Читаем без скачивания Хроника глобального бреда - Александр Фролов

Обратно двигались где с ветерком, где на веслах, и к концу лета прибыли домой. За успешное выполнение важного задания князь наградил участников похода медалями, а воеводу Манина — крестом Владимира четвертой степени.

Алексей Хорьков той же порой разведывал состояние западных рубежей России. К своему удивлению, он нашел там немало уцелевших жителей, которые в один голос жаловались на разбойничьи набеги хохлов и поляков, не дающие спокойного житья, и шныряние по всем углам католических попов, стремящихся снова задурманить голову людей религией. За ними в русские пределы опять потянулись евреи.

Не теряя времени, князь принял кардинальное решение: из разросшегося до пяти тысяч человек населения подвластных поселков он осенью волевым порядком переселил по тысяче со всем необходимым хозяйством, скарбом и урожаем в украинский Львов и белорусский Брест.

— Хрен им теперь, а не Украина! Они мне еще за Севастополь ответят… — жестко говорил Александр, твердо помня слова героя Виктора Сухорукова в фильме «Брат-2».

Вызванный из Богородска воевода Усачев был назначен князем во Львов, его место воеводы в Нижегородском княжестве занял зять Евгения Садофьева, Александр — подполковник в отставке. В Брест князем поехал Василий Манин, его должность воеводы принял Юрий Ломакин.

За прошедшее лето розысками Садофьева и Хорькова арсеналы Владимирского княжества пополнились, а кое-какое оружие удалось прикупить и у казаков. Князь Александр мобилизовал годных к службе мужчин и отправил с Усачевым и Маниным дружины по триста человек, себе оставил всего пятьдесят. Новым удельным князьям Орлов наказал:

— Державы свои строить по владимирскому порядку, жить автономно; к врагам злости не жалеть: жечь и бить беспощадно. Стоять стеной, не пускать на родную землю ни одного ката — чтоб во веки веков неповадно было!..

Весь грузовой транспорт и автобусы направили на перевозку переселенцев, и каждому водителю пришлось съездить во Львов или Брест до десяти раз. Усачеву и Манину оставили по два грузовика и шестерке лошадей, все наличное горючее потратили в пути. Уже по студеной воде Ломакин еще ходил на стругах к татарам и запасся там бензином и соляркой к весне; привез он и лошадей. Охрану торгового посольства обеспечил в этот раз нижегородский князь — Орлов приказал ему и дальше блюсти безопасность купеческих экспедиций.

Напряженными выдались лето и осень 2023 года: урожай кое-как собрали, но поселки сильно обезлюдели. Будто большая война прокатилась по владимирской земле; снова надо было копить народ и набирать силу.

Орлов сильно переживал ослабление собственного княжества и лишь требованиями неизбежной необходимости оправдывал вынужденные действия: как в двенадцатом году сдерживали натиск тьмы кавказцев с юга, так и теперь нужно было остановить напор семитской массы с запада. Упустив время сейчас, можно было в будущем недосчитаться половины русской земли.

Так уже было в прошлом: что бы ни утверждали украинские националисты, но сами украинцы — всего лишь поддавшиеся на еврейские посулы самостийности западные русичи. Никакой особой нации они собой не представляют; это убедительно доказал в серии телепередач предкатастрофного времени «На западном рубеже» мудрый публицист Феликс Разумовский.

Что за разница между украинцем и русским?.. Та, что русский говорит «хлеб», а украинец «жито»? Но ведь столовый хлеб он все равно называет «хлиб». Или та, что русский говорит «мама», а украинец «маты»? Так в тяжкую минуту он все равно вскрикнет: «Мамо!»

Притянуты за уши доказательства воображаемой разности русского и украинского народов, и авторы их — иудеи. Это они дробят по кусочкам земной мир и с превеликим аппетитом глотают отпавшие куски.

Наступила зимняя передышка. Первые вести, поступившие из Львова и Бреста, были обнадеживающими: люди закрепились на земле рядом с этими крупными, в прошлом городами и даже успели посеять озимые; корма для скотины и овощи они привезли с собой. За год до того по Европе прокатилась страшная эпидемия так и не определенной врачами вирусной инфекции, выкосившая ее население почти поголовно (уцелела же, зараза!..). Беженцы из всех уголков континента тянулись на восток, нужно было создавать кордоны; удельные князья стали готовиться начать с весны их строительство.

Этой зимой Александр взялся наконец-то за томик Ницше. Сразу спросил себя: — Что я желаю получить от союза своего ума с умом великого философа? — Сам себе ответил: — Новую идеологию для всего человечества. — С чего начнем? — С того, каким образом рождается свободный ум. Многие чувствовали появление его зачатков на самих себе: усталость от традиционного методического знания и сомнение в нем, возникающее от усталости.

У Ницше:

«…душа, в которой некогда должен совершенно созреть и налиться сладостью тип «свободного ума», испытывает как решающее событие своей жизни великий разрыв…

Что вяжет крепче всего? …У людей высокой и избранной породы то будут обязанности — благоговение, которое присуще юности; робость и нежность ко всему издревле почитаемому и достойному; благодарность почве, из которой они выросли; руке, которая их вела; святилищу, в котором они научились поклоняться.…

Великий разрыв приходит для таких связанных людей внезапно, как подземный толчок: юная душа сразу сотрясается, отрывается, вырывается — она сама не понимает, что с ней происходит... «Лучше умереть, чем жить здесь!» — так звучит повелительный голос и соблазн; и это «здесь», это «дома» — есть все, что она любила доселе!

В глубине блужданий и исканий… стоит знак вопроса: «Нельзя ли перевернуть все ценности? И, может быть, добро есть зло? А Бог — выдумка и ухищрение дьявола? И, может быть, в последней своей основе все ложно?…» …Одиночество окружает и оцепляет.

От этой болезненной уединенности, из пустыни таких годов испытания еще далек путь до той огромной, бьющей через край уверенности, до того здоровья… до той зрелой свободы духа, которая в одинаковой мере есть и самообладание, и дисциплина сердца, и открывает пути ко многим и разнородным мировоззрениям.… Среди этого развития встречается промежуточное состояние: счастье окружает его, подобно бледному, тонкому солнечному свету; он обладает свободой птицы, горизонтом и дерзновением птицы; чем-то третьим, в чем любопытство смешано с нежным презрением… «Свободный ум» — это холодное слово дает радость в таком состоянии, оно почти греет. Живешь уже вне оков любви и ненависти, вне «да» и «нет»…

Еще шаг в выздоровлении — и свободный ум снова приближается к жизни.… В изумлении он останавливается: где же он был доселе? Эти близкие и ближайшие вещи, — какими преображенными кажутся они ему теперь! Какую пушистость, какой волшебный вид они приобрели с тех пор!