда не печатавшиеся. И читал он их только одному человеку. Одному-единственному на всём земном шаре. Прыжками преодолел он оставшиеся пролеты и влетел в библиотеку. При виде кадыка, судорожно двигающегося на шее гостя, Горевой опасливо прервался: — Что-то не так? — Откуда?.. — прохрипел Арташов. — Музыка, извините, моего скромного сочинения. Балуюсь. Арташов отчаянно замотал головой. — А, так вы о стихах? — Горевой замялся. — Где-то подслушал. — Как ни странно, написал один из ваших, — вступилась баронесса. — Видно, не до конца еще убили способность чувствовать. Вам, похоже, они тоже знакомы? — Тоже, — сдавленно подтвердил Арташов. — Так откуда? Глаза по-женски чуткой Невельской вспыхнули догадкой. — Так вы — Женя! — выдохнула она. — Господи! Это же тот самый Женя! — сообщила она баронессе и Горевому, сердясь на их непонятливость. Сомнений больше не оставалось. — Где она?! — в нетерпении выкрикнул Арташов. — Скажите наконец, жива хоть?! — Да Бог с вами! — Невельская всплеснула руками. — Жива, конечно. Во флигеле, со старшими воспитанницами. Она смутилась: — Мы побоялись сказать. Мало ли что. Все-таки солдатня. Договорились от греха подальше перепрятать вглубь острова. Как раз сегодня должны уехать. — Быть может, их уже увезли, — баронесса, прищурившись, посмотрела на часы. Арташов, не слушая более, сыпанул вниз, так что поджидавший Сашка едва успел отскочить в сторону. Подхватив автомат, Сашка припустил за командиром. Следом, поддерживаемая Горевым, засеменила по лестнице Невельская. Оставшаяся в одиночестве баронесса поколебалась, но любопытство одолело и ее — двинулась следом. Двухэтажный флигель для обслуги находился в стороне, противоположной каретному сараю, где разместили роту. Сокращая путь, Арташов перемахнул через палисадник с развешанными пучками красного перца, вспугнув при этом стайку тощих фазанов, и взлетел на крыльцо. Через распахнутые двери увидел стол, за которым обедали пятеро воспитанниц. В отличие от тех, кого приходилось видеть ему раньше, это были барышни четырнадцати— семнадцати лет с оформившимися фигурами. Впрочем, по судорожным, неуверенным движениям рук, которыми придвигали они тарелки или искали хлеб, было понятно, что, как и прочие воспитанницы, они слепы.

У стола, вполоборота, с котелком в руках стояла молодая женщина с волосами, убранными под платок, в сером платье и передничке. Она что-то оживленно рассказывала воспитанницам. Слова ее не доносились до двери. Но нежная, щебечущая нотка, в которую они сливались, была до щемящего зуда знакома Арташову.

Волна предвкушения подхватила его.

Он стремительно шагнул внутрь.

Девушка на раздаче встревоженно обернулась на шум, карие глаза ее распахнулись, рот приоткрылся, котелок выскочил из рук, шмякнулся о стол, дымящиеся картофелины вывалились на скатерть и покатились по покатой поверхности. Арташов принялся ловить их на лету. Раздатчица бросилась на помощь, споткнулась; падая, сбила Арташова, так что оба оказались на полу среди раскатившихся картофелин.

— Нашёл, — выдохнул Арташов.

Потрясенная Маша, всё еще не веря, приподняла его голову и, подобно своим слепым воспитанницам, принялась пальцами ощупывать родное, подзабытое лицо. Палец коснулся влаги под его глазами, она поднесла его к губам, облизнула. И, будто только теперь, по вкусу слезы, окончательно определила, что перед ней именно он, — счастливо вскрикнула.

Встревоженные юные немки, не понимая, что происходит, повскакали со своих мест. Загалдели.

— Всё в порядке, барышни, — подоспевший Сашка сноровисто собрал с пола картофелины, подул на каждую, разложил по тарелкам. — Нихт ферштейн. Абге махт. Не виделись люди, считай, два года. Теперь встретились. А что тут особенного? Ничего, можно сказать, особенного.

Он умиленно шмыгнул носом. Повернулся к дверям, у которых столпились запыхавшиеся хозяева имения. — А я всегда говорил, что найдется, — сообщил им Сашка. — Сердце-то — вещун!

…Первый восторг чудесной встречи схлынул. Оставшись наедине в комнате Арташова, оба переменились. Зажатые, неловкие, они исподволь приглядывались друг к другу. Маша, забравшись с ногами в кресло и закрывшись по горло пледом, затравленно отмалчивалась. Арташов исподтишка изучал перемены в ее замкнутом, поблекшем лице. Не заметить этот рыщущий взгляд было невозможно. — Ты еще не видел самого привлекательного, — насмешливо сообщила Маша. Демонстративно, рывком сдернула косынку. Пышная прежде смоляная копна, коротко подстриженная, поумялась и словно выгорела. Под выцветшими глазами стали заметны набухшие, отдающие в желтизну бугры. Холодно улыбнулась невольному его испугу. — Если очень интересно, врачи говорят, это от сердца. — Досталось тебе, — пробормотал Арташов. — Досталось, — скорбно согласилась Маша. — Женя! Говори, что мучит! Не ходи вокруг да около. Я же вижу, что ты не в себе. Или не рад, что нашлась? — Что значит не рад? — Арташов возмутился. — Ты, знаешь, говори да не заговаривайся. Я тебя разыскивал. Как раз сегодня с командиром корпуса о тебе говорил. Просил организовать поиск. А он, чудак, представляешь, спросил, не сбежала ли, мол, твоя невеста, добровольно. Это о тебе-то! Он неестественно засмеялся. Пугаясь ее молчания, оборвал смех. — Ведь не могла же? Я генералу твердо сказал: она меня дождаться обещала. И раз не дождалась, значит, увезли силой.

— А теперь боишься, — Маша знакомо, как когда-то, наморщила носик.

— Давно отбоялся! — выкрикнул Арташов. Сбился. — А вот за тебя да, — боюсь! С того времени, как в освобожденном Льгове не нашел. Жива ли, мертва? Хоть и гнал плохие мысли, но всё сходилось, что погибла. И вдруг чудом нашлась. Потому должен знать, каким образом здесь оказалась! Это тебе понятно?

— Конечно же, должен, Женечка, — на Машином лице появилось подобие слабой улыбки. Искательно провела пальчиками по мужской руке, как делала когда-то, заглаживая вину. Ощутила его отстраненность. Горько сдвинула брови.

— Я добровольно уехала, — рубанула она. Прикусила губу, — таким чужим он сделался. — Точнее, добровольно-принудительно. Из-за неустановленных чудаков, что немецкого полковника убили. — Так это из-за меня?! — вскинулся Арташов. — Всё в те дни совпало, будто специально. Начальником полиции служил такой Васёв. Наш бывший офицер. Попал в окружение и при первой возможности сдался. Выслужиться стремился. И ради этого ничем не гнушался. Страшный человек. А для меня особенно страшный. На другой день после того как… вы ушли, взяли, как водится, заложников, — убийство-то на партизан списали. У меня был пропуск в тюремную канцелярию. Пришла во внеурочное время. А окно канцелярии во внутренний двор выходило. Их как раз расстреливали.

Ее передернуло. Арташов успокаивающе положил руку на плечо, но, погруженная в тяжелые воспоминания, она этого, кажется, не заметила.

— Среди расстрельной команды был Васёв. Так вот я видела, как он по ним стрелял. Весело так. Заставлял бегать и — на пари, как по воробьям. И он меня в окно увидел. Посерел. Я сразу в его глазах свой приговор прочитала. Кому ж свидетели собственных зверств нужны? Тем более, когда в войне перелом. Тем же вечером одна из девчонок мне шепнула: мол, слушок пошел, будто кто-то из старух в Руслом видел, что после отъезда эсэсовцев из моего дома выбрались советские солдаты. Будь наши ближе, ей-богу, сама бы через линию фронта на удачу побежала, а так ясно же, что как только дойдет до Васёва, мне конец. На другой день в Германию отправляли на работы. Выхода не оставалось. По счастью, неразбериха творилась. Договорилась с девчонками, подчистили документы — и все! Я им за это платья свои раздала.