Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам - Эдуард Филатьев

«Владимир Маяковский – яркий, внушительный мастер слова. Аплодисменты гулкие, долгие, яростные проводили его (эти же аплодисменты провожают и врагов футуризма)… Поэзы… Недоумённые улыбки, хохот. Маяковский читает поэзу. Хохот… Уходит. „Просим ещё“. Бросает в публику: "Вечер кончился "…

Вива, футуристы!»

Напомним, что «поэзами» называл свои стихотворения Игорь Северянин.

24 января футуристы прибыли в Николаев, где по традиции объявились перед народом в размалёванном виде. Местная газета «Свет» написала:

«В день «футуристического вечера» все билеты были заранее распроданы. Публика большими массами ходила за футуристами, и немало трудов стоило полицейской власти разогнать толпу…

Во время вечера наряд полиции дежурил в театре, не допуская скандала».

В «Я сам» говорится:

«Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось. В Николаеве нам предложили не касаться ни начальства, ни Пушкина. Часто обрывались полицией на полуслове доклада».

А в это время в «ежемесячном иллюстрированном ДЕТСКОМ ЖУРНАЛЕ для семьи и начальной школы», который назывался «Мирок», было напечатано стихотворение «Берёза»:

«Белая берёза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой…»

Подписаны эти строки были явным псевдонимом – Аристон. Футуристы детских журналов не читали, поэтому «Берёза» прошла мимо их внимания. Но широкая публика встретила её с одобрением.

«Завоевание» киевлян

28 января футуристы прибыли в Киев. В городе мгновенно разнёсся слух о том, что в театре, где должно было пройти их выступление, к потолку над сценой подвешивают рояль.

После завершения футуристического «вечера» одна из местных газет сообщила:

«Вчера состоялось первое выступление знаменитых футуристов: Бурлюка, Каменского, Маяковского. Присутствовали: генерал-губернатор, обер-полицеймейстер, восемь приставов, шестнадцать помощников приставов, двадцать пять околоточных надзирателей, шестьдесят городовых внутри театра и пятьдесят конных возле театра».

Газета «Киевлянин» добавила подробностей:

«Маяковский очень убедительно и толково на языке обыкновенной человеческой речи изложил теорию новой поэзии… Горожанин, для которого музыкальные впечатления слагаются из воя фабричных гудков, дребезжания экипажей, гудения телефонных проволок, шума автомобилей, лязга якорных цепей, вряд ли способен правильно понять и оценить музыку Бетховена и Моцарта».

Другая газета – «Киевская мысль» – высказалась несколько иначе:

«Ничего оригинального на этом вечере в сущности не было: у „футуристов“ лица самых обыкновенных вырожденцев с придавленными головами и мутными взглядами – такие лица можно видеть в суде на неинтересных делах о третьей краже… И клейма на лицах заимствованы у типов уголовных. Речи футуристов так же банальны, как и их внешность».

И, тем не менее, публика на выступления гастролёров валила валом. Бенедикт Лившиц потом писал:

«Футуризм сделался бесспорным „гвоздём“ сезона. Бурлюк, измерявший славу количеством газетных вырезок, мог быть вполне доволен: бюро, в котором он был абонирован, присылало ежедневно ему десятки рецензий, статеек, фельетонов, заметок, пестревших нашими фамилиями. В подавляющем большинстве это были площадная брань, обывательское брюзжание, дешёвое зубоскальство малограмотных строкогонов, нашедших в модной теме неисчерпаемый источник доходов. Мы стали хлебом насущным для окололитературного сброда, паразитировавшего на нашем движении, промышлявшего ходким товаром наших имён».

Бенедикт Лившиц, не выбирая выражений, писал обо всём в грубом, вызывающе задиристом тоне. Поэтому не особенно хочется выяснять, кто для кого явился «хлебом насущным» и «неисчерпаемым источником доходов» — футуристы для «сброда» «зубоскаливших строкогонов» или наоборот.

Вскоре выяснилось, что киевляне с книгой Чезаре Ломброзо тоже хорошо знакомы, и одна из газет поместила высказывание итальянского психиатра о своих пациентах:

«Помешательство у некоторых из них проявляется нелепыми, но в то же время грандиозными идеями и такой несокрушимой верой в них, что невежественная толпа, невольно увлекается ими… Недаром же говорят, что толпа способна поклоняться лишь тому, чего не понимает».

Видимо, не случайно по рукам тогда начало ходить четверостишье, едко подковыривавшее покинувших обе столицы футуристов:

«Они ушли, забрав свои скрижали —

мы им за это свой поклон отвесим.

Как тараканы футуристы побежали

по самым разным городам и весям».

Видимо, эти стишки дошли и до Киева, где на представлении футуристов побывал студент Киевского университета Михаил Булгаков. Он не пропускал ни одного культурного мероприятия, особенно если в нём участвовали москвичи или петербуржцы. Так как Давид Давидович Бурлюк был самым старшим среди гастролёров, о нём говорили как о предводителе авангардистов.

Написав через десять с небольшим лет пьесу «Бег», Булгаков ввёл в неё «необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: „Стой! Сенсация! „Тараканьи бега!“ Русская азартная игра с дозволения полиции“».

Хозяином этого заведения являлся некий «одетый во фрак» Артур Артурович, с которым генерал Чарнота обменивался репликами:

«ЧАРНОТА. Смотрю я на тебя и восхищаюсь, Артур!

Вот уж ты и во фраке. Не человек ты, а игра природы – тараканий царь. Ну и везёт тебе! Впрочем, ваша нация вообще везучая!

АРТУР. Если вы опять начнёте проповедовать здесь антисемитизм, я прекращу беседу с вами.

ЧАРНОТА. Да тебе-то что? Ведь ты же венгерец!

АРТУР. Тем не менее.

ЧАРНОТА. Вот я и говорю: везёт вам, венгерцам!»

Этой сценой Булгаков явно намекал на иудейское происхождение Артура Артуровича (явно списанного с Давида Давидовича Бурлюка) и на дозволенные полицией «тараканьи» футуристские забавы.

Кстати, и писатель Алексей Толстой, в своё время насмотревшийся на выходки футуристов, перебегавших с одного мероприятия на другое и всюду устраивавших громкие скандалы, тоже включил «тараканьи бега» в свою повесть «Похождения Невзорова или Ибикус» (она написана чуть раньше «Бега»).