Читаем без скачивания Замок Горменгаст - Мервин Пик

Текли годы, смутные опасения и подозрения не рассеивались, и хотя они не приняли завершенной формы, но забыты не были.

Доктора мучил вопрос почему в свое время Щуквол ушел со службы у него и как ему удалось втереться в доверие к Коре и Клариссе и пойти к ним в услужение? Какая иная причина тут могла быть, кроме желания Щуквола продвигаться вверх по социальной лестнице? Не исключено, что им руководили и значительно более опасные устремления! А потом сестры-близнецы исчезли.

И опять Щуквол… Именно Щуквол нашел на столе их записку, в которой сообщалось об их намерении покончить с собой. Хламслив раздобыл эту записку и тщательнейшим образом сравнил почерк, которым она была написана, с почерком письма, которое Ирма когда-то получила от Коры и Клариссы, Хламслив, применив весьма изощренные способы сравнения, потратил на изучение записки целый вечер. И вынужден был признать, что, скорее всего, и предсмертная записка, и письмо к Ирме было написано одной и той же рукой: большими, округленными буквами, неуверенно выведенными, словно писал ребенок. Но Доктор знал Кору и Клариссу на протяжении многих лет, да, они были умственно отсталыми, да, они были весьма странными, да, от них можно было ожидать чего угодно – но только не самоубийства! Доктор просто не мог поверить в то, что они были в состоянии лишить себя жизни!

И Графиня тоже категорически отказывалась поверить в то, что они могли совершить самоубийство. Их инфантильность, их тщеславие, их неприкрытое стремление играть ту роль, для которой они, по их собственному мнению, были предназначены – роль знатных дам, великолепных, важных, украшенных драгоценностями, – начисто исключали саму идею самоубийства. Но никаких доказательств того, что сестры-близнецы были убиты, Графиня не могла найти.

Доктор Хламслив рассказал Графине о словах, которые выкрикнул Щуквол в горячечном бреду. «А если считать сестер-близнецов, то это будет уже пятеро». Некоторое время Графиня молчала, глядя в окно.

– Почему пятеро? – наконец спросила она.

– Вот именно, почему?

– Пять тайн, – сказала Графиня, тяжело роняя слова и никак не меняя выражение лица.

– Но кто эти пятеро, ваша милость? Пятеро…

Графиня прервала Хламслива и медленно стала перечислять:

– Герцог, мой супруг. Исчез. Одна тайна. Его сестры – исчезли. Вторая тайна. Потпуз – исчез. Третья. Пылекисл и Баркентин – гибнут в огне. Четвертая и пятая тайны…

– Но в гибели Пылекисла и Баркентина не было ничего особенно таинственного…

– Если бы это произошло только с одним из них – в этом не было бы ничего загадочного. Но двое? Это уже по меньшей мере странно. И в первом, и во втором случае присутствовал этот молодой человек.

– Молодой человек? – не понял Доктор.

– Щуквол.

– Ага, тогда наши подозрения совпадают.

– Вот именно.

Хламслив вспомнил стихотворение Фуксии: «Белым и алым лицо горит…»

– Но ваша милость, – сказал Хламслив, обращаясь к Графине, которая по-прежнему смотрела в окно. – Из слов Щуквола можно заключить, что он вел счет странных исчезновений и смертей и проговорился об этом лишь случайно, находясь в бреду. Могу поклясться, что он не объединил в своем горячечном мозгу сестер в одну, так сказать, единицу, поэтому…

– Поэтому что?

– Поэтому общий счет смертей и исчезновений должен быть шесть, а не пять!

– В этом нет уверенности. Пока еще рано делать окончательные выводы. Подождем. Нужно забросить приманку. У нас нет доказательств… Но клянусь самыми черными корнями Замка, если мои опасения имеют под собой основания, Замку угрожает по крайней мере еще одно исчезновение… или смерть… которая потрясет Замок до основания…

Тяжелое лицо Графини раскраснелось. Она медленно опустила одну руку и вытащила из обширного кармана юбки горсть зерна. Потом так же медленно выставила руку в окно, раскрытой ладонью вверх. Словно ниоткуда вынырнула маленькая пятнистая птичка, уселась на указательный палец и, обхватив его лапками, стала клевать зерно.

Глава пятьдесят пятая

– Но он не может ничего с этим поделать! Такова традиция! Таков закон! – воскликнула Фуксия. – Он каждый день просто обязан сообщать тебе, какой обряд или ритуал нужно выполнять! И в его обязанности входит также пояснять тебе, что и как необходимо делать! Это не его вина – таков Закон. И отец, когда был жив, должен был подчиняться этому закону и выполнять все то, что приходится делать тебе. И твой дед, и дед твоего деда… И так без конца… И Щуквол никак не может вести себя иначе. Он обязан сообщать тебе что на каждый день предписывается в книгах Ритуала, хотя выполнение всех этих ритуалов, наверное, для тебя очень утомительно.

– Я ненавижу его! – процедил сквозь зубы Тит.

– Но почему, почему? – воскликнула Фуксия. – Разве можно ненавидеть его за то, что он выполняет свои обязанности? Неужели ты считаешь, что после тысяч лет соблюдения традиции для тебя должны быть сделаны какие-то исключения? Мне кажется, что ты даже предпочел бы Баркентина! Неужели ты не понимаешь, насколько ты предубежден против Щуквола? Ты проявляешь просто слепую нетерпимость! А мне кажется, что он прекрасно выполняет все, что от него требуется!

– Я ненавижу его! – упрямо повторял Тит.

– С тобой становится уже скучно! – воскликнула Фуксия довольно сердито. – Что ты заладил – ненавижу его, ненавижу его! Что в нем такого, что может вызывать ненависть? Ты что, так к нему относишься из-за его. внешности? А? А если это так, то тогда ты просто злобный, гадкий и отвратительный мальчишка!

Фуксия тряхнула головой, и черные волосы упали ей на лицо. Она отвела их в сторону и с горячностью вновь воскликнула:

– О Боже, Тит, неужели ты думаешь, что я хочу с тобой ссориться? Ты же знаешь, как я люблю тебя! Но здесь ты не прав. Ты проявляешь несправедливость – У Фуксии от волнения дрожал подбородок. – Ведь ты ничего о нем не знаешь!

– Я ненавижу его! – прошипел Тит. – Я ненавижу этого дешевого, омерзительного типа! Я ненавижу в нем все!

Глава пятьдесят шестая

Проходили месяцы, а напряжение все возрастала. Тит и Щуквол были постоянно на ножах, хотя Щуквол, само воплощение льстивой обходительности, ничем не выдавал свои чувства и никак не выказывал острой ненависти к Титу – к этому резкому, непокорному юноше, который стоял между ним, Щукволом, и достижением высшей точки его устремлений.

Тит с того самого дня – и как давно это уже было! – когда, стоя на парте в классе, он бросил молчаливый вызов Щукволу и рухнул в обмороке на пол, упорно держался опасного превосходства, которое добыла ему его необычная детская победа.