Читаем без скачивания Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

— Наши женщины всего лишь лилии по сравнению с богатой красотой монгольской госпожи, — вежливо сказала Шикуо. Плотной Тугай впору было бы сражаться на коне рядом с ханом. — Ваш цветок — это пион, который мы называем королем цветов. — Она произнесла этот комплимент на китайском языке, Лин перевела. — Я уверена, что ни одна из наших лебедушек не нравится ему так, как вы.

— О, но я никогда не ходила в его любимицах. Эта честь принадлежит Хулан-хатун, хотя прошло много лет. На лице ее пылает пламя красоты — тебе захочется нарисовать ее. Я была с ханом, когда ее привезли ему, и он так сильно желал ее, что то и дело валил ее на пол и брал.

Шикуо нахмурилась, услышав о таких необузданных страстях. Тугай рассказывала о старших сыновьях хана, которые сопровождали его в этом походе. Шикуо видела их — трое младших были похожи на отца, а старший напоминал громадное животное с маленькими черными глазами. Звали его Джучи, и ходили слухи, что он часто ссорится со своим братом Нагадаем. Два младших сына, Угэдэй и Тулуй, на недавнем пиру напились так сильно, что их пришлось разносить по шатрам.

— И есть еще один человек, получивший звание пятого сына хана, — рассказывала Тугай, — это Барчух, идикут уйгуров.

— Чем же он заслужил столь высокое звание, старшая сестра?

— Его народ возненавидел кара-китаев, которые требовали от него большой дани. Барчух предпочел иметь своим господином Тэмуджина, а не кара-китайского гур-хана и доказал это, выгнав ханских врагов мэркитов, бежавших в свое время в страну уйгуров. Когда Барчух приехал в наш стан присягать, хан был так тронут, что объявил: он всегда будет считать идикута своим пятым сыном и братом своих четырех сыновей.

— Вот это да, — сказала Шикуо. — Наверно, великий хан был доволен тем, что уйгур избавил его от необходимости покорять его народ силой.

— О, наш муж произнес об этом прекрасную речь, сказав, что Барчух не заставил людей хана нести потери, а коней потеть, и заслуживает за это всяческих почестей. Многие уйгуры, разумеется, уже в чести у хана, поскольку они записывают его слова. Они почти такие же образованные, как ваши китайцы.

Шикуо посмотрела в простодушные карие глаза женщины. Тугай явно не хотела обидеть ее, монголке даже уйгур казался образованным. Тугай поболтала потом о своих сыновьях, о маленьком мальчике, который уже сам ездит на лошади, не привязанный к ней, и о старшем, который не промахивается в цель из лука.

— Они мечтают о боевой славе, — сказала Тугай. — Один уже такой большой, что ходит за лошадьми в арьергарде, а мой младшенький очень радуется, когда привозят военную добычу и рабов.

— Я уверена, что оба станут могучими воинами, — согласилась Шикуо. — Имея кровь хана в жилах, они и не могут быть другими.

— Ты говоришь по-нашему очень хорошо, благородная госпожа, хотя живешь с нами совсем недолго. Скоро ты сама станешь монголкой.

Шикуо опешила от такой похвалы.

— Ты меня переоцениваешь, уджин.

Той ночью к Шикуо пришел хан. Она заранее обтерлась теплой водой и надела синий шелковый халат. Он сморщил нос, почуяв запах ее духов.

— Ты опять мылась? — спросил он.

— Прошел месяц с тех пор, как я принимала ванну, — сказала, она. — Я привыкла мыться чаще.

— Вода слишком драгоценна, чтобы тратить ее зря, и ты рискуешь оскорбить духов воды, если будешь мыться в реке. Моя Яса предусматривает смертную казнь за такое преступление.

— Лин говорила мне об этом, — сказала Шикуо, — и о том, что купание во время грозы непременно привлечет молнию на юрту. Но, наверно, духи твоей страны простят меня за то, что я воспользовалась несколькими каплями воды, чтобы сделать свое тело более привлекательным для мужа.

— Женщине не обязательно пахнуть, как цветок.

— И не обязательно гй вонять, как лошадь.

Он сел на кровать.

Два ее последних рисунка лежали на столике у кровати. Когда она устроилась рядом, он взял один из них. Две ее рабыни стояли с опахалами тут же, Ма-тан подала кувшин.

— Как это называется? — спросил он.

Это была картинка, которую она показывала Тугай.

— Картина называется: «Великий хан оставляет свой след на земле».

Он осклабился и схватил другой рисунок. На нем монгольский воин стоял рядом с горкой, сложенной из отрубленных голов, женских и детских.

— А это?

— «Могучий монгол побеждает своих врагов».

Он бросил свиток на стол.

— Если тебе надо рисовать, то изображай лошадей и птиц или юрты с кибитками. Можешь делать картинки наподобие тех, что в твоей книге.

— Я должна рисовать то, что вижу, мой муж.

— Ничего подобного я не вижу.

— Я должна рисовать то, что я вижу в самой себе. Часто моя рука, кажется, сама находит образ и начинает чертить еще до того, как я осознаю, что мне хочется нарисовать. А раз кисть коснулась бумаги, приходится ей подчиняться.

— Ты рисуешь не то, что ты видишь, а то, что думаешь об этом.

Она сказала:

— Я не буду рисовать этого, если ты не хочешь…

— Рисуй что тебе угодно. Если мне очень не понравится…

Он разорвал второй рисунок и потянулся за кувшином, который держала Ма-тан.

Пил он молча. Хан не часто бывал с ней в то лето: его отвлекал долг по отношению к другим женам.

Наконец он махнул рукой, чтобы женщины ушли. Лин направилась было следом, но он окликнул ее.

— Ты останься, — сказал он.

— Как пожелаешь, — сказала Лин, — но госпожа уже достаточно хорошо говорит на твоем языке, и переводить ее не надо.

— А мне и не нужен твой перевод.

Шикуо нисколько не стеснялась молодой женщины, присутствие Лин успокаивало ее. До сих пор хан доставлял ей мало удовольствия, но она могла видеть овальное лицо Лин. Пусть он себе думает, что доставляет ей удовольствие, мысли ее занимала Лин.

На следующий день хан собрал придворных в шатре у Шикуо. Она сидела слева от него, генерал Мухали — справа. Она уже кое-что знала о генералах, сидевших возле Мухали. Тому, что звали Джэбэ, имя дал хан, когда этот человек присягнул ему после боя с ханом же. Борчу был связан с ханом с детства, после того, видимо, как он помог хану вернуть украденных лошадей. Дружба монголов, казалось, зиждилась на подобных подвигах — она завязывалась в битвах и набегах, когда мстили и сводили старые счеты.

Лин сидела рядом на случай, если понадобится переводить, а Тугай и другие жены хана — слева от нее. Мужчины пили вино, но хан ограничивался кумысом. Он не одобрял больших пьянок. Шикуо удивлялась, почему хан не запрещает их. Но первыми стали бы возражать против этого его сыновья Угэдэй и Тулуй. Их кубки наполнялись несколько раз, пока хан что-то тихо говорил Мухали. Угэдэй, шатаясь, вышел наружу, а когда вернулся, с ним вошел еще один человек, запорошенный желтой пылью, словно он проскакал много ли. Он решительно прошел к хану, чуть склонив голову, и Шикуо узнала одного из самых верных товарищей мужа. Несмотря на внушаемый трепет, хан часто пренебрегал всякими церемониями, что было бы немыслимо для императора.

Человек торопливо произнес приветствие и сказал:

— Я принес новости, которые тебе надо знать, Тэмуджин.

— Садись, Самуха, и говори.

— Я подумал, что лучше приехать самому, чем посылать гонца. Новости неприятные. — Самуха сел на подушку возле Мухали и взял у рабыни чашку. — «Золотой» государь покинул Чжунду.

Человек продолжал говорить, а рука Шикуо все сильнее стискивала кубок. Она улавливала смысл его скороговорки. Император Цзун покинул Чжунду тотчас после ухода монгольской армии и отправился в город Кайфын, где и обосновался, бросив на произвол судьбы часть страны севернее Желтой реки.

— У нас мир, — сказал хан, когда Самуха закончил. — Он обещал мир. Я сказал ему, что уйду, а теперь он показывает, что не верит моему слову. В Кайфыне он осмелеет и будет сопротивляться. — Он говорил спокойно, но Шикуо увидела, что глаза его гневны. — Я бы оставил ему его столицу, если бы он сдал ее мне и присягнул. Теперь я ему ничего не оставлю.

— Кроме плохой новости, есть и хорошая, — сказал Самуха. — Многие киданьцы из его собственной королевской гвардии дезертировали во время его побега и присоединились к нашему брату Ляо Вэну.

Наблюдая за ханом, Мухали шевелил усами. Генералы хотят этой войны, подумала Шикуо. Все они хотят воевать. Они до сих пор осаждали бы Чжунду, если бы хан не приказал им отойти.

— «Золотой» государь показал лишь, как он боится нас, — сказал Тулуй. — Он знает, что мы можем взять Чжунду.

Самуха посмотрел на молодого человека.

— Взять его нелегко, — сказал он. — Дважды мы входили внутрь, и дважды нас отбрасывали. Они наверняка будут бросать в нас со стен свои громоподобные бомбы и пугать наших лошадей этим ужасным шумом. Не думаю, что мы одолеем такие высокие стены, и у нас нет опыта ведения осады.