Читаем без скачивания Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 6] (1945 – 1970 гг.) - Феликс Кандель

Из Израиля пришел отрицательный ответ; члены Комитета отказались от захвата самолета, но группа Дымшица–Кузнецова тайно готовилась к побегу.

А. Мурженко (июнь 1970 года):

"Нас будет шестнадцать… Конечно, у каждого из беглецов свои мотивы, но основная причина побега лежит на поверхности: нет возможности свободно эмигрировать, поэтому приходится переходить границу нелегально и даже идти на такой шаг, как захват самолета (правда, на земле, а не в воздухе, и, конечно, без оружия…)

Уже ничего нельзя изменить – у меня настроение камикадзе… Мытарства мне надоели, идти на компромисс с совестью не могу. Я устал…"

Э. Кузнецов (из "Дневников", написанных в заключении):

"Вечером в лесу возле аэропорта "Смольное" я сказал, что за нами слежка. Это ты нервничаешь, говорят. Я понял, что все они чувствуют обреченность операции, но не хотят признаться в этом ни себе, ни друг другу… Борис (Пенсон) сказал мне доверительно: "Теперь хоть в петлю, лишь бы не возвращаться…"

Почему же я всё-таки согласился на побег?.. 20 месяцев – от освобождения из тюрьмы до нового ареста – были для меня сплошной душевной судорогой…"

И далее: "Я не знаю ни одного дела хотя бы с пятью участниками, которое обошлось бы без доносчика. У нас доносчиков не было. Это предмет моей гордости…"

И. Менделевич (из книги "Операция "Свадьба"):

"Похоже, нас выследили… Яснее ясного – мы на крючке. Нам не удастся вырваться. Разумнее было бы отложить операцию…

Почему мы не сделали этого? Сложный вопрос… Нас вела мечта, и было жалко от нее отказаться. Да и выбора не было. Оставаться в этой стране мы уже не могли. Сила, овладевшая нами, превышала доводы разума.

И всё же редко мне выпадали такие счастливые дни: я верил, что наконец-то живу в согласии с волей Бога, был счастлив и готов на всё…"

4

15 декабря 1970 года. Ленинградский городской суд на Фонтанке. Усиленные наряды милиции и работников КГБ. Вход только по пропускам. Небольшой зал заседаний заполнялся специальной публикой, состав которой обновляли каждый день. Во время суда происходила частая смена конвоя, приставленного к подсудимым. Топот сапог, щелкание каблуками – иногда это повторялось каждые 10–15 минут.

На скамье подсудимых – 11 человек. М. Дымшиц, Э. Кузнецов, И. Менделевич, С. Залмансон, И. Залмансон, А. Мурженко, Ю. Федоров, А. Альтман, Б. Пенсон, А. Хнох, М. Бодня. В. Залмансон был офицером, и его судил Военный трибунал. Мэри Хнох, Алевтину Дымщиц и ее дочерей к суду не привлекли.

Статьи обвинения: "измена родине", "ответственность за приготовление к преступлению и за покушение на преступление", "хищения государственного имущества в особо крупных размерах" (имелся в виду самолет) , "участие в антисоветской организации", "антисоветская агитация и пропаганда".

Из воспоминаний матери Б. Пенсона:

"Нас, родственников подсудимых, пропускали в здание по списку. Атмосфера в зале была крайне напряженной, на нас смотрели с откровенной злобой.

Но вот начался суд. Обвинительное заключение читали со многими перерывами. Выступления прокуроров длились часами. Судья заметно уставал…

Адвокаты объясняли, что самолет и летчики целы и невредимы, что самолет собирались использовать как средство передвижения, и ни один из подсудимых не предлагал продать его и присвоить вырученные деньги. Адвокаты просили снять обвинение в хищении самолета, прокурор вступал с ними в спор, в зале было душно и жарко". "Во время перерыва всех удаляли из зала, а подсудимые оставались на месте. Их плотно оцеплял конвой. В коридоре зрители шепотом переговаривались: "Вот шайка работала! Расстрелять их мало!"…"

Так начался "самолетный процесс" – восемь дней судебных заседаний: допросы, обвинение, защита. На вопрос прокурора, считает ли он себя "сионистом или лицом еврейской национальности", И. Менделевич сказал: "Я еврей, единственное желание которого – попасть в Израиль". На это прокурор заявил: "Русский народ выделил вам Биробиджан, и поезжайте туда". Менделевич ему ответил: "Позвольте мне самому решать, какое государство, а не какая область является моей родиной".

Прокурор – вопрос Ю. Федорову: "Знали ли вы о том, что должны были служить маскировкой преступного замысла группы, чтобы не видны были "еврейские уши" этой группы?" Федоров: "Я не понимаю, что вы имеете в виду". Прокурор: "Вы знали, что в группе будут одни евреи?" Федоров: "Да, знал". Прокурор: "Знал и согласился?!"

Э. Кузнецов (мать – русская, отец – еврей): "В лагере (во время первого заключения) я впервые столкнулся с участниками национальных движений… Я понял, что мне нужно прибиваться к своему берегу; он для меня определяется той половинкой крови, которая сильнее – хотя бы потому, что навеки причисляет к стану отверженных. Так я сделал свой выбор…" На вопрос о национальности Кузнецов ответил: "Еврей". Прокурор: "Но ведь в паспорте у вас записано русский?" Кузнецов: "Вы спрашиваете меня не о записи в паспорте, а о моей национальности".

Обвинение потребовало для Дымшица и Кузнецова смертную казнь, остальным – сроки наказания до 15 лет. Из последнего слова подсудимых (записано по памяти присутствовавшими на процессе):

М. Дымшиц: "Мы, группа подсудимых, разные по характеру люди. Многие из нас познакомились друг с другом только в последний день. И всё-таки отрадно, что и здесь, на суде, мы не потеряли человеческий облик. Не стали кусать друг друга, как пауки в банке…"

Ю. Федоров: "Обвинитель не поскупился на сроки, но знает ли он, что значит хотя бы три года в лагере? Я не могу понять почему Кузнецов и Дымшиц вдруг оказались виновнее всех остальных… И еще хочу подчеркнуть: я сам настоял на своем участии, а Мурженко привлечен мной даже вопреки желанию Кузнецова…"

А. Альтман: "Граждане судьи, я обращаюсь к вам с просьбой сохранить жизнь Кузнецову и Дымшицу и назначить минимальное наказание единственной среди нас женщине – Сильве Залмансон… Сегодня, когда решается моя судьба, мне и прекрасно и тяжело: я выражаю надежду, что Израиль посетит мир. Я шлю тебе сегодня свои поздравления, моя земля! Шалом алейхем! Мир тебе, земля Израиля!.."

С. Залмансон:

"Я не могу прийти в себя… Прокурор предложил снять головы за несодеянное. И если суд согласится, то погибнут такие замечательные люди, как Дымшиц и Кузнецов. Я считаю, что советский закон не может рассматривать как измену чье-либо намерение жить в другой стране. Я убеждена, что по закону нужно привлечь к суду тех, кто незаконно попирает наше право жить там, где нам хочется…

Я и сейчас ни минуты не сомневаюсь, что когда-нибудь уеду и буду жить в Израиле… Это мечта, освященная двумя тысячелетиями надежды, никогда меня не покинет. В будущем году в Иерусалиме! И сейчас я повторяю: "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет правая рука моя"…" (Повторяет эти слова на иврите.)

5

Приговор объявили 24 декабря 1970 года, во второй день праздника Ханука: "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической республики. Судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда… установила вину подсудимых… (перечислены фамилии) в том, что они в силу своих антисоветских убеждений, действуя умышленно в ущерб государственной независимости Союза ССР, в 1969–1970 годах вошли в преступный сговор и приняли решение изменить родине путем бегства за границу…"

Марка Дымшица и Эдуарда Кузнецова приговорили к "исключительной мере наказания" – смертной казни. Иосиф Менделевич и Юрий Федоров – 15 лет заключения, Алексей Мурженко – 14 лет, Арье Хнох – 13, Анатолий Альтман – 12, Сильва Залмансон и Борис Пенсон – 10, Израиль Залмансон – 8, Мендель Бодня – 4 года лагерей.

Суд определил для Федорова и Мурженко пребывание "в исправительно-трудовой колонии с особым режимом", Менделевичу, С. Залмансон, И. Залмансону, Альтману, Хноху и Пенсону – "в колонии строгого режима", Бодне – "в колонии усиленного режима". Почти у всех в приговоре было указано: "без конфискации имущества за отсутствием такового".

И. Менделевич: "На лице Марка не дрогнул ни один мускул. Сильва закричала, заплакала. Эдуард выдавил: "Никак большевики не напьются кровью. Ну ничего, когда-нибудь они в ней захлебнутся"…"

Когда огласили приговор, группа зрителей в правой части зала организованно зааплодировала. Мать Пенсона закричала: "Дети, мы будем вас ждать! Мы все будем в Израиле…" Отец Менделевича: "Израиль с вами! Наш народ с вами…" Жена Федорова: "Всё будет хорошо! Всё будет хорошо…" А в зале продолжались аплодисменты, пока кто-то, наконец, сообразил, что аплодирующие как бы невольно подбадривают родственников осужденных. И раздалась команда: "Кончай аплодисменты!"

В. Буковский:

"В тот сумасшедший, лютый декабрь 70-го, когда власти полностью перекрыли все контакты с Ленинградом, отключили телефоны, снимали с поездов, только одному Вовке Тельникову удалось прорваться в Москву с текстом приговора и стенограммой суда. Потом – безумная гонка по Москве: проходные дворы, подъезды, метро, машины…