Читаем без скачивания Кот баюн и чудь белоглазая - Александр Ладейщиков

Трупы мятежников кинули в Шексну — на поживу ракам. Раков-то народ уважал — пусть растут и плодятся. В гридни набрали слободских парней, оставшиеся повара и торговцы вернулись, поплакав перед народом, к своим обязанностям.

Мишна же по-прежнему жила в избе старого Чухрая.

Княжеская половина опустела, Рогнеда занимала одну комнату в палатах — волей-неволей рядом поселилась Хава. Гридни были по большей части новенькие, молодые, и верховодить стали более опытные девушки. Чулан с тайным ходом сломали, сделали нормальный проход на девичью половину. Правда, на входе навесили двери и посадили стража — чтоб особо не шалили.

Рогнеда неожиданно приблизила к себе Мишну — общие памятные переживания сыграли не последнюю роль. Девушка оставила решето с бельём и вёдра с водой, всё больше времени проводила возле княгини, то с клубком в руках, беседуя с высокорожденной, то, примеряя ей новое платье, то, занимаясь её причёской. Дома и побывать стало некогда.

— Хава, пришли кого-нибудь — княгиня изволит спать ложиться, — Мишна в новом сарафане из хазарской ткани смотрелась роскошно — плечи раздвинуты, грудь торчком, на лице румянец.

— Сейчас, милая, сейчас! — улыбаясь, отвечала старуха. — Эй, Светка, ложись-ка под двери, да спи чутко — воды подашь госпоже, если попросит! — новенькой молодке из девичьей.

— Хава, ты оставайся здесь сегодня, я завтра. Госпожа, спокойной ночи! — задремавшей Рогнеде, лежащей на ложе под балдахином, с белой пушистой кошкой. Княгиня кивнула, не открывая глаз. Хава с Мишной покинули опочивальню — одна для того, чтобы вздремнуть на сундуке, вторая — отправиться домой.

— Странное имя — Светка, похоже на Светлану.

— Господин Коттин говаривал, что на его древнем языке оно означает «светлая», это одно и то же имя.

— Тогда в точку, светленькая девочка. Что слышно?

— Господин Коттин с воеводой ушли в Соль Вычегодскую.

— Это слухи или, правда?

— Хава, город наводнён храмовыми наушниками и приглядами. Один из них обратился к истинной вере — теперь мы знаем всё, что происходит к востоку от Белозерска.

— Осторожней, моя девочка! Скоро с востока придёт войско, нагрянут волхвы, придут памы — будет вече!

— Будут сажать нового князя, ведь дети Рогнеды объявлены побочными, прав на престол не имеют! Будем смотреть…

— Ты не забеременей… от своего Стефана. Хотя, он тоже королевских кровей.

— Там седьмая вода на киселе… да и…

— Что, дорогая?

— Он глуповат… гот, как-никак. А на белом свете сейчас такие чудеса происходят! После падения Израиля от рук проклятого гоя Тита прошло восемь веков — и наша вера восстала в Хазарском царстве! И Кыев с полянами, и вятичи, и мурома — все платят дань хазарскому кагану!

Хава остановилась, долго всматривалась горящим взором во взволнованное лицо девушки — тихо и медленно промолвила:

— Ты пока своего-то не гони, пусть живёт… Посмотрим, кого на княжение посадят — а там, и тебя объявим пропавшей принцессой. Все мужики — дураки, ими вертеть легко. Союз княгини Белозерской и Каганата принесёт такую мощь…

— Тише, тише! — целуя старушку в смуглую щеку. — Это пока наши фантазии — даже и не планы. Да и потом — кто же Стефана на престол посадит?

— Залазь сюда, правда тут темно, зато вкусно пахнет — сеном!

— Фу, пауки ползают…

— Иди ко мне, милая, — обнимая девушку за талию, гладя ладонями по спине.

— Стефан, оно колется. Ой, ты меня совсем задавил, дышать нечем… Ну слезь уже… Ай, в глаз травинка попала…

— Мишна, ты вся изстоналась… Никакого удовольствия.

— Ты только о себе и думаешь!

— Ну, прости меня, я был не прав. Ты моё солнышко! Я люблю тебя, ладушка!

— Если б любил — сделал бы так, чтоб не по сеновалам любиться. Ещё не всё устроилось? Про события той ночи уже все позабыли. Будешь жить на сеновале, пока господин Коттин вернётся? Ну, ладно… (Целуя в небритую щёку)

— Чухрай, дедушка, ты не мог бы сегодня у дружинников ночевать? Ну, очень надо!

— Матушка Мишна, ты ж знаешь, как я тебя… Да ради тебя я готов…

— Чухрай, на тебе ногату, погуляй со старыми соратниками…

— Без меня ничего устроить не можешь. Пошли в избу, там, на печи мягкая перина. Ну, ну, отстань! — отталкивая руку Стефана, игриво проникшую между перламутровыми пуговицами.

— Ну что ты обижаешься! О, какой большой петушок! (трогая юношу и доводя его до исступления). Пойдём быстрее, я тоже хочу… Нет, иди, сначала помойся, грязнуля. Фу! В голове мыши не завелись?

— Не так, не так. Быстрее! Медленнее! Ой, хорошо-то как… А главное — здесь мягко и чисто. Что бы ты без меня делал? Это тебе не в стогу попу сеном щекотать. Да не в меня, не в меня! Успел? Не попало? Беги бегом за водой, дурачина…

Удар в железную доску прокатился над майданом. На красное крыльцо восходила процессия, однако двигалась она не из княжеского дворца, а со стороны рынка. Это было настолько необычно, что покупателей как ветром сдуло — все оказались возле крыльца. Более того, многие торговцы закрывали лавки, просили соседей присмотреть за лотками, да и просто на свой страх и риск прикрывали товар мешками и старой одеждой — все бежали к растущей толпе. Дружинники, охраняющие по новому обычаю оба входа во дворец, стражи всех городских ворот, повара с поварни и мясники со двора — все проявили интерес, кое-кто шептался с товарищами и тайком покидал работу, пробираясь поближе, что бы посмотреть и послушать, не пропустить небывалое событие.

— Что это? Князя выбирать будут?

— Ой, дубина! Памы ещё не прибыли на вече! Кто ж его выкликать будет?

— Я знаю! Заморские скоморохи театр представлять будут! Цирк называется!

— Баран ты, однако! Представляют с медведями и мартышками! Я в Словенске видел!

— Тише вы! Не слышали, что ли — о новом могучем боге ходят слухи? Говорить сейчас будут! — пристыженным спутникам.

— Это об Аллахе, ему ещё в Булгаре поклоняются? Или о Христе, которому франки молятся?

— Которому ромеи храмы строят! С золотыми куполами! Мне один варяг рассказывал! — молодая женщина, смешливо улыбаясь.

— Вот, дура! Иди со своим варягом в стог, и не рассуждай о том, чего не понимаешь! В Восточной империи и в королевстве франков один и тот же бог!

— Нет, не один! Свевольд говорит, что франки Христу на латинском языке молитвы читают, а ромейский Иисус понимает лишь на греческом — это разные боги.

— Овца в сумерках!

— Замолчите! Идут!

Впереди процессии под руки вели Мишну: с одной стороны старая Хава, с другой — однорукий Чухрай. За ними шли богатейшие купцы — свои и гости, старые дружинники, некоторые семьи покойных бояр, ждущие вече, чтоб побороться за княжеский престол. Плотная толпа поклонников состояла из двухсот человек, разрозненная, из любопытных — из полутысячи. Последний раз столько народу майдан видел в день после боярской резни.