Читаем без скачивания Душехранитель - Сергей Гомонов

В глазах незнакомца блеснул интерес. И дальше он не сделал ни шага, развернулся и спросил:

— Вы сильно торопитесь?

— Да… то есть… не сильно. Но тороплюсь.

— Вас подвезти?

— Нет, не нужно, я живу… то есть, работаю рядом… — проклятый язык играл с нею злые шуточки, ибо мысли метались, а глаза видели только лучащийся искренней симпатией взгляд собеседника.

— Меня зовут Виктором. Могу я чем-нибудь загладить вину за свою неловкость?

Надя улыбнулась…

Николай знал, что это сон, знал, что этого никогда не было. Он бегал по заливному лугу с большим псом, очень похожим на волка, на светло-серого, почти совсем седого старого волка. Места, где они играли, были совершенно неузнаваемы. Вдали синели горы, где-то рядом, Николай знал, текла широкая река. Он чувствовал себя молодым, очень молодым. Мальчишкой лет четырнадцати. И еще… одновременно он чувствовал себя и этим псом. Их единило то, что оба были как два невесомых облачка — свободны, легки, радостны. Волк рвал у него из рук палку, Николай забавлялся и не отдавал ее. Зверь тихо порыкивал, изображая злость, и тогда мальчишка-Николай подставлял ему свою руку. Стальные челюсти пса ухватывали предплечье, но даже следа боли не было при этом укусе. Оба валились в траву, прохладную сочную траву, катились по ней: Николай — заливаясь смехом, волк — прерывисто дыша и рыча.

Оба замерли друг против друга. Мальчик видел себя глазами волка, в то же мгновение видел и волка своими глазами. Это было необъяснимо. Это был сон. Прекрасный сон. И снова бесконечный, безудержный бег наравне с ветром.

А потом Николай видел быстро приближающеюся землю. Это уже год или два спустя, как подсказало ему что-то… Он падает, теряет сознание.

Человек с темными раскосыми глазами, старик, наклоняется над ним. Николай откуда-то знает, что этот человек — кулаптр, что имя его — Паском. Юноша ощущает тугие повязки на всем теле. За дверью слышится тихий стон зверя.

— Нат умирает. Борись-борись, мой мальчик, борись… Он справится.

Дурнота. Тьма…

Николай застонал во сне. Очнулся. Приоткрыл глаза. Возле его кровати стоит молодой мужчина безобразной наружности, но статный, великолепно сложенный, с гривой длинных русых волос, одетый по неизвестной Николаю, но хорошо знакомой тому юноше, которым был сейчас Николай, моде. «Тессетен, друг твой», — подсказывает память.

— Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, — и показывает Николаю лежащего у него на ладони слепого новорожденного щенка. — Бэалиа только что ощенилась, просила передать, — он усмехается и кладет волчонка на грудь лежащему приятелю. — Как ты, братец? Живой?

Щеночек тихонько поскуливает, тычется мокрым носиком в яремную впадинку на горле Николая. От волчонка пахнет молоком и травами, как в доме Сетена. Так пахло и от Ната.

Снова провал. Но с того момента дела больного идут на поправку. А вскоре они — уже совсем взрослый Николай и молодой серебристый волк Нат, сын того Ната — вновь бегают по заливному лугу, вырывая друг у друга палку.

И вдруг громкий, заходящийся плач откуда-то извне. Плач младенца. Он выдергивает Николая из его длинного, одновременно и сказочного, и правдоподобного сна. Молодой человек еще ощущал те запахи, те образы, помнил имена. А потом вдруг все схлопнулось, память погасла, в свои права вступила реальность.

— Что, снова? — привставая на локте, спросил Гроссман.

При свете ночника Рената ходила по спальне, укачивая маленького Сашку. В глазах ее пылала тревога.

Николай застонал. Уж какую ночь подряд с мальчиком происходят странные вещи. С вечера над кроваткой его клубится что-то неосязаемое, это чувствует не только Рената, но и Гроссман, который никогда не верил в запредельное. Ребенок весел, машет ручками и ножками, даже пытается перевернуться — это в месяц от роду! Постояв возле него, Николаю затем хочется сбегать в спортзал и выплеснуть куда-нибудь бешеное желание двигаться, действовать. Хочется выскочить на балкон и заорать на весь квартал. Неведомые силы жгут, раздирают тело изнутри, не помогает и ледяной душ. Жена взбудоражена, за какие-то полчаса она успевает завершить все дела, на которые ей не хватает времени в течение целого дня. Кожа горит, голова гудит, словно медный колокол, из макушки вот-вот вырвется вулкан. Забыв о прежних ссорах, они страстно любят друг друга и лишь потом, умиротворенные, засыпают — Рената в объятьях мужа. В первый раз это было чудесно. Николай сам не ожидал, что Рената стала такой пылкой и чувственной. Он ощущал, что со стороны Сашкиной кроватки к ним струится что-то прохладное, сродни ветерку, успокаивающее, как морской бриз в разгар полуденного зноя. Мальчик спит. Дремота наваливается и на глаза Ника…

А глубоко за полночь — громкий, истошный крик. У малыша страшный жар, врачи скорой помощи разводят руками: никаких симптомов заболевания. Ставят инъекцию жаропонижающего, но она не помогает. Ребенок горит, лишь время от времени забываясь коротким сном. Его рвет от материнского молока, он мечется, он страдает.

Давая Ренате отдохнуть, Николай укачивает его на руках. А утром все проходит. Саша весел, улыбается, пытается ухватить погремушки, ест, надолго засыпает.

Одна, вторая, третья… ночи стали похожи друг на друга. Через неделю Гроссман понял, что, продолжай он подскакивать по ночам и помогать Ренате дальше, вскоре у него начнутся обмороки на работе. Жена знаками убеждала его перейти в другую комнату, но Николай пока крепился, убегая на диван лишь тогда, когда становилось совсем невмоготу.

Вскоре он обнаружил, что Рената нашла выход. Это был очень интересный способ коротать ночь у кроватки сына. И очень простой. Она придвигала колыбельку к себе, брала карандаш с бумагой, укрывалась одеялом и, положив на колени толстую тетрадь, что-то писала, писала, писала. Сашка просыпался, плакал. Она отбрасывала тетрадь, укачивала ребенка и в нетерпении возвращалась к написанному.

Так было и сегодня. Нынешняя тревога жены была только бледной тенью по сравнению с той, первой. Возле руки Николая лежала раскрытая тетрадь, исписанная убористым, почти бисерным почерком Ренаты. Он зевнул и пробежал глазами по строчкам. И стихи, и проза… Как обычно. Это поначалу Гроссмана удивляла внезапная тяга супруги к сочинительству, но спустя две недели он принимал это новое Ренатино хобби как должное. Почему нет? Так она расслабляется, так ей легче. Лучше графомания, чем паранойя…

Но что-то остановило взгляд молодого человека. Он стряхнул сонливость и, подскочив, перечитал еще раз. Коротенькая зарисовка об игре неизвестного мальчишки с громадным волком… Вот это да! И еще так мастерски описано: Николай только что видел все это своими глазами во сне!