Читаем без скачивания Маршалы и генсеки - Николай Зенькович

Можно понять, что чувствовали генералы, отлученные от военной службы. Никакому иному ремеслу, кроме армейского, они обучены не были. Сразу же свалилась масса чисто житейских забот. Непривыкшие к равнодушию, не говоря уже об откровенном хамстве со стороны мелких служащих, решавших бытовые проблемы, отставные генералы затосковал^. И если раньше, находясь при должностях и погонах, как-то еще сдерживались, то, лишившись в одночасье всего, не стеснялись в выражениях. Кому, мол, нужны отставники-пенсионеры, дай Бог уследить за теми, кто вершит мало-мальски важными делами.

Ошибались генералы, ох как ошибались! Следили и за ними.

Третьего января 1947 года министр госбезопасности Абакумов направил на имя Сталина десяток машинописных страниц с сопроводиловкой: «Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 28 декабря 1946 года разговоре Гордова с Рыбальченко. Из этих материалов видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти. Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко».

«Еще раз просить…» Стало быть, эта попытка была не первой? Совершенно верно. На прежние предложения Абакумова, чья служба располагала записью разговоров куйбышевских генералов, Сталин санкции на арест не давал. Вы удивлены, читатель? Я тоже. Кремлевские интриги настолько тонки, а борьба за власть такая изощренная, что было бы упрощением называть главным виновником устранения неугодных кому-то людей одного Сталина.

Резолюция на донесении от 3 января 1947 года сделана от руки лично министром госбезопасности. Она коротка: «Тов. Сталин предложил арестовать Рыбальченко. В. Абакумов». И еще, чуть ниже: «Передано по телефону 3.01.47».

В тот же день Рыбальченко был арестован. Первым. Почему именно он? Из него начали выбивать показания на Кулика и Гордова.

О чем же говорили 28 декабря 1946 года бывший командующий округом и его бывший начштаба? Гордов жил в Москве, Рыбальченко — в Куйбышеве. Начштаба посетил квартиру сослуживца, прибывшего сдавать дела.

Эта папка сохранилась в архиве КГБ. Ее недавно обнаружили эксперты Конституционного суда России. О том, как подслушивали этот разговор, рассказала газета «Известия». Нам важнее содержание подслушанного разговора. А оно таково, что достойно хотя бы фрагментарного воспроизведения. Заглавной буквой «Г» обозначена фамилия Гордова, буквой «Р» — Рыбальченко.

«Р. Вот жизнь настала — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.

Г. А откуда урожай — нужно же посеять для этого.

Р. Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал поездом, неужели он в окно не смотрел? Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят в поездах, везде прямо говорят.

Г. Эх! Сейчас все построено на взятках, на подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.

Р. Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом — голод неимоверный, все недовольны… «Что газеты — это сплошной обман», — вот так все говорят. Министров сколько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.

Г. Ты где будешь выбирать?

Р. А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами…»

Захмелевшие генералы не выбирали слов, коими выражали обиду и горечь. Встреча обострила чувства. Было жаль себя, семьи, оставшиеся без прежних удобств, к которым, честно говоря, привыкли.

Читаешь записанный почти полвека назад разговор, а ощущение такое, будто речь идет о сегодняшнем дне. Все те же проблемы — безработные офицеры, не имеющие крыши над головой, — массовые увольнения военнослужащих, отсутствие уверенности в завтрашнем дне. И горькие мысли о невостребованности своих способностей, о новом потерянном поколении.

Однако вернемся в квартиру Гордова, где за рюмкой встретились смещенные со своих постов генералы.

«Г. Раньше один человек управлял, и все было, а сейчас столько министров, и — никакого толку.

Р. Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?»

Когда это сказано? Неужели в сорок шестом? Замените имя Сталина на Ельцина — как будто сегодня в подмосковной электричке едете. Сколько таких разговоров наслушаешься — на работе, в общественном транспорте, а ведь, слава Богу, никого еще пока не арестовали за инакомыслие.

«Г. Он все видит, все знает.

Р. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют — ну что пыль в глаза пускать?! Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка. Сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет! А вот Жуков смирился, несет службу.

Г. Формально службу несет, а душевно ему не нравится.

Р. Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Г. Безусловно…»

Как в воду глядели генералы! Ошиблись только во времени — морду набили не через десяток лет, а через четыре с половиной десятка.

«Г. Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.

Р. Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как венгры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет…»

И эти слова как будто сегодня сказаны.

«Г. За что браться, Филипп? Ну, что делать, е… м…, что делать?

Р. Ремеслом каким, что ли, заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.

Г. Что с писанины — не пропустят же.

Р. Сволочи, е… м…»

Тоска и безысходность. Гордов знает кремлевские порядки — к хозяину и близко не подпустят. Но каково остаться в пятьдесят лет не у дел, постоянно испытывать чувство вины перед семьей, униженному и оскорбленному властями? От отчаяния в захмелевшие головы лезут авантюрные мысли: