Читаем без скачивания Смерть говорит по-русски (Твой личный номер) - Андрей Добрынин

— Давно мог бы уйти на покой — все для нее старался, — с горечью произнес Терлинк. — А мне про нее ребята такое рассказывали...

У входа в мечеть снова затрещал пулемет Байт-лиха. Терлинк с Корсаковым метнулись к окнам. Корсаков выглянул в окно и тут же отпрянул — автоматная очередь угодила в амбразуру, пули, взвизгнув, выбили осколки из толщи стены. Однако прятаться было нельзя — приходилось отстреливаться, и Корсаков вновь выставил винтовку в окно. Ветер дул ему в лицо, и по ветру на мечеть несло клочковатую массу дыма, в которой мелькали фигуры атакующих.

— Черт, ничего не вижу! Они завесу поставили! — заорал Терлинк.

У входа в мечеть взорвалась граната, и пулемет смолк. Терлинк, на ходу прикрепляя штык-нож к автомату, бросился туда, а за ним и Корсаков. Спина у Байтлиха была вся разворочена взрывом, невероятным усилием он приподнялся на руках, встал на колени, и в этот момент автоматная очередь пробила ему грудь. Он отрывисто выругался по-немецки и рухнул ничком, припав щекой к прикладу своего пулемета. Из клубов дыма, непрерывно стреляя, выросла целая цепь низаритов. Корсаков отшвырнул винтовку и бросился за пулемет, но потерял несколько драгоценных мгновений — тяжелое тело Байтлиха мешало ему. Терлинк, стоя во весь рост, длинной очередью с бедра изрешетил нескольких атакующих.

— Что, получили?! — ликующе вопил он. Переднему из набегавших на него низаритов он ловко перерубил горло штык-ножом, второму всадил штык в живот, но автоматная очередь, выпущенная в упор, швырнула его на камни. Злобно рыча и скаля зубы, Терлинк попытался  подняться,  но рослый  боро-дач-низарит длинной очередью пригвоздил его к полу, и он умер — как и Байтлих, с проклятием на устах. Один из нападавших уже занес над Корсаковым штык, однако из глубины, помещения грянул вы стрел, и низарит, выронив автомат и схватившись за шею, повалился навзничь. Стрелял Эрхард Розе, неуверенно поводя в воздухе стволом пистолета.

Хлопнули еще три выстрела, но все три раза он промахнулся. Бородач спокойно сменил магазин автомата, прицелился и выпустил очередь. Рука Розе бессильно упала, лязгнув пистолетом о камни, голо ва свесилась на грудь, он дернулся несколько раз, словно пытаясь встать, после чего затих. Корсаков перекатился по полу, чтобы оторваться от нападавших, но те не мешали ему: оставшись без оружия, он увидел десяток направленных на него автоматных стволов и медленно поднялся на ноги. На нем был бронежилет, но он прекрасно знал, что автомат Калашникова на таком расстоянии пробьет практически любой бронежилет, что и подтвердилось на примере Терлинка и Розе. «Все равно прирежут, а перед этим еще и будут мучить», — вспомнились ему слова Фабрициуса, и он, решительно вытащив из чехла нож, начал пятиться к противоположной стене. Боковым зрением он заметил, что низариты выходят из проема в стене, соединявшего молитвенный зал с разрушенным жилым помещением. Те, что стояли перед ним, тоже стали надвигаться на него, причем часть заходила сбоку. Они явно хотели взять его живым, но броситься вперед не решались, видя, что наемник решил не сдаваться и намерен сопротивляться отчаянно. Корсаков пятился, надеясь упереться спиной в стену и обезопасить свой тыл, но внезапно двое из тех, что обходили его с флангов, решительно бросились между ним и стеной. Корсаков развернулся, сделал пару обманных движений корпусом, и когда один из нападавших на него со спины низаритов на миг потерял ориентировку, нырнул ему под левую руку и всадил ему в сердце нож. Обмякшее тело сползло к его ногам, но в следующий миг другой низарит с разбегу бросился на него, схватив за руки. Запнувшись о мертвеца, Корсаков в обнимку с тем, кто прыгнул на него, грохнулся на битые кирпичи. Он не успел высвободить руку — низариты толпой набежали на него, и страшный удар в висок, нанесенный тяжелым армейским ботинком, швырнул его во мрак беспамятства.

Корсаков очнулся от холода. Он лежал на голом цементном полу в огромной, совершенно пустой комнате с обитой железом дверью. В узкое окошко под высоким потолком виднелось пронизанное сол- нечным светом синее небо — правда, синеву сверху вниз грубо прочерчивали три железных прута. Голова у Корсакова болела, к виску было больно прикоснуться. Низариты, видимо, накачали его снотворным — на локтевом сгибе виднелся след от укола. От наркоза и от полученного сотрясения мозга пленника мутило. В его памяти понеслись картины гибели «великолепной семерки», и он застонал — он успел привязаться к своим товарищам, хотя и понимал, что вряд ли кто-нибудь во всем мире пожалеет о таких людях. Впрочем, он тут же с усмешкой вспомнил о красотке — жене Фабрициуса: вот она-то пожалеет наверняка, но не о невзрачном и немолодом муже, а о деньгах, лежавших на секретном счете, номер которого вместе с бумажником пули разорвали на груди Терлинка. «Да, разве этой шлюшке понять, каким солдатом был ее пузанчик-супруг», — подумал Корсаков и, вторично застонав от ломоты во всем теле, кое-как поднялся на ноги. Подойдя к окну, он подпрыгнул, ухватился за оконные прутья, подтянулся и выглянул наружу. Перед ним разверзлись такие неизмеримые дали, что от неожиданности он чуть не свалился на пол. Далеко внизу лежало безжизненное каменистое плато, пересеченное светлой линией дороги. По дороге, поблескивая, бежал автомобиль, крохотный, как божья коровка. Равнина упиралась в невысокую горную цепь, за которой, сколько хватал глаз, теснились другие вершины, постепенно размываясь и голубея. По-прежнему бесстрастно гудел «ветер ста двадцати дней», задувая в окно холод высокогорья. Корсаков подтянулся повыше и посмотрел вниз. Прямо под ним к земле уходила гладкая, словно стесанная гигантским резцом базальтовая стена головокружительной высоты. Правее Корсаков увидел внизу обширный двор, обнесенный мощной стеной. Двор служил одновременно и взлетной площадкой: на нем стояли большой десантный вертолет и второй вертолет поменьше. От ворот, возле которых стояли вооруженные часовые, постепенно понижаясь, на плато спускалась насыпь таких титанических размеров, что трудно было принять ее за творение рук человеческих, даже если допустить, что основой ее послужил горный отрог. Все увиденное Корсаковым было так огромно, что ему показалось, будто он попал в иной мир, в угрюмую страну великанов, равнодушную к маленькому человечку. Это впечатление отчасти рассеивали лишь тупо ноющий висок да маленькие фигурки часовых во дворе. Корсаков спрыгнул на пол и, усевшись у стены, стал ждать. Он понимал, что находится в главном убежище низаритов, в обиталище Горного Старца, и при мысли о том, что их всем миром отправили атаковать эту таинственную крепость, словно выстроенную могучими джиннами, лицо его искривляла злобная гримаса. Начальство явно не хотело их возвращения: свое дело наемники сделали, и теперь наступало время переговоров и соглашений, когда вояки становятся лишними. Эти мысли разогнали в голове у Корсакова сонную одурь, а в душе — подавленность и покорность судьбе. Ему остро захотелось вернуться и довести до конца свои счеты с компанией. «Не стоит умирать прежде смерти», — подумал он словами Томми Эн-до. Превозмогая боль во всем теле, он принялся делать разнообразные упражнения, разрабатывая затекшие мышцы и одновременно согреваясь. Через некоторое время он услышал звук шагов за дверью, в замочной скважине залязгал ключ, и дверь распахнулась. На пороге стоял тот самый бородач, который убил Терлинка и Розе, а за его спиной — еще несколько вооруженных до зубов низаритов. В руке бородач держал пистолет.

— Свяжите его, — распорядился бородач, кивком пропуская мимо себя своих подручных.

Те ринулись к Корсакову, обступили его и крепко скрутили ему руки за спиной. Удостоверившись в том, что пленник надежно связан, бородач убрал пистолет в кобуру. Корсаков отметил про себя, что кобуру он не застегнул. Пленника вытолкали из камеры и повели куда-то по бесконечным сводчатым коридорам, шедшим то вниз, то вверх, по извилистым лестницам, высеченным в скале. Отпирались неприметные бронированные двери, и процессия ныряла в тесные проходы, за которыми открывались просторные гулкие залы, вновь сменявшиеся лабиринтом коридоров. Корсаков обратил внимание на кожухи силовых кабелей, тянувшиеся вдоль стен, на чуть слышный ровный гул мощной вентиляции, выводившей из бесчисленных помещений излишнюю сырость, на телекамеры, впивавшиеся в проходивших своим стеклянным глазом. Видимо, где-то в скальных недрах скрывалась тепловая электростанция. На всех скрещениях коридоров и в залах, куда выходило по нескольку дверей, стояли часовые. В приоткрытые двери Корсаков видел то компьютерные залы со множеством операторов, вглядывавшихся в мониторы, то заставленные цапками стеллажи. Средневековая твердыня имела вполне современную начинку, но от этого становилась еще более зловещей. Корсаков поблагодарил судьбу за то, что низариты, экономя электричество, довольно скупо освещали коридоры: благодаря этому его охранники не замечали тех мелких безостановочных волнообразных движений, которые совершала кисть его правой руки, то крутясь, словно резец, вгрызающийся в дерево, то выламываясь из всех суставов. Покойный Томми Эндо по части умения освобождаться от любых пут и оков вполне мог бы потягаться с великим Гарри Гудини и терпеливо обучал этому искусству юного Корсакова. «Конечности должны быть гибкими, но этого мало, — говорил Томми. — Мало просто сгибать руки так и сяк, таща их из пут, — надо сгибать их часто-часто, делая сотни движений в минуту, чтобы рука сама нащупала слабину и пролезла в нее, как червяк или кошка. Попробуй связать кошку и уйти, — вернувшись, ты ее уже не найдешь. А все потому, что связанная кошка вертится не переставая. Безостановочных движений не выдержит никакой узел». И Томми, иллюстрируя собственные слова, словно вытекал из всех веревок, которыми ученики стягивали его, не жалея сил. Теперь Корсаков вспоминал его уроки и улыбался, предчувствуя удачу. Шагавший справа от него бородач покосился на его лицо и на ломаном английском прорычал: