Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

Воля начальника не должна подвергаться никаким колебаниям, и в бою она должна находиться в состоянии высшего напряжения. В противном случае ее кривая с поразительной быстротой и точностью отразится на бойцах.

Если боец, идя в бой, не будет чувствовать за собой непреклонной воли, руководимой холодным рассудком, то он всецело подчинится колебаниям души. Он может вспомнить чувство долга, любовь к товарищам. Они могут заставить его позабыть чувство личной опасности, но с ним может случиться и то, что инстинкт самосохранения окажется сильнее прочих его душевных свойств.

Вот эту волю начальника в лице генерала Ляхова, силу его характера, без каких-либо колебаний, душу, полную безграничной отваги, – мы, бойцы 39-й дивизии, хорошо почувствовали на себе в недалеких будущих боях. Она, эта железная воля, повела нас вскоре по пути новых побед. Она заменила собой безводье, пустоту, болезненность и дряхлость, так холодно веявшие на нас.

Начальник дивизии и генерал-француз после смотра 3-го батальона отправились на артиллерийские позиции правого боевого участка, откуда вернулись поздно вечером к штабу полка. У палатки командира им был предложен чай. Несколько раз полковой оркестр при кликах «ура» исполнил марсельезу. В девятом часу гости, провожаемые полковым маршем, покинули полк.

Через несколько дней после посещения нас начальником дивизии вечером я сидел с врачами за стаканом чая у полкового перевязочного пункта.

После знойного дня было особенно приятно посидеть в прохладе, среди симпатичных собеседников, как то доктора Сопова, врача Лешневского и врача Каждана. Мои посещения к ним бывали довольно часты, так как нас с доктором Соповым связывала большая дружба еще с гимназических дней.

– Тиха украинская ночь, – проговорил врач Лешневский, прервав наступившее молчание.

– Пока тиха, а дальше увидим. Вчера так же было тихо, а к рассвету с собачьего ящика доставили троих раненых, – послышался из темноты голос врача Каждана.

– Господа, – заговорил доктор Сопов, – мы, кажется, несколько дней тому назад условились один раз в сутки не говорить о войне. Я сегодня особенно расположен на миролюбивую тему разговора. Я думаю, что вы, Товий Самуйлович, не откажетесь нам рассказать что-либо из вашего прошлого, хотя бы на тему об украинской ночи, которую вы сейчас вспомнили. Наверное, за время ваших студенческих годов в Киеве вам должна была врезаться в память, а может быть, и в сердце одна тихая украинская ночь.

Мы все энергично поддержали доктора Сопова. Но врач Лешневский, к которому обращались слова доктора Сопова, запротестовал.

– Никаких в себе способностей рассказчика я не чувствую, да, а если я вспомнил тихую украинскую ночь, то просто по ассоциации. И там была ночь, и здесь, и там было тихо, и у нас тихо, по крайней мере, до сего момента. Ну, вот вам и все, а вы уже вообразили у меня приступ каких-то сердечных воспоминаний. Вам бы, Константин Михайлович, как южанину, тифлисцу, – обратился Лешневский к Сопову, – был бы по плечу хороший рассказ про какую-нибудь ночь, не лишенную, может быть, и ваших приключений.

Все присутствующие, зная про веселое препровождение доктором Соповым отпускных дней в Тифлисе, громко рассмеялись.

– В моих приключениях очень мало интересного, – опять заговорил доктор Сопов. – Но, откровенно говоря, господа, если бы во мне сидел бы маленький поэт, то я, безусловно, часть своей музы посвятил бы красоте тифлисских ночей. В самом деле, господа, что может быть прекраснее этих теплых южных ночей! В их ласкающей неге, в их веселой и бурной жизни находишь какое-то удовлетворение, а иногда и забвение после обычно скучного и длинного дня. В знойный летний день Тифлис на вас не произведет большого впечатления. От раскаленных жарой его улиц, стен и крыш домов вам все в городе покажутся какими-то вялыми, сонными, без признаков какой-либо чувствительности. Вас не должно удивить, если, войдя в лавку, вам придется будить ее хозяина. За нарушенный его покой он едва ли будет с вами любезен. Он не будет торговаться, а постарается поскорее избавиться от вас и вновь погрузиться в дремоту. Даже ваши друзья, пригласившие вас, встречают вас как-то странно, без особого восторга, так, как будто ваш приход для них является неприятным.

Но вот, по волшебному мановению наступившей ночи, Тифлис совершенно преображается. Вы с трудом узнаете и город, и его обитателей. Вместо сонливости какая-то непринужденная живость, а вялость превращается в пылкий южный темперамент. Улицы наполняются веселой пестрой толпой. Ее громкий говор почти заглушает шум экипажей. Надо заметить, господа, что Тифлис очень музыкальный город. Идя вечером по улице, вы часто услышите из открытых окон многих домов пение и звуки пианино.

Последнее является неотъемлемой принадлежностью чуть ли не каждой семьи. Вообразите, господа, с каким чувством я выходил на улицу, утопающую в море звуков! С какой радостью я втискивался в толпу гуляющих, в этот неугомонный рой людей! А сколько этих мимолетных и милых знакомств. Иногда же меня, как старого коренного тифлисца, влекло из шумных улиц в загородные сады, окружающие Тифлис широким зеленым кольцом.

Помимо оригинальной обстановки любил Тифлис еще и выпить, и хорошо поесть. Вообразите, господа, вам подает на стол прекрасную осетрину на вертеле не какой-нибудь чопорный лакей, а настоящий тифлисский кинто.[214]

Далее я не буду произносить ряд непонятных для вас слов, названий наших кавказских яств. Скажу только одно, что туземную кухню я не променяю ни на какие европейские блюда.

Но что мне особенно было по душе – это нравы тифлисцев. Эти люди могут веселиться до упаду почти с детской наивностью. Послушайте вы их беззаботный и искренний смех, их мелодичные песни, посмотрите их пляску, и ваша душа воспрянет к ним.

Еще одно обстоятельство, господа, – тифлисцы, да и вообще кавказцы, рождены в вине, но пьянства у них нет. Такие случаи, как ссора, драка и т. п., под влиянием чрезмерно выпитого вина являются для них исключением. Не преувеличу, если скажу, что в них сидит какая-то природная деликатность.

Дальнейшая речь доктора была прервана словами подошедшего санитара.

– Ваше высокоблагородие, с позиции принесли раненого.

– Ну, вот, видите, господа, и сколько раз случалось, что когда я вам начну рассказывать что-либо, всегда кто-нибудь должен прервать меня. – Затем, обратившись к санитару, доктор спросил: – А сделана ли раненому перевязка на позиции?

– Никак нет. Носильщики говорят, что раненый перебежал под вечер, и его напрямки доставили к нам.

– Так, значит, речь идет о турке-перебежчике?