Читаем без скачивания КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

– Вызволена, доставлена и разбужена, - сказала Людмила Васильевна.

– Не нами вызволена, - будто бы опечалился Арсений Линикк.

– Неважно, кем…

– И не совсем разбужена, - сказал Линикк.

– Оно и к лучшему, - рассмеялась Людмила Васильевна. - Главное, хворей в ней нет. И изъянов вроде бы нет. Но во что ее теперь одевать?

– Это ваши бабьи дела, - сказал Линикк.

– И где ее держать? Отправить к тетке и сестре в Долбню? Это место им знакомо. Достанут сразу же. А вот к Пяткиной в Дмитров можно… Пяткина у нас ушлая и сообразительная и в случае чего упрячет где-нибудь в деревне.

В электричке по дороге в Дмитров она спала, уткнувшись в плечо поварихи Пяткиной.

55

Кактус по-прежнему вел себя смирно.

Будто бы Соломатин и его жизнь стали ему безразличны.

«Его проблемы, - подумал Соломатин. - У меня своих хватает…» Но сейчас же вспомнил, что кактусу могут быть неприятны не только произнесенные слова, но и невысказанные мысли. А входить в напряжения еще и с кактусом не было никаких резонов. Оглядел свои ногти. Пришел на ум вчерашний Ардальон Полосухин, чем-то чрезвычайно раздосадованный. Ардальон суетился, что-то вынюхивал, выспрашивал о чем-то у многих, рассказывал пошлые анекдоты на манер «новых русских бабок», хамил. К Соломатину пристал с интересом о пружинных дел мастере Прокопьеве, и когда Соломатин с раздражением сказал ему, что унитаз и краны Прокопьева находятся вдалеке от забот их ГРЭУ, Ардальон нахамил и ему. «В светском обществе, - заявил он, - ногти рассматривают с неменьшим вниманием, нежели часы, галстуки и обувь. А у тебя, Соломаша, ногти мадам с вилами из свинофермы». Пигашей на ногах Полосухина вчера не было. К удивлению Соломатина Ардальон проявлял чуть ли не братские чувства по отношению к столпу светской культуры Агалакову, будто бы побывавшему в дальних странствиях с целью собирания для кого-то, не назвавшего себя, коллекции. Месяцами назад Полосухин морочил Соломатину голову, вовлекая его в заговор против Агалакова, якобы мешавшего порывам его, Полосухина, а также культуртрегерской деятельности миллионщика Квашнина. По замыслу Ардальона Соломатин должен был вовлечь в заговор знаменитого ученого и антиквара Севу Альбетова, но того взяли зарезали и застрелили. И вот тут чуть ли не братания Ардальона и Агалакова! Впрочем, пройдоха Ардальон был тот еще игрец. Но странно. Агалаков будто бы подыгрывал ему, выглядел тоже чем-то чрезвычайно раздосадованным, нервничал и искал в толпе кого-то.

Оглядев ногти, Соломатин пообещал себе заняться ими. Ногти и впрямь были нехороши. Иные - и с обломами. Но знал: в салоны к художникам по ногтям ходить не станет. Купит пилки, лаки, и достаточно, сам - умелец. Но сразу же и подумал: а может, ему и по определению (словечко-то какое идиотское и полуграмотное, но вошло в моду, в эфирах, прямых и кривых, рассыпалось, футбольные трепачи без него и репортаж вести не могут) идеальные ногти и не положено иметь. Он же сантехник, и именно этим интересен и объясним. В светских тусовках и вчерашние прапорщики нынче замечательны, в особенности, если они будто бы кентавры во плоти, то есть подтвердили собственной плотью хотя бы и в стриптизах степень родства с кентаврами. И про него, Соломатина, пущен слух, как о настоящем мужике, якобы кто-то видел его в Селезневских банях и восхитился. Понятен потому интерес к нему ненасытной Мадам Рухлядь. В Селезневские бани Соломатин не ходил, но слухи о себе опровергать не стал. Они были ему приятны.

И оправдания себе он не искал. Положив, что нынешнее его состояние - промежуточное, и наступит день, очень может быть, что и завтра, тогда и придется повести себя так, чтобы не вышло стыдно. А пока торопиться не стоит. Жил он сейчас приятно и забавно. Даже служба в Брюсовом переулке перестала его тяготить. Две вещи, считал Соломатин, были для него бесспорными и несдвигаемыми, как гора Джомолунгма. Во-первых, его любовь к Елизавете. Во-вторых, его готовность соответствовать своим представлениям о чести. Никакие соблазны, никакие угрозы, скажем, со стороны носорога Суслопарова и его верного бультерьера Ловчева-Сальвадора не могли исказить его будущее. Он созрел. Он обязан был искупить свои прежние глупости и поступки, в которых он познал срам. Но первому лезть на рожон не было нужды.

Так или иначе он был намерен жить победителем. Побежденным он уже побыл.

Лизанька улетела в Лондон изучать шляпное дело. Не исключалось, что в Лондон отбыл и Папик, но по своим интересам. Перед отбытием Лизаньки, естественно, состоялось объяснение. Елизавета по-прежнему молний не метала, но грозила Соломатину уже не пальчиком, а кулаком. Хотя Андрюшеньку она якобы просто укоряла, мол, любовь моя, нехорошо это, нехорошо. Имелись в виду шуры-муры Соломатина с меховщицей Баскаковой. Мадам Рухлядь кого хочешь из мужиков могла приманить, заглотить, переварить и выплюнуть. Но могла и влюбиться, а облюбованного ей субъекта женить на себе, даже и с обрядом венчания, и это уже вышло бы делом серьезным. Конечно, говорила Елизавета, они с Соломатиным никаких обязательств друг перед другом не имеют. Тут - либо есть любовь, либо ее нет. Ситуация и сама по себе не то чтобы двусмысленная. Многосмысленная, выходило. При всей их любви, она - содержанка. Хотя как дочь Кости Летунова могла позволить себе безбедное житье и без покровительства Папика. И он, Соломатин, - содержант на деньги все того же Папика. Оба они как бы согласились с тем, что ведут затейливую игру с неприемлемыми будто бы для истинной любви обстоятельствами. Однако эта игра, несомненно, обостряет их душевные и эротические ощущения, и без того горячие и сладкие, а что касается нравственных неловкостей, то многие понятия моралистов давно уже признаны предрассудками. Единственно, что оба они в слияниях их натур и тел («мы - одно, мы одно животное с двумя спинами») оставались собственниками и эгоистами, и мысли об участии в их любви, в их слиянии других тел, чужих тел были малоприятны. Впрочем, мысли об этом можно было и гнать. Посчитаем, что это эксперимент. Опыт. На пути к новым развилкам: «налево - пойдешь, направо - пойдешь…». Теперь Лизанька стала шляпницей, увлеклась делом, снова идеи зашли в ее головку, как и было обещано кузиной Александрой, все еще Каморзиной, готова поступать в Плехановский и в Строгановку, в содержанках она себя испытала, теперь ей охота побыть художницей («Модисткой!» - фыркнул Соломатин) и бизнес-дамой. «А Папик?» - спросил Соломатин. «Что Папик? - сказала Елизавета. - Папик меня понимает. Ему мои увлечения интересны». «И меня он относит к твоим увлечениям?» - спросил Соломатин. «Нет, - сказала Елизавета серьезно. - Ты - не увлечение…» «А кто вообще он, этот Папик?» - спросил Соломатин уже не в постели, а за завтраком с видом на Тишинский рынок. Лизанька взглянула на потолок. «Зачем тебе… - сказала она. - Это тебя очень волнует? Он - порядочный человек…» «Ну…» - протянул Соломатин. Он опять осознал, что как соперник, как вахтовый обладатель тела Елизаветы, Папик его почти не волнует, он истинно за скобками, за забором их с Лизой любви, в ином измерении. Но сегодня-то вопрос его вырвался (зря, что в зоне наблюдения) из-за недавних слов Ловчева-Сальвадора: «Тебе ведь еще неизвестно, кто твой Папик. То-то и оно!…» Но чтобы получить от Елизаветы хотя бы ответ-намек, надо было рассказать ей (не здесь, не здесь, а где-нибудь на Тверском бульваре или во дворе Новодевичьего монастыря) о Сальвадоре, Суслопарове, Оценщике, предполагаемом Меховщике, об убиенной Олёне Павлыш и прочем, прочем. Но надо ли ей было знать об этом? Однако про Олёну Павлыш она, догадывался Соломатин, кое-как, но наслышана. А не Суслопаров ли ее Папик, не ради ли своих выгод он готов пристроить теперь пластилинового, по его убеждению, Соломатина «Меховщиком»? После молчания и поглядывания Елизаветы в кухонный потолок Соломатин сказал: «Ну… пожалуй, что и не слишком волнует…» «Ну и хорошо, - улыбнулась Лизанька. - Вот и твои с шестого по восьмое измерения меня никак не волнуют…» Однако кулачком все же погрозила.

А Соломатин помнил, как он сидел за столиком с Баскаковой, как получил приглашение коснуться перстней Татьяны Игоревны, как его пальцы накрыла ладонь меховщицы, как случилось перетекание токов и как он мгновенно превратился в того самого настоящего мужика, якобы вызвавшего у кого-то уважение в Селезневских банях. Искушение. Соблазн. Да, искушение. Да, соблазн. И что? И ему самому было интересно испытать, каким может сложиться неожиданный вариант событий. Но похоже, что и не одному ему. А и Лизаньке, любящей, отдохнув в спокойном развитии жизни, бросаться в дела рисковые. И наверняка Папику, несомненно игроку на житейских скачках. Да и Татьяне Игоревне, женщине страстной не только в лирических приключениях, но и в добываниях выгод и привилегий, возможно, собравшейся действовать поверх его, Соломатина, судьбы в каком-нибудь сражении капиталов, ее, предположим, и Папика, имея при этом Соломатина средством для проведения интриг и удовлетворения потребностей организма. Иным из подобных Баскаковой дам и мужики не надобны, обходятся механическими приспособлениями, купленными в секс-шопах. И быстрее, и гигиеничнее. Соломатин знал таких баб. Но Мадам Рухлядь явно были необходимы и светская жизнь, и живой подсобный мужик.