Читаем без скачивания Вопросы жизни Дневник старого врача - Николай Пирогов

Мало или почти вовсе незнакомый, по его собственному признанию, с патологическою анатомиею, он хотел уверить свою аудиторию, и действительно уверил не хуже самого Бруссе, в существовании воспаления слизистой кишечного канала там, где его вовсе не было.

Но Мудров едва ли был не единственным исключением из профессоров. Потом уже, когда я кончил курс, обуяла нескольких из молодых философия Шеллинга; но она уже не была новостью в Европе, тогда как бруссеизм был действительно еще животрепещущею новизною, и притом философию Шеллинга привозили к нам из Германии посланные туда от университета молодые ученые; а Мудров, сидя дома, и притом в 50–летнем возрасте, напал на бруссеизм.

1 Броунизм — медицинская система, имевшая большой успех особенно в Италии и Германии, названная по имени ее автора Дж. Броуна (1736–1786). По Броуну все жизненные явления находятся в зависимости от одной свойственной всем органическим телам способности, а именно возбуждаемости. Как от усиленного, так и от ослабленного возбуждения возникают болезни, в первом случае — стенические, во втором — астенические. Эти состояния отличаются друг от друга степенью стении или астении и могут быть расположены по шкале в 80 делений. Нормальное состояние соответствует делениям 30–50. Терапия по Броуну заключается в ослаблении возбуждения в стенических и, наоборот, в усилении возбуждения в болезнях астенических.

2 Бруссеизм — медицинская система, названная по имени ее создателя Франсуа Жозефа Виктора Бруссе (1772–1838). Бруссе считал, что в основе всех заболеваний лежит воспаление, вызываемое раздражением. Воспаление локализуется в пищеварительном канале. Если по Броуну лечение почти всех болезней сводилось к применению возбуждающих средств, в первую очередь вина, то по Бруссе лечение сводилось к борьбе с воспалением путем применения расслабляющих средств, в первую очередь кровопускания. Современники отмечали, что система Бруссе стоила миру больше крови, чем все наполеоновские войны. Большого распространения среди русских врачей обе системы не имели.

322

Наглядность учения и демонстрацию можно было найти только на лекциях Лодера; но и при изучении анатомии от студентов вовсе не требовали обязательного упражнения на трупах. Я, во все время моего пребывания в университете, ни разу не упражнялся на трупах в препаровочной, не вскрыл ни одного трупа, не отпрепарировал ни одного мускула и довольствовался только тем, что видел приготовленным и выставленным после лекций Лодера. И странно: до вступления моего в Дерптский университет я и не чувствовал никакой потребности узнать что — нибудь из собственного опыта, наглядно.

Я довольствовался вполне тем, что изучил из книг, тетрадок, лекций.

Я сказал сейчас, что это странно. Нет, вовсе не странно, когда большая часть моих наставников была того же убеждения. Вот на кафедре стоит Петр Иллар[ионович] Страхов1, проф[ессор] химии медиц[инс — кого] факультета, — человек, очевидно, начитанный и из книг много знающий. Он читает нам, как делают термометры, чертит мелом на доске, распространяется; а у него в аудитории сидит много таких, которые еще и в жизни не имели термометра в руках, а видали его только издали. Идет ли дело об оксигене, Петр Иллар[ионович] опять распространяется целых две лекции, опять чертит мелом, приносит на лекцию французские книги с рисунками, но самого оксигена мы не видим.

И так — то целый курс: ни одного химического препарата в натуре; вся демонстрация состоит в черчении на доске. Только на последнем году курса, с вступлением в университет профессора Геймана2 (молодого, живого и практичного еврея), я первый раз в жизни увидал в натуре оксиген и гидроген.

Но не на одном медицинском факультете химия читалась по книгам, без опытов; и на физико — математическом факультете проф[ессор] Рейс3 читал ее по своим тетрадям, да еще вдобавок читал — то нам и не химию, а какое — то учение о мировом эфире на латинском языке; зато этот ученейший, как полагали, профессор и был самого высокого мнения о себе, такого, что, по его собственному выражению: «Primus — Deus, secundus — Reus, tertius — adjunctus meus»4.

Физика на математическом факультете преподавалась гораздо нагляднее. На лекциях у Двигубского5 слышалось хлопанье, треск, когда

1 П.И.Страхов (1798–1856) — ученик и ближайший сотрудник М.Я.Мудрова; с 1821 г. — доктор медицины; с 1826 г. — адъюнкт анатомии и физиологии животных, читал химию.

2 Р.Г.Гейман (1802–1865) — с 1826 г. — адъюнкт химии в университете. Гейман согласился принять эту должность с тем условием, чтобы университет дал ему средства пояснять преподавание показом химических опытов. Затем был профессором в университете и одновременно в Медико — хирургической академии.

3 Ф. — Ф.Рейс (1778–1852) — профессор химии в Московском университете с 1804 г.; с 1817 г. — по совместительству в Медико — хирургической академии.

4 Первый — Бог, второй — Рейс; третий — мой помощник (лат.).

5 И.А.Двигубский (1771–1839) — в 1802 г. защитил диссертацию на степень доктора медицины и далее учился в Париже. По возвращении в Москву читал в университете технологию, затем физику — до 1827 г. и после этого ботанику. Принадлежал к числу самых деятельных русских ученых.

322

его лаборант был в хорошем расположении духа и в трезвом состоянии; в медицинском же факультете и физику д — р Веселовский читал по тому же способу, как Страхов химию; математические формулы и черчение разных машин и приборов исследовались ежедневно на черной доске.

Физиология, ну, она в первую половину текущего столетия излагалась демонстративно только передовыми физиологами Франции и Германии. Физиологи 20–х годов нынешнего столетия во всей Европе, за некоторыми исключениями, кажется, совсем потеряли из виду великого их предшественника — Галлера, хотя и ни один из них не мог не отдать ему преимущества пред всеми другими. Рудольфи2 в Берлине в 1828–1830 годах говаривал слушателям: «Если вы спросите у профессоров физиологии, какая физиология лучшая, каждый из них непременно ответит: во — первых, моя, а во — вторых, Галлера; выходит математически верно, что физиология Галлера и есть до сих пор все еще лучшая». Нечего и говорить, что физиология в Московском университете того времени преподавалась по книге; а книга была физиоло — гиста Ленгоссека на латинском языке, перепечатанная в Москве, с прибавлениями и комментариями Е.О.Мухина. Сей ученый муж, которому я, как уже высказал, лично так много обязан, собственно был врач — практик и, сколько мне известно, самоучка (рассказывали в то время, что он участвовал фельдшером в армии Суворова при осаде Очакова); в физиолога же он превратился, вероятно, потому что быв сначала профессором анатомии в Московской медико — хирургической академии, тут он издал свою известную анатомию, конкурировавшую в Москве с петербургскою анатомиею Загорского, но отличавшуюся от сей последней тем: 1) что все анатомические термины были переведены на невозможный русский язык; 2) к шести частям анатомии Загорского прибавлена 7–я, вновь изобретенная Ефремом Осиповичем часть: учение о мокротных сумочках; 3) бедренная артерия названа была Ефремом Осиповичем артерией баронета Виллье3, агтег. cruralis, s. femoralis, s. Willie, с примечанием внизу, что баронет Виллье при посещении анатомического театра в Московской медико — хирургической академии называл эту артерию своею любимою или как — то в этом роде. А к физиологии Ленгоссека Е.О.Мухин присоединил кентрологию или учение о стимулах. Лекции же Ефр[ема] Осип[овича] Мухина для меня тем достопамятны, что я, посещая их аккуратно в течение 4–х лет, ни разу не усомнился в глубокомыслии наставника, хотя и ни разу не мог