Читаем без скачивания Внешняя жизнь - Анни Эрно

Средства массовой информации много говорили и «детях из рабочих поселков», приехавших на каникулы в «спокойный» лагерь, и нарушившие отдых обычных граждан (в первой части фразы уже подразумевается оксюморон). В качестве примера упомянули пятилетнюю девочку, назвавшую инструктора по лыжному спорту «шлюхой» и «стервой». Как если бы этим привели решающее доказательство без надобности уточнения: дикость, невозможность провести сходство с другими детьми. Слова девочки «шлюха» и «стерва» обозначают абсолютно тоже самое, что и «злая» и «нехорошая», произнесенные детьми из благородных семей. Здесь не раскрывается никакое различие сущности (в отличие от того, что мы хотим услышать).

Маршрут линии пригородного метро, которым я возвращаюсь, разделен по длительности на два промежутка: до Мэзон-Лаффитт, даже, порой, до Ашер, время летит незаметно. Это время, в течение которого ты о чем-либо задумываешься или же просто мечтаешь. За десять минут до прибытия на конечную станцию начинается другой временной отрезок, в котором кроме необходимости как можно быстрее добраться, ничто вокруг тебя не существует.

Равномерное движение поезда, более или менее городской пейзаж, огромные поля — все кажется замедленным с точки зрения внутренних часов. В этот момент невозможно ни о чем думать. Ты ожидаешь того мгновения, когда сойдешь с поезда, поднимешься по ступенькам к выходу, пройдешь турникет, вдохнешь свежего воздуха парковки, подойдешь к своей машине. Практически смутные образы, всего лишь инстинктивный толчок к тому, что облачено в обложку счастья. Каждый вечер одни и те же, ничего не значащие десять минут чистого ожидания.

По телевизору показывают репортаж о приюте для малолетних правонарушителей в Марк-ан-Борель на севере Франции. Здесь содержатся одни лишь юноши, взятые на попечение до пяти часов и свободные затем в течение всего вечера. Они не знают, чем заняться, курят в комнатах коноплю: «одна затяжка и все ОК». Они никогда не говорят о школе, как будто бы она никогда не существовала в их жизни. Некоторые не умеют читать. Многие не ведают, что писать нужно с верхней части страницы тетради, они же начинают писать с середины, снизу, везде. Они говорят, что высшее благо — это позабавиться (попортить машины и т. д.) и не быть застигнутым врасплох. Они убеждены, что в будущем будут думать, что провели свою юность с большой пользой (если быть молодым — это делать домашние задания, не валяя при этом дурака, то это — не настоящая жизнь). «Валять дурака» — это синоним к «получать наслаждение». В первую очередь они хотят жить не для блага, а для удовольствия: совершать легкие преступления, принимать наркотики, и т. д… И здесь сложно сделать вывод, кто наиболее ужасен в своей массе: эти молодые люди или же маркиз де Сад, произведения которого претендуют на некоторый эстетизм.

На платформе станции Сержи, внизу указательной таблички написано: МОСТ КАРДИНЕТ. Здесь не останавливается ни один поезд.

15 февраля.

Д. говорит и магазинах Сержи, возвращаясь оттуда в одежде «от кутюр».

На нем свитер фирмы «Marks & Spencer» которым он хвалится. «Лакосты» я передал своей дочери», — говорит он, склоняя марку любимой им одежды, как название какого-нибудь предмета. Он не знает, что представители привилегированного класса не носят больше «Лакост» с тех пор, как в нем стала щеголять «молодежь из пригорода». Если ему сказать — то, вероятно, это глубоко его заденет. Марка одежды — это показатель, благодаря которому люди относят себя к определенному сословию, нишу которого они намерены занять.

(Воспоминание об С, переодевающегося однажды вечером, гордо перечисляя со своим славянским акцентом каждый предмет одежды, который он одевал: рубашка от «Черутти», галстук от «Диор», брюки от «Сэн-Лорана», ремень от «Ланвено», и т. д. Словно части доспехов, торжественно надеваемые средневековым рыцарем. Под одеждой он носил белую майку и семейные трусы, согласно традиции стран восточной Европы.

Журналист распространяет результаты опроса общественного мнения: 42 процента опрошенных французов ответили, что «слишком много арабов», добавляя при этом, что все чаще и чаще можно услышать расистские высказывания. Фраза «слишком много арабов» — единственная по-настоящему запоминающаяся. Если заменить арабов на евреев, то можно заметить, что различие между 1999 и 1939 годами не так уж и велико. Этот опрос, а также способ его подачи хитрым образом оправдывают расизм. В нашем сознании то, что является всего лишь общественным мнением, становится правдой.

НАТО решило вмешаться в урегулирование «сербского вопроса». Как обычно, впечатление того, что не знаешь, что законно, а что нет. И вот, вечером, я снова вижу Белград: большая площадь, кафе, полное посетителей, цыганские дети, бегающие от одного стола к другому, которых никто не прогоняет (патернализм, уверенность в своем превосходстве или же благодушие?).

Белград рано утром. Цепь автобусов, в которые поднимаются люди, знающие, что сегодня с ними воюют. У меня не осталось ни образов, ни воспоминаний, касающихся Косово.

В течение всей ночи Белград и другие сербские города подвергались бомбардировке. В это же время сербские войска продолжали спокойно творить бесчинства в Косово, побуждали косоваров к бегству. Страшная смертельная хореография в вертикальном и горизонтальном направлениях на разделенных сценах. Можно представить себе, что натовские бомбы бесконечно будут падать на головы мирных сербов, а сербские солдаты будут подталкивать население косовских албанцев на путь изгнания, выстраивая их в длинные когорты.

По математическим расчетам, у ракет и сербских преступников нет никакой возможности пересечься.

Вчера в пасхальный понедельник в Нормандии, люди обедали на террасах домов, на берегу моря. Вечером — многочасовые пробки на трассе, ведущей в Париж. Я заметила, что в течение целого вечера даже ни разу не подумала о войне на Балканах. Какова ценность и какая польза от такой мысли?

Продолжается война на Балканах, не вызывая никакой реакции, ни наводя ни на какие размышления, в отличие от войны в Персидском заливе восемь лет назад. Разрушения и смерть кажутся отныне необходимым злом. Мы заставляем также платить сербское население наше невмешательство в Боснии. Этой войной мы наверстываем упущенное.

Испытываешь непонятную усталость, когда слышишь и читаешь одно и тоже: «точечные удары» НАТО по Сербии, албанские беженцы, стекающиеся в города, названия которых нам были неизвестны еще три недели назад и кажущиеся нам сегодня такими же родными как Сэнт-Назар и Шамбери: Блас, Подгорица. Эта монотонность лишает всякого интереса следить за военным спектаклем.

Воскресенье. По телевизору один из представителей НАТО говорит о военной операции на Балканах. Он очень презентабелен, элегантно одет, одинаковые пиджак и галстук. Этот шикарный галстук — обескураживающая деталь, нескромный признак того, что тот, кто сейчас говорит о войне, никогда не станет тем, кто на ней воюет.

Ощущение, что я одеваюсь, ориентируясь на эту войну, возможно даже больше на спектакль человеческих страданий, чем на картины разрушенных мостов, взорванных поездов и т. д.

Сегодня на Франс — 2 писатели и политики спорят о войне на Балканах. В это же самое время ТФ-1 показывает двух радующихся ведущих, спрашивающих у молодой девушки с очаровательным гладким личиком ее размеры: «88–65–80», отвечает она на одном дыхании. Один из ведущих просит ее уточнить. Она, казалось, только этого и ждала: «88-грудь, 65-талия, 80-бедра». Она, профессиональная ТОП — модель, рассказывает, что она испытывает, когда поднимается на подиум, когда дефилирует. Однажды, опустив взгляд на первый ряд, она увидела там улыбающегося ей Жан-Поля Готье. Это было… Ей не хватает слов. В конце передачи один из ведущих возбужденным голосом нас предупреждает: «Запомните хорошенько это имя — Жюли! Вы еще услышите о ней!»

Аплодисменты. Нужно допустить тот факт, что миф, в котором главные ценности — это красота и успех, продолжает функционировать.

Перед светофором на перекрестке с Национальным шоссе. Под падающим снегом какой-то мужчина просил милостыню.

Двадцатый день войны. Посылки с гуманитарной помощью прибывают для депортированных косоваров и миллионы людей предлагают принять у себя беженцев. Массовый исход косовских албанцев потрясает воображение: внезапный, всеобщий, безнаказуемый по единственной причине — Милошевич. Это несчастье, за которое жертвы не несут никакой ответственности и от которого им некуда скрыться. Трагедия в совершенном государстве (Ануй утверждал, что с ней мы спокойны), где женщины носят косынки и длинные юбки, как в прошлом носили наши крестьяне.