Читаем без скачивания Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

А Прокопенко после заключительных аккордов откинул назад голову и, закрыв на мгновение глаза, тоскливо думал: «Как великолепно польский граф Огинский, сражавшийся под знаменами Костюшко, назвал свое сочинение. А я! С какой родиной я прощаюсь? Моей родины нет, она погибла еще в семнадцатом, после штурма этой чернью Зимнего дворца. Есть города и села, где меня немедленно назовут классовым врагом, узнав подлинное имя и фамилию, потому что был я самым что ни на есть верным исполнителем приказов барона Врангеля. Это я пытал, вешал и расстреливал красноармейцев и большевиков, командовал карательными экспедициями. Но нигде нет теперь даже клочка земли, где бы меня, русского дворянина в прошлом, приняли бы как сына. Нет и не будет больше у меня той родины, что дала мне жизнь и карьеру белого офицера. Она утонула еще там, в Сиваше, сгорела навечно в огне перекопских боев, и, если я буду расстрелян в подвалах ЧК, едва ли найдется человек, который поставит крест на моей могиле. Зачем центр запретил мне бежать из Новочеркасска и согласился с планом убийства этого совдеповца Якушева? Пули Артемия Иннокентьевича навечно заставили замолчать единственного свидетеля, но не была ли то Пиррова победа?»

В кабинете зазвонил телефон, и Василий снял трубку:

— Да, он дома. Сейчас позову. Вас просят, Николай Модестович.

Прокопенко мягкими быстрыми шагами подошел к письменному столу.

— Да, это я. — И весь подобрался, услыхав на другом конце провода голос горвоенкома. Однако несколько секунд спустя тревога в его голосе сменилась спокойствием. — О чем речь, мой дорогой, — фамильярно раскатился его баритон, — о чем речь! Я, к сожалению, пока беспартийный, но любое пожелание или предложение городских руководителей для меня непреложно, как закон. А выступить перед допризывниками, этими великолепными парнями, идущими в Красную Армию, такая радость. Ведь есть и мне о чем рассказать — герою гражданской войны. Как скакали всадники и как сверкали клинки над сухой полынной землей Перекопского перешейка, если говорить образно. А как мы, по колено в воде, под пулями и бомбами с «фарманов» через ледяной Сиваш переходили! Поверьте, дорогой Петр Данилович, это будет небезынтересно для тех, кто готовится занять наше место в боевом строю. Что? В три часа дня надо обсудить план моего выступления перед допризывниками в вашем кабинете? Можете не сомневаться, буду минута в минуту. — Рука у Прокопенко была уже твердой и не вздрагивала, когда он клал трубку на рычаг. Василий стоял за его спиной с напряженным лицом человека, не утратившего страха.

— Есть новости, ваше благородие?

— Как видишь, на Шипке все спокойно, и солдата, занесенного на посту снегом, нет. Горвоенком потребовал, чтобы я завтра выступил перед эшелоном новобранцев и рассказал о том, как мы с тобой на Перекопском перешейке кровавого негодяя барона Врангеля…

— Гы… — осклабился Василий.

— Что «гы»! — передразнил его Прокопенко. — Видишь, какое доверие нам, а ты тыкаешь. Всю жизнь пытаюсь научить тебя выражать свои мысли по-человечески, да так и не научу, видимо. Почисть-ка мои ордена, чтобы блестели, как надо. Ведь и от этого, от доброй улыбки, от покорного взгляда, словом, от всего зависит теперь судьба наша сиротская. Не так ли?

— Так точно, — вздохнул его верный ординарец.

Когда Прокопенко, весь начищенный старательным Василием от каблуков сапог до сверкающих боевых орденов, тщательно выбритый и в меру надушенный дорогим французским одеколоном, вошел в приемную горвоенкома, там сидел всего один человек, молоденький помкомвзвода с кавалерийскими петлицами на гимнастерке. Он поднял стриженную под машинку голову и хмуро, на что Прокопенко не обратил никакого внимания, сказал:

— Пожалуйста. Военком вас ждет.

Прокопенко упругим шагом двинулся к двери с красной табличкой, такой знакомой по всем предыдущим визитам, но вдруг услыхал за своей спиной сухой, как выстрел, голос:

— Не туда. Вам — в правую дверь.

Прокопенко на мгновение задержался, пожал плечами, но времени на раздумье не оставалось, и он толкнул желто-медную ручку. Очевидно, эта комната выходила окнами на теневую сторону, потому что было в ней сумрачно и прохладно. Прокопенко прищурился, чтобы разглядеть находящихся в ней. Пожилая женщина в жакете и юбке черного цвета не привлекла его внимания. Мало ли каких просительниц можно было встретить у горвоенкома. Совсем недавно отшумела война, еще умирали в госпиталях бойцы и командиры, получившие раны на поле боя, не всем демобилизованным хватало крова и пособий, не все матери мирились с мыслью о разлуке с сыновьями, призванными на службу, в особенности если сын после гибели отца и старших братьев становился единственным кормильцем и поильцем. И уж такова Советская власть, что требовала она от каждого военкома самого внимательного отношения к нуждам любой семьи военного человека.

Женщина комкала в руках простенькую косынку в серых крапинках, усталые ее глаза даже не поднялись на вошедшего, а как-то печально и отрешенно продолжали смотреть в одну точку. Высокий и чуть сутуловатый Петр Данилович сидел за широким письменным столом, утверждая своим присутствием быт этой комнаты. Не отрывая глаз от какой-то бумаги, он протянул приглашенному сильную руку, кратко проговорил:

— Присаживайтесь вот на тот стул.

Лишь после этого Николай Модестович встревоженно поднял глаза на огромного человека в коверкотовой гимнастерке и двумя шпалами в петлицах, цвет и эмблемы которых были прекрасно знакомы бывшему офицеру. Прокопенко растерянно огляделся и сел. Машинально он положил руку на карман галифе, ощупывая находившийся там браунинг, без которого он никогда не выходил из дома. Положил, но тотчас же отдернул, до того яростным взглядом ожег эту руку незнакомец. И только тогда, с минутным опозданием, сверкнула в памяти Николая Модестовича страшная догадка: «Господи! Да ведь я уже видел его, и тоже в кабинете горвоенкома. Он вошел позднее меня и представился слесарем, вызванным по повестке. Значит, это был маскарад!»

Руку на пистолете было держать уже бесполезно. Тугой комок подкатывал к горлу. Потирая белые холеные ладони, Прокопенко как можно спокойнее вымолвил:

— Так я уже все продумал и готов выступить перед нашей молодой сменой. Полагаю, для допризывников это будет и поучительно, и достаточно интересно. — Он поднял глаза на незнакомца, как бы к нему обращаясь. — К сожалению, по велению вечных законов жизнь торопит и гонит годы. Кажется, лишь вчера мы были молодыми, бушующими от притока сил, а сегодня уже старость тронула нас и сединой, и сердечными болями, и ревматизмом. Так что нет ничего необычного в том, что новая поросль героев сменяет старую. Диалектика!

Незнакомец строго сдвинул лохматые брови, а горвоенком молча, с хрустом сжал пальцы.

— Прокопенко, — проговорил он тихо и как-то очень спокойно, — вы когда-то весьма трогательно повествовали мне о своей жене. Скажите, вам с тех пор ничего не удалось узнать о ней?

Николай Модестович с отрешенным видом опустил голову:

— Увы. Решительно ничего, Петр Данилович. Это такая драма, такая драма. Ведь я лишился навек самого близкого человека. Маша — единственная родная душа на всем земном шаре. Никто меня так не понимал и не любил. Она, вероятно, погибла в огне военных лет. Сколько нежности, кротости и благородства было в ней! Иногда среди ночи я просыпаюсь в своем мрачном одиночестве, и мне мерещится запах ее волос, я вижу поляну среди леса, на которой мы расстались. О, как становится тяжко при мысли, что больше никогда не встречу ее на своем пути…

Плечистый высокий человек нетерпеливо кашлянул и перебил его исповедь одним коротким вопросом:

— Лирику в сторону, Прокопенко. Не тот случай и не те слушатели. Скажите, женщина, сидящая напротив вас, ваша жена или нет?

Прокопенко рывком поднял голову. Тоска и отчаяние отразились в его затравленном взгляде. Он пристально вгляделся в худое, скованное мукой лицо сидевшей напротив бедно одетой женщины, поднял руки, будто защищаясь от призрака, и отчаянно выкрикнул:

— Нет! Это фальсификация! Это совсем не Маша!..

— Та-ак, — протянул чекист. — Прошу и вас, Мария Васильевна, ответить на вопрос. Этот человек был когда-либо вашим мужем?

— Никогда, — с гневом произнесла женщина. — Он ничем не похож на моего Колю. Коля был человеком, а этот… — И, не выдержав, горько расплакалась.

— Ясно, — сурово заключил чекист и позвонил в колокольчик.

Распахнулась дверь, и два конвоира, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, шагнули к бывшему офицеру. В сознании у Прокопенко мелькнула обжигающая мысль: «Бежать! Любой ценою бежать… Может быть, остался один шанс из тысячи». Он шевельнулся, чтобы запустить руку в карман, но тотчас же могучий бас наполнил комнату: