Читаем без скачивания Газета День Литературы # 63 (2001 12) - Газета День Литературы

* * *

Есть особая порода собачьих поклонников; они прикрываются своим резоном, де, собака верна до гроба, она не предаст — и тут же свою мысль заверят десятками фольклорных слезливых историй, как верный псишко подох, завывая, на могиле своего хозяина. Безусловно, у любой привязанности есть особое магнетическое свойство, и всякая скотинешка обладает им в большей или меньшей степени; природа этого чувства совершенно не изучена, она подпадает под сорт особых, недоступных человеку тайн, и оттого, что мир бессловесных существ нам недоступен, мы и наделяем зверей человеческими чертами характера. Особенно страдают этой легкомысленностью писатели, ибо они стремятся все живое подверстать под свою натуру…

Нам неизвестно, хуже или лучше собаки людей, добрее или злее; они — собаки и этим все сказано; нам остается лишь догадываться, что влилось в них по крови; но одно верно, недостаточно для этого лишь сердечной наклонности, и люди делают собаку под себя, вылепливают под свою натуру. У добрых людей собаки покладистые, с разумным взглядом, восприимчивые к ласке и теплому слову; у злых — собаки с постоянным оскалом, переменчивым взглядом, со мглою в пронзительных глазах и пеною на губах; по малейшему поводу у подобных существ из глотки вырывается раскатистый рык, а шерсть на загривке встает колом. Заметно, что на Руси с переменою образа жизни развелось множество собак сердитых, внутренне непонятных, замкнутых, готовых рвать всякого даже без подсказки хозяина; и заводят подобные охранные и сторожевые породы не только для обережения нажитых богатств (чаще наворованных), но и из чувства страха. Вот и общество невольно разделилось на тех, кто ворует, кто охраняет и кто сидит в тюрьме. И есть четвертая прослойка людская; не имея особого нажитка, но боясь за свою жизнь, только из чувства страха многие заводят себе кобеля. Ровность, надежность жизни, равномерное ее течение вдруг запрудили, лишили людей самого главного, и от неуверенности во всем, от нервности чувств, от всеобщего страха понадобились железные двери, множество изощренных замков и четвероногие стражи у ворот. И что вам думается — с коренной переменою жизни, с утратою ее тихомерности разве не переменилась психология, разве не свихнулась природа человеческая и не переиначились отношения? Еще пятьдесят лет назад на Руси в деревнях и малых городках не знали замков на дверях, значит жила душевная открытость, сердечность, любовность, царевал Пирогоща. И чего не мог поделать Иосиф Сталин, а думается, что и не желал, с необыкновенной легкостью сотворили демократы; они оборвали меж людьми родовые нити, одели людей в панцирь чужести и подозрительности, упрятали их за железные двери и стальные засовы, за собачьи клыки. Значит, новопередельцы покусились на корневое, на сущностое, на органичную натуру русского человека: если коммунисты пытались выковать интернационального общеработника, то демократы выделывают космополита — ростовщика и торговца. Прежде царевал лозунг: "Кто не работает, тот не ест". Нынче в чести иное: "Кто работает, тот обгладывает кости". Работающему, творящему надобен ум, ростовщику нужна изворотливость и хитрость, ибо от ума недалеко и до разума, а рядом уже живут совесть и честь, что для менялы большая помеха в наживании капитала… Как только ростовщик выбрался из-за железной двери на белый свет, на вольный выпас, так и началось разрушение Божьей души… Хитрость — уму подмена; это способность разрушать, используя человеческие слабости.

Вроде бы собака, как нас уверяют, друг человека, но отчего большинство так боятся даже крохотного, с рукавицу, псишки, в коем нет, кажется, ничего, кроме заполошного лая; здесь кроется какой-то древний страх, первобытный, сохранившийся в потемках нераскрытой памяти. От собаки, любя ее и почитая, однако постоянно ждут каверзы, подвоха, удара исподтишка, что таит в себе вся живая природа; при внешней открытости, космос, весь необозримый внешний мир отодвинут от нас, зачурован за непреодолимые границы точно так же, как и в пору младенчества человечества. Страх имеет ощутимую электрическую энергию; вспышка страха излучает электрический разряд; а так как все живое в природе излучает электричество и потребляет его, как бы замкнутое в единую мировую энергетическую систему, то животные улавливают ток, с болью перенимая его на себя. Значит, весь мир излучает страх, и от этого никуда не деться.

Со мною был любопытный случай. Однажды зашел к соседям по неотложному делу. А были мы до того в отношениях добрейших, порою гостились, и даже тени неприязни не было меж нами, и ничто, кажется, не обещало испортить нашего приятельства, кабы не пробежала меж нами собака. Сначала им не занравилось, как мы воспитываем свою гончую; показалось им, что больно много воли даем ей, не притужаем, не держим на вязке, позволяем свободно гулять по деревне, а в пример указывали на свою бородатую норную собачонку немецких ядовитых кровей, которую держали за изгородью, потому что боялись, что кур будет трепать. А надо сказать, что наша гончая была нрава веселого, добрейшего, во все дни своей короткой жизни никого не куснула и доставляла, вислоухая, нам массу приятнейших минут не только в лесу, когда травила зайца иль лису, но и в избе, когда спала в обнимку с котом, порою умудрившись в наше отсутствие даже улечься в кровать, уложив носатую морду на подушку. Ей прощалось все, и даже малые лукавства, хитрости и уловки лишь скрашивали нашу дружбу. И вот тень-то меж нами пробежала именно из-за собаки, и мы так и не могли понять, чем досадила соседям наша подруга. А соседи так же круто не любили котов, и их бородатый с колючими глазенками препротивнейший кобелишко извел по очереди трех наших кошаков и двух соседских. Зато он считался воспитанным, а наш — невоспитанным. Но мы старались не выказать нашего недоумения, чтобы не испортить отношений, ибо нет ничего хуже ссоры с соседями, когда из мелких недомолвок она перерастает в долгую непримиримую вражду, похожую на войну.

Значит я заявился к соседям по делу, и этот псишко вдруг подскочив, прихватил меня за интересное место; хорошо — удачно, а то бы я остался при весьма грустном положении. Я взвился от боли, вскричал, чтобы хозяйка приструнила свою любимую собачонку, но титястая бабища, оставив мои жалобы и вопли без всякого внимания, вдруг до оскорбления холодно сказала:

— А нечего и бродить, куда вас не звали.

При этих словах я позабыл про зловредное существо, слепое на один глаз, но возненавидел бывшую буфетчицу. И уже не тень неприязни, но целый непроходимый ров возник меж нашими усадьбами в одну секунду. Ну Бог с ней, с собачкою, она немцами была воспитана, чтобы хватать всех за ляжки; она даже своего хозяина не пускала на постель, когда тот пытался возлечь возле своей "степной бабы". Но эта городская женщина, презиравшая деревенских, считавшая себя воспитанной и культурной, — она не сыскала в душе даже толики сострадательных чувств, не нашарила в памяти и трех извинительных слов. Вот что огорчило меня особенно и до сего дня не освобождает мое сердце от злопамятства. И ничего поделать с собою не могу, братцы, хотя несколько лет минуло и каких только житейских обид не простил я. Хотя, если глубоко копнуть, то и на мне лежит часть той вины, но уже перед кобелишком, ныне покойным; уж слишком я его презирал, часто мы с женою перемывали косточки этой злой собачонке, позднее ослепшей; жалея своих затравленных котов, мы насылали на бородатого кобелька всяких невзгод, чтобы черт его затряхнул, чтобы изъела его нуда и трясуница, и всяческий измор. И токи нашей постоянной, неистребимой неприязни, конечно уплывали за изгородь во владения псишки, который по своей инвалидности уже не перебирался в наш огород и не ставил своих мет по всем углам, презирая нашу гончую, самую недостойную, по его мнению, из всего собачьего племени. Надо сказать, что это был бесстрашный кобелек, размеры противника его нисколько не волновали: будь тот хоть с лошадь, хоть с грозовую тучу, он норовил ухватить сразу за загривок, перекусить холку, впиться мертвым прикусом. Но характером он был чистый деспот: нравный, капризный, честолюбивый, насколько это бывает у собак, всюду ему хотелось быть первым. И вот тот случай деспотизма удивительно совпал с нынешним, когда к нам на дачу забрел дог и присвоил владения себе, не испросив на то разрешения. Иль он сразу уловил страх и растерянность, и тот разнобой чувств, что царили в семье? Об этом можно лишь догадываться, ибо никогда не понять нам собачьего сердца.

Может, этот дог по природе своей и не был деспотом, а просто одинокой несчастной собакою, выкинутой на улицу по своей ущербности? иль хозяева померли? иль в новых обстоятельствах недоставало обычных денег, чтобы прокормить зевластое существо? Ему так хотелось иметь дом, обычную крышу над головой, и он забрел в тот двор, где всегда двери были полыми, и для дога это показалось знаком судьбы. А мы же, всегда имея дело с добрыми, покладистыми собаками, не имеющими сторожевой хватки, не были готовы понять скитальца, случайно, иль по особому наитию забредшего к нам; и вглядываясь в это чудовище с лошадиной головою и гнедыми глазами, мы насочиняли себе фантазий. По своей расплывчивости внутреннего мира, взвихренности его, мы привыкли во всем необычном видеть знак, некий фантом, судьбу, и от этого заряда нас уже не освободить; подобные люди переделке не подлежат.