Читаем без скачивания Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения - Владимир Жданов

«Вчера ничего не ел и не спал, как обыкновенно. Очень было тяжело. Тяжело и теперь, но умиленно-хорошо. Да, – любить делающих нам зло, говоришь, – ну-ка, испытай. Пытаюсь, но плохо. Все больше и больше думаю о том, чтобы уйти и сделать распоряжение об имуществе. Теперь утро, пришел с прогулки. Не знаю, что буду делать. Помоги, помоги, помоги. Это «помоги» значит то, что слаб, плох я. Хорошо, что есть хоть это сознание».

«Хоть и неприлично говорить это и глупо и часто несправедливо, мне кажется, что я скоро уйду, и я не отгоняю эту мысль, она и полезна и приятна».

8 августа Лев Николаевич сообщил по секрету М. А. Шмидт о своем намерении уйти из дома. Тогда же он спросил Д. П. Маковицкого, нужен ли паспорт за границей и как перейти границу без паспорта: «Узнайте, как можно переправиться через границу. Хочется уединения; удалиться от суеты мирской, как буддийские старики делают. Вам одному говорю».

Только год спустя Лев Николаевич убедился окончательно в необходимости оставить семью. А теперь он имеет еще силы бороться с этим соблазном, в нем теплится надежда на счастливое разрешение создавшегося положения, он ищет подтверждений, иногда их находит.

«Неприятные известия, что Соня взволновалась предложением ехать до Москвы врозь. Пошел к ней. Очень жаль ее; она, бедная, больна и слаба. Успокоил не совсем, но потом она так добро, хорошо сказала, – пожалела; сказала: «Прости меня». Я радостно растрогался».

«Приятно было вчера или третьего дня в то время, как я как раз думал о том, как я счастлив, сказать пришедшей здороваться Соне, что я счастлив, и причина этого – и она».

«Соне немного лучше, но она очень жалка. Вот где помочь, а не отворачиваться, думая о себе».

«Вчера в середине дня было состояние умиления до слез, радости сознания жизни, как части, – проявления Божества, – и благодарности кому-то, чему-то великому, недоступному, благому, но сознаваемому. Вчера же Соня говорила мне, огорчаясь, о том, как в дневниках моих она видит мое недовольство ею. Я жалею об этом, и она права, что я in the long run [340] был счастлив с нею, не говоря уже о том, что все хорошо. Хорошо и то, что я жалею, что огорчил ее. Она просила написать о вымарках в дневнике, что они сделаны мною. Очень рад сделать это».

Тяжело, мучительно Софье Андреевне.

Она чувствует, что близким к Льву Николаевичу людям стала в тягость. Ее из учтивости слушают и избегают ее. С ней нет ничего общего, ее присутствие переносят как тяжелую необходимость. В глазах многих из них Софья Андреевна есть не что иное, как болезненный нарост, который по соображениям моральным нельзя удалить. В своем доме она чужая. Оживленный разговор при появлении Софьи Андреевны сразу замолкает, когда она уходит, начинается задушевная беседа, какая может быть только без нее [341] . Ее горе никого не задевает, ее радости никого не трогают. С мужем, с которым ее связывают 47-летние узы, нет равных отношений. Она для него испытание, преодоление зла, путь к другой жизни, в то время как он для Софьи Андреевны – начало всего, основа ее семейного здания.

Интересы Льва Николаевича объединяют около него посторонних семье людей, и Софья Андреевна остается в этом кругу ненужным придатком. Она протестует против них, они восстановлены против нее. Лучшие радости Льва Николаевича не с ней, а с ними. Если даже Софья Андреевна и пытается подойти к ним, хотя бы на мгновение, хотя бы одним только движением, но искренне разделить их интересы, то ее участие как-то излишне, никому не нужно, – интересы и цели жизни безнадежно различны, и нет никаких точек соприкосновения. На стороне Софьи Андреевны несколько сыновей, но и те приносят матери больше огорчений, чем радости.

Печальный конец светлого счастья порожден Львом Николаевичем, изменившим источнику счастья – любви. Иначе не может думать Софья Андреевна. Мир ее создан любовью, он стал нарушаться тогда, когда новые настроения мужа отодвинули его чувство на задний план. В этой перемене Софья Андреевна видит причину своего горя, и ее мысль сосредоточивается на этом убеждении. При каждом случае, в разговоре шутливом или повышенном, она с волнением останавливается на прошлом, нападает на Льва Николаевича. Вот две сцены из жизни. Они очень характерны.

Однажды Софья Андреевна, недовольная, что друзья Льва Николаевича увели его на прогулку, не дав ему возможности отдохнуть после работы, раздраженно говорила окружающим, что оберегала Льва Николаевича и убережет. Не она его взяла, а он ее. В дневнике в двух местах записано, что если она не выйдет за него, то он застрелится. А с его страстной натурой сделал бы это. И тут же обратилась с вопросом к сестре Льва Николаевича, как она думает, застрелился ли бы.

Другой случай: «С. А. Стахович прочла несколько стихотворений Тютчев а… Одно из прочитанных С. А. Стахович стихотворений Тютчева, «Последняя любовь», Л. Н. не одобрил.

– В нем самое низменное чувство представляется возвышенным, – сказал он.

– Вот! – заметила С. А., не поднимая головы от шитья. – Я всегда говорила, что он любви не понимает и никого никогда не любил.

И несколько раз возвращалась она к этим словам.

– Нет, каково же мне было прожить с ним 46 лет, когда он считает, что любовь – низменное чувство!.. Самое лучшее в жизни есть любовь, не будь любви, я бы давно повесилась с тоски.

Л. Н. молча перелистывал Тютчева, нашел стихотворение «Декабристы» и прочел вслух. Оно не понравилось ему первой и второй строфой.

– Низменное чувство! – тихо с негодованием произнесла С. А.

– Ты что? – переспросил Л. Н.

– Я все о твоих словах, что любовь – низменное чувство. Вот Чертков свою жену как любит, как бережет, она давно и не жена его; что же, это тоже – низменное чувство?

– Да я ничего не говорю… Ничего нет дурного, а дурно то, когда возвеличивают».

Кроме одиночества и полной оторванности в настоящем, Софье Андреевне предстоит страшный суд истории. Она знает, что многие не простят ей страданий Толстого, мучительной обстановки, созданной ее отношением к деньгам, ее прямолинейностью и самостоятельностью, всеми ее действиями во благо семьи. Это последний удар, который должна принять на себя Софья Андреевна. И настоящее, и место в истории, все разрушил отход мужа от той жизни, в которой оба они были счастливы. Софье Андреевне не только надо защитить свою правоту, но и обвинить того, кто противопоставил ее взглядам высшую правду. Она составляет свою биографию, большой труд под названием «Моя жизнь». В ней Софья Андреевна подробно описывает ушедшие годы, особенно заостряя моменты интимной жизни, подчеркивая, что у Льва Николаевича не было настоящей любви, а было только чувственное влечение, уступившее времени. В обстановке не разрушенной еще семейной жизни, вблизи мужа, она готовит оправдывающий ее документ.