Читаем без скачивания 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

В попытках оттеснить русскую артиллерию, пехота из последних сил осуществила несколько штыковых атак по глубокому снегу, в котором так и остались лежать сотни солдат. Голландские гвардейские гренадеры полковника Тиндаля, бывало называемые Наполеоном «славой Голландии», потеряли 464 чел. из пятисот. Молодую гвардию по существу принесли в жертву в процессе обеспечения прикрытия отходу. Русские воздерживались от ружейного огня, а просто обстреливали противника из пушек, однако, как описывал генерал Роге, «они убивали, но не побеждали… ибо три часа те солдаты встречали смерть без единого шага в стремлении избежать ее, и не имея возможности воздать неприятелю тем же»{753}.

К счастью для французов, Кутузов, узнав, что с ними сам Наполеон, не подал усиления войскам, перекрывшим дорогу. Многие на стороне русских испытывали укоренившееся нежелание сталкиваться с ним лично и предпочитали построиться в благоговейном страхе. «Как и в предыдущий день, император выступал впереди своих гренадеров, – вспоминал один из немногих кавалеристов, оставшихся в его сопровождении. – Снаряды летали и рвались вокруг него, а он словно бы не замечал их». Но героическая эпопея того дня закончилась на менее торжественной ноте, когда на исходе второй половины войска достигли городка Ляды. На подступах к нему их ждал отвесный обледеневший склон, спуститься по которому пешком не представлялось возможным, а потому Наполеону, его маршалам и Старой гвардии не осталось ничего иного, как только съехать вниз на собственных задах{754}.

На следующий день в Дубровне император взял более серьезный тон, когда, собрав гвардию, обратился к плотным рядам медвежьих шапок. «Гренадеры моей гвардии, – начал он громко, – вы стали свидетелями развала армии. Ввиду прискорбной неизбежности, большинство солдат побросали оружие. Если вы последуете этому катастрофическому примеру, не останется никакой надежды. Спасение войска вверено вам, и я знаю, что вы оправдаете мое мнение о вас. Не одни офицеры должны поддерживать строгую дисциплину, солдаты тоже обязаны следить за всем и сами наказывать тех, кто оставляет строй». В ответ гренадеры подняли на штыки медвежьи шапки и принялись издавать дружные возгласы ликования.

Мортье произнес сходную речь перед оставшимися в живых бойцами Молодой гвардии, и те откликнулись выкриками «Vive l'Empereur!» Немного дальше позади них в маршевых порядках генерал Жерар словес не разводил, но применил простой и действенный метод к одному из гренадеров 12-го линейного полка, оставившему место в строю и категорически отказавшемуся сражаться. Жерар подъехал к солдату, вытащил из седельной кобуры пистолет и, взводя курок, пригрозил вышибить нарушителю мозги, если тот не вернется обратно. Он не подчинился, и генерал застрелил его, а затем обратился к остальным, напомнив им, что они не на гарнизонной службе, но являются солдатами великого Наполеона, а посему от них ожидают очень многого. Строй отозвался криками: «Vive l’Empereur! Vive le général Gérard!»{755}

Позднее в тот же день, 19 ноября, Наполеон добрался до Орши, где надеялся собрать и сплотить оставшиеся войска. В городе вполне хватало провизии и оружия. «Несколько дней отдыха и хорошей еды, а помимо всего прочего лошади и артиллерия быстро поправят наши дела», – писал он накануне Маре из Дубровны. Император французов выпустил воззвание, распределяя сборные пункты для каждого корпуса. Он предупредил, что у любого солдата, имеющего в распоряжении коня, отберут его для нужд артиллерии, что вся лишняя поклажа подлежит сожжению и что бросивших части ожидает наказание. Наполеон лично расположился у ведущего в город моста через Днепр, приказывая сжигать лишние частные повозки, а солдат, которым не полагались лошади, сдавать их. Затем он поставил вместо себя жандармов с приказом направлять прибывающих в соответствующие корпусы и ставить их в известность, что кормежка полагается только тем, кто вернется под знамена{756}.

Глядя на людей, текущих в город, Наполеон со все возраставшей тревогой думал о Нее, которого, казалось, потерял безвозвратно. В тот вечер он измерял шагами комнату на территории бывшего иезуитского монастыря, где остановился, проклиная за поспешность Даву, не дождавшегося Нея, и изъявляя готовность не пожалеть ни одного из трехсот миллионов франков, хранившихся в подвалах Тюильри, лишь бы только вернуть маршала. Волнения императора разделяла и вся армия, где высоко ценили отважного и прямого Нея. «Его марш через Красный и соединение с армией представлялись невозможными, но коли и был человек, способный совершить невозможное, то все согласились бы, что это Ней, – писал Коленкур. – Разворачивая карты, все склонялись над ними и прикидывали маршрут, по которому он мог бы двинуться, когда б одна лишь отвага не открыла ему дороги»{757}.

Ней последним выступил из Смоленска утром 17 ноября посреди душераздирающих сцен. Маршал получил от Наполеона приказ взорвать городские укрепления, и его несчастному адъютанту, батальонному начальнику Огюсту Бретону, досталась незавидная работенка руководить установкой зарядов, а потом обходить госпитали с целью известить их обитателей об уходе французов. «Палаты, коридоры и лестницы заполняли во множестве мертвецы и умирающие, – писал он. – То было ужасное зрелище, одно воспоминание о котором заставляет меня содрогаться». Доктор Ларре велел приготовить крупные надписи на трех языках с просьбой относиться к раненым с состраданием, но ни он, ни они не питали никаких иллюзий. Многие выползали на дорогу, умоляя во имя гуманизма взять их с собой, в страхе перед перспективой быть оставленными на милость казакам{758}.

В корпусе Нея на тот момент насчитывалось не более шести тысяч вооруженных солдат, но за ним следовали, по крайней мере, вдвое больше отставших от своих частей и гражданских. Маршал продвигался по дороге, усеянной обычными приметами отступления, но на следующее утро за Корытней обнаружил, что проходит мимо поля недавнего сражения. А во второй половине дня 18 ноября сам нос к носу столкнулся с Милорадовичем, который, не сумев захватить принца Евгения, а потом Даву, твердо вознамерился в третий раз шанса своего не упустить.

Генерал отправил к Нею офицера с белым флагом и с предложением сдаться, но тот запиской известил русских, что маршалы Франции в плен не сдаются.[176]. Затем Ней развернул войска, открыл огонь из шести оставшихся пушек и предпринял фронтальную атаку на русские позиции. Французы действовали с таким élan (порывом), что едва не смяли перегородившие им путь русские пушки, однако залпы картечи и контратака русской кавалерии и пехоты заставила храбрецов Нея отойти. Ни мало не смутившись, Ней бросил войска на второй приступ, и колонны его с несгибаемой решимостью продвигались вперед и вперед под градом картечи. То была «битва гигантов», как описывал виденное генерал Уилсон. «Целые шеренги падали только с тем, чтобы их сменили следующие, идущие умереть на том же самом месте», – выражал мнение один русский офицер. «Bravo, bravo, messieurs les français! – едва не аплодировал Милорадович, обращаясь к одному взятому в плен офицеру. – Вы только что с поразительным напором атаковали горсткой людей целый корпус. Невозможно выказать большую храбрость».

Но не прошло много времени, как французы вновь были отброшены. Полковник Пеле, находившийся в передних рядах своего 48-го линейного, получил три ранения и стал свидетелем фактического расстрела полка. От шестисот человек соседнего 18-го линейного полка остались пять или шесть офицеров и двадцать пять или тридцать солдат, к тому же в атаке он лишился своего орла. 4-й линейный полк Фезансака потерял две трети активных штыков. Вольдемар фон Левенштерн, наблюдавший за происходившим боем с русских позиций, поскакал в ставку Кутузова объявить, что к ночи Ней будет захвачен в плен{759}.

Однако сорокатрехлетний сын бочара из Лотарингии не принадлежал к числу тех, кого легко взять. Раздражительный и своевольный, Ней пришел в бешенство, поняв, что Наполеон предоставил его своей собственной судьбе. «Этот в – к бросил нас, он пожертвовал нами, чтобы спастись самому. Что теперь делать? Что с нами станется? Всему п…ц!» – бушевал маршал. Однако его верность императору вовсе не пошатнулась. И пусть он не был самым проницательным из маршалов Наполеона, Нея с полным на то правом можно назвать находчивым и, уж конечно, храбрейшим. После совещания с генералами, он решил обставить русских путем переправы через Днепр, протекавший более или менее в параллель с дорогой в некотором отдалении от нее, а потом двинуться на Оршу по другому берегу, обходя, таким образом, Милорадовича и превращая реку в преграду между собой и русскими.