Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам - Эдуард Филатьев

«Лекция Влад. Маяковского.

1. Ноктюрн на флейтах водосточных труб. О новейшей литературе, о дамах, о танго, о коровах. Почему футуристы. Самое красивое – вымазать лицо…

2. Сравнительное изучение стихов.

Мы и лысенькие.

3. К. Большаков.

Стихи свои, Шершеневича, Ивнева.

4. В. Маяковский.

Стихи Бурлюка, Каменского, Кручёных, Хлебникова, Северянина и свои».

Содержание афиши было рассчитано на привлечение провинциальной публики, не избалованной посещениями представителей столичной богемы.

Первое выступление состоялось 12 апреля. Особого успеха оно не принесло.

Но в городе появились плакаты, рекламировавшие второе выступление:

«Лекция Влад. Маяковского.

Тема: 1. «Египтяне и греки, гладящие чёрных и сухих кошек». Влияние на поэзию города. Поэзия качалок и сёл. Сегодняшний день. Поэзия аэропланов и машин. Здравый смысл и кухарка. Наши.

Лекция Конст. Большакова.

1. Задумчивые звёзды в эмалевых далях. От Пушкина до гримированных секунд.

2. В. Маяковский.

Отрывки из трагедии «Владимир Маяковский», прошедшей при переполненных сборах в обеих столицах.

Большаков и Маяковский.

Стихи всех футуристов».

Обратим внимание на откровенное лукавство – трагедия «Владимир Маяковский» никогда «в обеих столицах» не игралась.

О втором выступлении местная газета «Калужский курьер» отозвалась так:

«На вторую лекцию пришло десятка два. Игра не стоила свечей, и футуристический спектакль, то бишь доклад, подлежал отмене. И только благодаря любезности лично присутствовавшего в театре г. Чукмалдина, принявшего на себя убыток, вторая лекция состоялась. Она прошла более оживленно, нежели первая».

О выступлении Маяковского было сказано:

«Он импонирует хорошей дикцией и плавностью речи. В тоне слышится убеждённость, сплетающаяся с самомнением… „Я диктую России законы поэзии“. „Я учитель, и вам у меня, а не мне следует у вас учиться“».

Месяца не прошло, как Маяковского изгнали из Училища. Из гимназии, как мы помним, он ушёл сам. И вот теперь недоучившийся поэт-футурист выставлял себя пастором, учителем народа! В самом деле, самомнение удивительное!

Другие встречи

В «Я сам» (в главке «ВЕСЁЛЫЙ ГОД») о той поре говорится:

«Для меня эти годы – формальная работа, овладение словом.

Издатели не брали нас. Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не покупали ни одной строчки».

А поэтов, не нуждавшихся в средствах, издатели встречали с распростёртыми объятиями, их книги выходили одна за другой. Так, депутат Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич, монархист, черносотенец, придерживавшийся крайне правых взглядов (он говорил, что правее его – только стена), регулярно публиковал свои стихи. В его поэтическом сборнике «В дни бранных бурь и непогоды» были такие слова:

«Пусть одинок я, пусть я мал,

Пред сильным не склоняю выи,

Я не ищу людских похвал,

Служа на совесть лишь – России».

Наступила весна.

В начале мая 1914 года Маяковский познакомился с Борисом Пастернаком. Поэтесса Марина Цветаева говорила о них:

«Пастернак и Маяковский сверстники. Оба москвичи. Маяковский – по росту, Пастернак – по рождению. Оба в стихи пришли из другого, Маяковский – из живописи, Пастернак – из музыки… Оба нашли себя не сразу, оба в стихах нашли себя окончательно…

Маяковский ничего не боялся, стоял и орал, и чем громче орал – тем больше народу слушало, чем больше народу слушало, тем громче орал…

У Пастернака… множество одиноких, одинокое множество жаждущих, которых он, уединённый родник, поит».

А вот как ту встречу описал сам Борис Пастернак:

«Передо мной сидел красивый, мрачного вида юноша с голосом протодиакона и кулаком боксёра, неистощимо, убийственно остроумный, нечто среднее между мифическим героем Александра Грина и испанским тореадором.

Сразу угадывалось, что если он и красив, и остроумен, и талантлив, и, может быть, архиталантлив, – это не главное в нём, а главное – железная внутренняя выдержка, какие-то заветы или устои благородства, чувства долга, по которому он не позволял себе быть другим, менее красивым, менее остроумным, менее талантливым…

Природные внешние данные молодой человек чудесно дополнял художественным беспорядком, который он напускал на себя, грубоватой и небрежной громоздкостью души и фигуры и бунтарскими чертами богемы, в которые он с таким вкусом драпировался и играл».

В самом конце мая Маяковский принял участие в организационных собраниях общества «Живое дело». Во втором номере одноимённого журнала говорилось:

«Басит поэт-футурист В.В.Маяковский. Он возмущён условиями, в которых протекает работа современных писателей, он негодует на них, живущих „прежней славой“, уклоняющихся от встреч с противником лицом к лицу. И футурист с цветком в петлице модного пиджака, размахивая соломенной шляпой, зовёт к воскрешению забытых греческих истмийских игр, к воскрешению публичных состязаний поэтов.

– Пусть на этих состязаниях говорятся речи на заданную тему, пусть читаются экспромты, стихотворения, рассказы, пусть публика коронует «короля поэтов» – такая словесная Олимпиада должна оживить нашу литературу, – заключает Маяковский.

О предложении г. Маяковского говорят долго, говорят шумно. И в конце концов голоса скептиков тонут в хоре молодых оживлённо зазвучавших голосов».

Маяковский, видимо, забыл (или просто не знал), что Истмийские игры в честь бога Посейдона, каждые два года проводившиеся в Древней Элладе, были, как и игры Олимпийские, запрещены в IV веке нашей эры римским императором Феодосием I. Запрещены при введении христианства – из-за того, что языческие. Хотя усилиями француза Пьера де Кубертена Олимпийские игры были в 1896 году восстановлены, и царская Россия принимала в них участие, предложение Маяковского вполне могло встретить решительное неодобрение православных церковников.

Что же касается писателей, которые жили «прежней славой», то здесь следует сказать, что в 1914 году вышло второе (в 24 томах!) собрание сочинений Дмитрия Мережковского, после чего академик Нестор Александрович Котляревский выдвинул Мережковского кандидатом на соискание Нобелевской премии. Так что поэтам-футуристам, ещё только завоёвывавшим себе место под солнцем, было кому завидовать.