Читаем без скачивания Демон против люфтваффе - Анатолий Матвиенко

Я встал, попросил слова, одёрнул гимнастёрку.

– Как комсомолец и красный командир не считаю вправе молчать о фактах приписок, очковтирательства и вредительства, снижающих боеспособность авиационной бригады. В течение последнего года вместо выполнения полётных планов и наращивания боеготовности в соответствии с волей товарища Сталина и нашей ленинской партии служба превратилась в показуху!

Ну да, преувеличил малость. Распространил факты ваняткиного ничегонеделанья на всю эскадрилью. Время такое – поэтических гипербол. Кто-то покраснел, другой посерел, третий с четвёртым побледнели, молодёжь заулыбалась, только равнодушных нет. Я уложился в три минуты.

– …Таким образом, считаю аварийность в бригаде следствием формального и безответственного отношения к службе, граничащего с саботажем и вредительством, совершаемым внедрёнными к нам троцкистами, оппортунистами, ревизионистами, вправо-влево-уклонистами и прочими врагами народа! Я закончил, товарищи.

Молодые командиры обрадовались, начальство окаменело…

"Ты что натворил! – всхлипнул квартирант. – Покаялся, может, и пронесло бы…"

"Шиш! Им жертва нужна. Я девятнадцать веков на зоне в преисподней. Слишком много, чтобы и в здешних лагерях чалиться. Кто за нас германцев бить будет? Пушкин?"

В соответствии с неумолимыми законами бюрократии, едиными для мира и живых, и мёртвых, скандал решили локализовать. Естественно, первым делом укоротить его главного возмутителя – несносного старлея-правдоискателя.

– Товарищ Бутаков! – спросил меня представительный мужчина с высоким, идеологически выверенным лбом. – Как вы относитесь к справедливой борьбе испанского народа против империалистической хунты?

– Замечательно отношусь! Можно сказать – всем сердцем сочувствую!

Партийный чиновник расцвёл, озарив унылый интерьер штаба бригады, ещё более погрустневший за неделю после памятного собрания – с доски почёта исчезли торжественные лики нескольких бригадных персонажей, заподозренных в уклонизме от генеральной линии.

– Тогда почему же вы, товарищ командир, не пожелали в Испанию добровольцем отправиться?

– Я Советской Родине присягал, товарищи. Здесь мой боевой пост. Испанский народ – дружественный, но иностранный как-то.

– Смотрю, вы плохо понимаете политику партии, – протянул и.о. комиссара бригады, сознательный борец за правое дело по фамилии Фурманский. Прежнего политкомандира отчего-то не видать ни на доске, ни в столовке. – Товарищ Сталин заявил, что помощь братскому испанскому рабочему классу есть первейший интернациональный долг.

"Соглашайся! – вякнул Ванятка. – Хоть заграницу посмотрим".

Пассажиру что – туризм. Не въехал сокол в важность антигерманской миссии. И испанские националисты в качестве врагов в ней не числятся. Но, похоже, выбор за меня сделали без меня. Материализовался сей выбор в листке бумаги и ручке с чернильницей, которые мне придвинул временный комиссар.

– Пишите, товарищ. Исполняющему обязанности командира двенадцатой авиационной истребительной бригады подполковнику Моисееву. Рапорт. Написал? В связи с осознанием потребности оказать интернациональную помощь братскому испанскому народу в борьбе с ненавистной капиталистической хунтой прошу уволить меня из рядов ВВС РККА и отправить…

– Виноват, товарищ комиссар. В Испанию, если партия направляет, с радостью и с песней. А из рядов ВВС – извините, о небе с детдома мечтал.

Тот недовольно зыркнул на штатского партийца и штатного гебешника, они столь же недовольно кивнули. Желание избавиться от неудобного командира звена пересилило мелкие формальные нестыковки.

– Малюй что хочешь. Лишь бы в Испанию.

– … в Испанию, – задержав руку, не успевшую поставить ваняткину закорючку внизу листа, я решил немного пощипать чувствительные партийные души. Ну, чтоб не слишком радовались на прощанье. – Только не пойму, товарищи. Много выговоров в личном деле, а для интернационального долга характеристика нужна – от командира части, комиссара и комсорга. С моими-то подвигами.

Не склонный к вывертам вокруг да около, подпол Моисеев рявкнул:

– Похер! Главное – от тебя избавиться.

Комиссар чуть сгладил углы.

– Партия Ленина-Сталина тем сильна, что умеет признавать и исправлять ошибки низовых звеньев. Отношение к вам пересмотрено, служебные и комсомольские взыскания сняты. Так что можем уверенно рекомендовать вас к защите чести Родины на самых дальних рубежах борьбы за социализм во всём мире.

А в глазах чистосердечное пожелание – чтоб ты сдох на этих рубежах. И на том спасибо. Но на прощанье я не удержался и вставил ему.

– Товарищ комиссар! Чтоб не было сомнений, напишите и вы рапорт в Испанию. Как же мы без партийного руководства за границей? Всё равно что без пулемётов. Покажите пример.

Моисеев и гебист вцепились в него взглядом. Ещё минута – и тэтэшники достанут, один мне в лоб, второй политкомандиру: подписывайте оба, с-суки, и валите подальше нахрен.

– По линии политчасти разнарядки на добровольцев не поступило, – проблеял взбледнувший и.о. – А то бы с радостью…

– Видите, товарищи? Интернациональный долг только по разнарядке, а не по зову сердца, как у нас, молодых командиров, – я вывел немудрёный ванин вензель в роковом листике и подмигнул гебешнику.

Тот намёк уловил. Не хочешь на запад, политработник, и на востоке есть множество живописных, пока недостаточно освоенных мест.

Глядя на несчастную морду Фурманского, я вдруг понял, отчего вселение в тело высокопоставленного грешника толку бы не принесло. Слишком отличаюсь от живых. В ординарной части ВВС, далеко не образцовой, и то не вписался. Сейчас обошлось заграничной ссылкой. А в ипостаси наркома мог и путёвку в ГУЛАГ схлопотать, Сталин вряд ли стерпел бы ёрничество и сарказм, без которых созерцать происходящее просто невыносимо. Так что в бюрократической логике ангелов обнаружился смысл.

Самое неожиданное – Фролов добровольно написал рапорт в Испанию. Просятся ещё многие, "высокое доверие" упало лишь на нас со Степаном. Остальным – разве что в неопределённом будущем. По дороге с аэродрома он пробовал мне объяснить:

– Жена, понимаешь, задолбала. Блядун, пьяница, деньги домой не доношу, дети без присмотра растут.

Ничего себе повод!

– Слушай, сосед, это же война. Летать надо, и убить могут. Очень даже запросто.

Он возмутился не на шутку.

– А я кто, по-твоему? Лётчик или погулять вышел?

Мы зашагали по знакомой улице. От избытка чувств военлёт даже призывные бабские взгляды отверг. Он снял фуражку, промокнул наметившуюся плешку на молодой голове, под фуражкой они часто проклёвываются, и решительно заявил:

– Сегодня нарежемся. Вчетвером, по-семейному. Приглашаю вас с Лизой. В эскадрилье отвальную потом сделаем.

Но наша с Иваном супруга пить отказалась, только картошку поклевала и налегла на солёные огурцы. Я чуть расслабился, дал самогонке поразить организм. Дома тихо спросил:

– Ты уже?

– Кажется… К доктору схожу.

– Так здорово ведь! Два года ничего, а тут – раз!

– Раз, и ты уезжаешь на войну.

– И что? Ненадолго же. Мы их быстро, мятежников, за пояс заткнём. Живи у мамы пока, а я постараюсь к родам вернуться.

– Обещаешь?

М-да, врать нехорошо, особенно слабым и беременным.

– Точно обещать не могу, пути Господни неиспо… в смысле – как командование прикажет. Но война кончится, нас в Испании задарма держать не будут. Что-нибудь тебе привезу, заграничное.

В день отъезда, собрав чемоданчик с домашней снедью и сменой белья, комсомолка Лиза сказала неожиданную вещь.

– Мама требует – как ребёночек родится, надо непременно окрестить. В церкви! Представляешь?

– Маму уважь. Только тс-с, тихо! Чтоб не судачили про жену красного командира, завившуюся к попам.

Так вот. А ведь я – бес, демон преисподней, давний покойник и мучитель заключённых грешников, коих должен завлекать соблазнами нарушить заповеди, оттого увеличить срок. Три месяца на земле и почти очеловечился… Можно сказать, не выдержал испытаний. А это – полёты пешком. Что же стрясётся, когда закрутит в петлях и на виражах?

Глава шестая

Разлагающийся империализм

Понятно, что выпуск хомо советикусов за рубеж начался с долгой и упорно повторяющейся идеологической накачки. Возвращаясь с очередного сеанса, проведённого в здании Наркомата обороны, в общежитие на Красной Пресне, я с трудом задвинул пропагандистский мусор куда-то в чулан сознания и со злостью подколол пассажира.

"Вернусь в преисподнюю, введу зэгам новую пытку – конспектирование классиков марксизма-ленинизма на тему кабрирования при развороте на глиссаду. При невыполнении – заучивание наизусть "Краткого курса истории ВКП(б)". Увидишь, половина в котлы со смолой запросится, только бы не это".