Читаем без скачивания Он строит, она строит, я строю - Любовь Каверина

— Ну, а дальше?

— А дальше детектив начинается.

— Какой детектив?

— Самый низкопробный. Кто другой бы рассказал — ни за что бы не поверил. Ну-ка, поскреби еще по сусекам. Душа пересохла.

— Вот немного в бутылке осталось.

— Прекрасно. Привезли нас в кабаре. А я уже был на взводе. И ни-че-гошеньки в дураке не ёкнуло, что это к нему судьба второй раз стучится. Только когда занавес раздвинулся, я глянул, у меня в глазах все завертелось — она! Нет, ты не представляешь: глаза, волосы, фигура! Кинулся на сцену, — меня в доме профессора в шутку кой-каким испанским словам выучили — а свои же паразиты оттаскивают. Ихние официанты через заднюю дверь норовят вышвырнуть.

— Ой!

— Да не на того напали! Чай, на фронте ордена не за лягушачьи лапки дают! Меня в дверь, я — в окно! Меня и полицией и госбезопасностью запугивали. А я пру как танк. Пока с ней не поговорил — не ушел.

— О чем поговорили?

— А о том… Вырвал у нее обещание приехать в Россию.

— Неужели она приехала к вам?

— Думаешь, она просто так танцовщица? Ничего подобного, она дочка кубинского миллионера. Во как! И приехала к Васе! Видно, правду говорят — дуракам везет.

— Что же она в Советском Союзе делала?

— Танцевала. А я опять как сумасшедший рисовал. Ты, малыш, даже не представляешь, какая это была сказочная жизнь. Хочешь, по-испански начну шпарить, а то ты, чего доброго, не поверишь.

— Вы с ней поженились?

— Угу… И родился у нас сын — черноволосый испаненок с синими, как российские васильки, глазами. Господи, ну откуда у Васи может быть такой красавец!

— Где же он сейчас?

— Ты, девуня, не поняла — это была сказка. А сказки всегда кончаются. Стала моя заморская жар-птица скучать по родным, устала от нашего дурацкого неустроенного быта и запросилась домой. Что с птицей сделаешь, в клетке ведь не удержишь? Уехала погостить, а родичи отобрали ребенка и назад не пустили. Потом, как на грех, началась кубинская революция, папаша ее рванул с Кубы и дочку увез. Теперь от них — ни слуху ни духу. Так-то вот. Она там, а я тут болтаюсь, как кое-что в проруби. Посмотри-ка, малыш, нельзя ли там еще чего из рюмок выжать? Нет? Ну, ладно, не буду, убери только свои богородицины глаза.

— Хотите, я вам крепкий кофе сварю?

— Бог с ним с кофием, вон твой ухажер идет. А мне пора туда, где елочка, фонарики, детки резвятся… В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла-а…

— Чего этот забулдыга к тебе лез?

— Как можно такое говорить о человеке, о котором вы ничего не знаете?

— Чего там знать: старый хрен пристает к неопытной девчонке. И ты тоже хороша: уединилась на кухню, уши развесила и слушаешь его пьяную брехню.

— Для вас это пьяная брехня, а для меня — редкий миг откровения. Пустите, мне надо идти чай накрывать.

— Спохватилась, твоя бабка давно уже все накрыла и послала меня сюда. Иди, говорит, а то, говорит, знаешь, как эти художники на молоденьких дур слюни пускают.

— Я очень прошу и вас, и бабушку о моей нравственности не беспокоиться. Извините, мне нужно идти к гостям.

— Нет, не пойдешь! С этим алкашом столько стояла и со мной постоишь! И вообще, что ты мне все выкаешь, будто я милиционер.

— Меня так воспитали.

— Вот и видно, что плохо воспитали, перевоспитывать пора.

— Извините, мне нужно идти.

— Иди, черт с тобой.

Ну что ж, Новогодний праздник, можно сказать, удался на славу. Следующий год принесет нам всем большое розовое счастье.

А янтарь — действительно, теплый живой камень.

Надо же!

Даже слово «воспитание» каждый понимает по-своему. Наверно, воспитание — это и есть та граница, которая отделяет одного человека от другого? Иногда, даже не целого человека, а только часть его. Вот бежит пунктир по каждой комнате, по каждому пальто, скок — перескочил на слова, или даже вообще на такую мелочь, как билеты в кино.

А что, казалось бы, простой вопрос: если идешь с Николаем в кино, кому платить? Но для меня он каждый раз вырастает в проблему: у бабушки попросишь — запросто не даст, Николай заплатит — получается, что он за мной «ухаживает».

— На тебя со стороны смотреть — обхохочешься. Идешь себе, ни на кого не глядишь, чуть на дядьку с мешком не налетела.

— Здравствуйте, Николай, я не опоздала?

— Девушка и должна на свидание позже парня приходить, а то получится, что она за ним бегает. Ты чего в брюках?

— Холодновато как-то…

— Вообще-то я в брюках не очень-то уважаю. Вот в Пушкине на танцах ходила одна такая: зад — во-о, и штанами обтянут, да еще в добавок во-от на такущих каблуках! Идет цок-цок, как кобыла.

— Вы любите танцевать?

— Не скажу, чтоб уж прямо такой танцовщик был, но на дамское танго из-за меня чуть две девицы не передрались.

— Ну и нравы!

— Вообще-то, я современных девиц не обожаю: их пойдешь провожать, а они с первого же раза все позволяют.

Зачем он про танцы рассказывает? Мне что, положено в этом случае ревновать? Или это просто такая форма ухаживания? Как же мне ему объяснить, что все эти «позволяет — не позволяет» не имеют никакого смысла? Что все гораздо сложнее.

Может быть, так попробовать? Жизнь — это подъем в гору. У каждого человека своя гора. У одного — маленькая и пологая. На такую и взобраться легко и спускаться скок-скок — одно удовольствие. Николай уже стоит на вершине своей горки. Выше некуда. А передо мной высоченный и крутой утес. Я на него еще только начала карабкаться. Вопрос, захочет ли Николай вместе со мной подниматься на МОЮ жизненную гору? Тогда можно было бы потерпеть и ухаживания и женитьбы. Или он заставит меня падать кубарем со своего утеса на его горку? Ведь я так разобьюсь?

— Чо, в киношку пойдем? У вас в Выборгском идет потрясная картина: «Семь невест для семи братьев».

— Давайте лучше пойдем к Петропавловской крепости, жалко такое редкое солнце упускать. И потом, я хотела рассказать вам фантастическую историю любви русского художника к двум «испанкам».

— А-а-а, это тот ханурик тебе на Новый год заливал? И чего только Анатолий Петрович притащил его с собой? Все общество испортил: напился, буги-вуги полез танцевать, к тебе приставал. Как можно так некультурно вести себя в гостях?!

— Он же герой войны, кавалер трех орденов Славы!

— Ну и что, в войну таким лафа была: напьется и лезет под танки. А ему за это ордена, медали.

— Если бы такие не лезли под танки, нас с вами здесь вообще бы не было.

— Ну, я бы был. Я довоенного производства.

— Я не в этом смысле…

— Да ладно тебе, чего понеслась, будто за углом пиво холодное дают?

— Действительно, похолодало что-то, может, мы к дому повернем?

— К дому так к дому, только чего ноги попусту трепать, когда трамваи есть.

Нет, никак у меня не получается разговор с Николаем. Может, у меня просто нет того аристократического такта, какой был у «испанок» художника? Как он здорово тогда сказал: «Я обнаруживал, что у меня плебейские манеры, только тогда, когда полностью избавлялся от них». Значит, нужно сначала исподволь обучать Николая своему языку, а потом уже разговаривать.

— Николай, вы подниметесь наверх, посидеть у меня?

— Чего ж не подняться, подняться — это запросто.

— Куда же я этот чертов ключ задевала?! Придется звонить.

— А-а, пришли, гулены.

— Ой, Анна Григорьевна здравствуйте! Откуда у вас ключ?! А бабушка где?

— Действительно, мам, ты чего?

— А чего «чего», нельзя, чтой ль, к невестушке приехать? На Новый год, сам знаешь, давление в затылке поднялось, так хоть сейчас посмотрю, как она тут обустроилась.

— А почему бабушки нет?

— Уехала твоя бабка болеть, и меня прислала за тобой доглядывать. Да что вы как в гостях, проходите, раздевайтесь. В кино были?

— Нет, по городу гуляли.

— Намерзлись, небось? Чего вам дома не сидится? Таскаетесь по улицам, будто свово угла нет.

— Ма, ну чего ты пристала?

— Ну-ну, ваше дело, молодое… Чой-то ты, невестушка, в штанах? Сними штаны-то, мужики не любят, когда баба — и в штанах.

— Сейчас переоденусь.

— Во-во, давай, а то люди подумают, у тебя и платья нет. Нет — так скажи, справлю тебе к Пасхе — хошь шерстяное, хошь креп-жоржетовое. Я в молодости и сама принарядиться любила. Бывало, на танцы приду — так каженный раз из-за меня парни подерутся.

— Что вы, у меня полно платьев!

— Ну-ну, дело молодое. Я вот тебе подарочек привезла. На-ко, разверни комбинашку, взгляни, в пору ли будет. На глазок ведь купленная, можно и обменять.

— Ой! Что вы, Анна Григорьевна, зачем же…

— Чо, не угодила? Гляди-ка, кружавчики какие, иль не нравится?

— Нет, что вы, очень красиво, только неудобно. Скажите хоть вы, Николай!

— Чо говорить, я в женские дела не встреваю.

— И правильно, сынок. Носи, милка, носи, добром меня помянешь. А теперь, молодежь, давайте чай пить. С холоду-то хорошо горяченького. Ставь, невестушка, чайник, да мечи калачи из печи.