Читаем без скачивания Грааль Иуды - Валерий Иванов

– Это что?

Виктор пожал плечами.

– Не знаю. Я же ничего не помню.

– Какая глючная фигня! А это что?

Виктор взглянул на плечо, на татуировку «ВДВ-1994».

– Воздушно-десантные войска.

– Так ты десантник?

Виктор снова пожал плечами, дескать, и рад бы вспомнить, да грехи не дают. Ксению осенило.

– А можешь кое-кому морду набить, а? Если я попрошу?

– Могу, наверно.

– Я себе недавно тоже сделала татушечку, хочешь посмотреть? Вот моя мулечка!

На смуглом копчике меж двух изящных полупопий Виктор увидел изумрудную саламандру.

ТРОЦКИЙ И РЕЙСНЕР В САЛОН-ВАГОНЕ

(Триптих Народного художника СССР Ивана Ледовских «Гражданская война в России. 1918»)

Паровоз – дело нехитрое, самоходный самовар на колесах. И придумал его мужик Ползунов, который чаевничать любил. Паровоз-то и топили, как самовар, углем да дровами. Он и пел, как самовар. И пар пускал. А еще машинист Гаврила Махров представлял, как подъедут к станции три богатыря, такие громадные, что солнце закроют, и попросят у него чайку. Вот он и нальет из тендера в три вагонетки кипятку, вот и напьются богатыри. Товарищ «Троцкай» тоже представлялся Махрову богатырем, огромным, как Илья Муромец.

– Я всегда мечтала жить на ковре-самолете. Мечтала улететь от всех, чтобы все смотрели на меня снизу вверх. Показывали пальцами и восхищались. Вот, моя мечта сбылась. Я живу на миноносцах, бронепоездах, я лечу над землей. Мое имя значит… знаешь, что значит имя «Лариса»?

Рейснер коснулась руки глубоко задумавшегося Троцкого. Вагон покачивало, стучали колеса, погромыхивали сцепки, и это монотонное движение вводило в состояние гипнотического оцепенения.

– Чайка, – сказала Рейснер. – Лариса значит «чайка».

– Хриплые, жадные, сварливые птицы, – брюзгливо сказал Троцкий.

Лариса рассмеялась.

– Я все равно не обижусь. Ты нарочно так говоришь, да? Почему ты не в духе?

– Как же я могу быть в духе, если на нашей шее захлестнулась петля вражеских фронтов! – нарком сильно хлопнул себя ладонью по ссутуленной шее.

– Тем славнее будет победа! Ты же прекрасно знаешь, что победим – мы.

Побеждают те, за кем идет народ. А народ идет за нами.

– Ты знаешь почему?

– Потому что за нами правда.

– Лара, – поморщился вождь, – не повторяй хоть ты эти благоглупости! Мы не на митинге. Запомни, народ идет за нами, потому что возглавляю фронты – я!

– Я и это знаю, – покорно сказала Рейснер. – Хочешь, я поставлю музыку, чтобы улучшить тебе настроение?

Она подошла к патефону, принялась перебирать пластинки.

– Обожаю плохую музыку. В Петербурге курсисткой я ходила в синематограф и часами слушала тапера, он так неумело бренчал по клавишам, а мне нравилось.

В дверь постучали.

В личный вагон Предреввоенсовета не мог войти никто, кроме жены Троцкого Натальи Седовой и фаворитки Ларисы Рейснер. Если бы отчаянные балтийцы или угрюмые латышские стрелки смогли хоть одним глазком заглянуть в таинственный вагон, то увидели бы ненавистный мирок царской роскоши, против которого они, в сущности, и воевали.

Стальные стены были затянуты экзотическими тканями и увешаны дорогими коврами, кровать в спальном отделении застелена голубым атласом, на рабочем столе, инкрустированном золотом, стояла пишущая машинка, громоздился ворох телеграфных серпантинов, россыпью валялись листы рукописей, походные дневники, толстенный древнегреческий словарь, карта-трехверстка, наган, гардемаринский палаш, морской бинокль. Далее стоял обеденный стол, уставленный драгоценной посудой из мейсенского фарфора с вензелями царской семьи, а в углу поблескивал алмазами настоящий ханский трон, конфискованный из музея. Гостиную часть вагона отделяла от спальни ажурная перегородка.

В дверь постучали. Лариса пошла открывать. На пороге в гремящем тамбуре стоял личный порученец Троцкого Ефимов.

– Я насчет завтрака, Лариса Михайловна? Что на завтрак прикажете?

– Лев Давидович, – крикнула Лариса в глубину вагона, – что закажем на завтрак?

– Закажи сама, – донесся голос наркома, – я доверяю твоему вкусу.

– Значит так, Ефимов, – Лариса в предвкушении потерла ладони, – гренки из свежего хлеба, масло сливочное, пармская ветчина, кофе «Мокко», а мне мороженое с жареным миндалем. – Она расхохоталась. – Что, Ефимов, слабо?

– Никак нет, Лариса Михайловна, – не моргнув глазом, ответил всемогущий «джин» Ефимов, – достаточно желание выразить. Достанем. Как из-под земли.

– Это не ковер-самолет, а какая-то скатерть-самобранка, – вскричала Рейснер в восторге. Ее переполняло веселье.

– Что-с? – не понял вышколенный Ефимов.

– Нет, не надо, Ефимов, милый, какой миндаль. Война же, разруха, голод!

Достаньте мне кочерыжку от капусты – это моя самая любимая еда.

– Помилуйте, Лариса Михайловна, – поезд сильно качнуло, Ефимов ухватился рукой за поручень, – изволите кочерыжку, доставим в лучшем виде.

Лариса пошла переодеваться. В серой армейской коловерти она давала вождю солнечную яркость чувств, вия обольстительный призрак рая в стальной коробке штабного вагона. Она сама обставляла их гнездышко, конфискуя в захваченных дворцах старинную мебель, драгоценные гобелены, тонкую посуду. Он раздирал на ней уникальные одежды работы Бакста и Бенуа, шедевры созданные для спектаклей Большого театра. Вечерами под грохот колес из черной комиссарской кожи появлялась сказочная царевна, гурия, баядерка, апсара, наложница, разнузданная, не знающая удержу вакханка.

Лев Давидович в парчовом тяжелом халате, простеганным золотыми нитями, восседал на усеянном крупными алмазами деревянном троне! Трон был конфискован в Казани еще до захвата ее белочехами и принадлежал одному из последних ханов Казани Утямыш- Гирею. Трон был неудобным и жестким, Троцкий на него садился только для развлечения, чтобы поиграть в их с Ларисой любимую игру. И вот, истомив ожиданием, женщина появилась.

У Троцкого захватило дух: сегодня Рейснер явилась в образе императрицы Ларисы Великой. Стройная фигура ее переливалась в полутьме вагона огневыми сполохами царского платья из златотканой парчи. Шею отягощало ожерелье из жемчужин безукоризненной формы. В волосах подтаявшими снежинками переливались бриллианты. В ушах покачивались алмазные подвески. Руки ее были обнажены и протянуты к нему. Она была величественна и покорна. Это сочетание возбуждало больше всего.

В момент соития Троцкому почудилось, что он овладевает настоящей царицей, он, местечковый еврей!

НОЗДРЯ СОВРАЩАЕТ ВИКТОРА

– Слушай, ты извини меня.

– За что?

– Что хотела тебя выгнать. Ночью. В мороз. Без денег. Чем тогда я лучше Гуляша? А если бы ты замерз где-нибудь насмерть? Ты мне помог, а я тебя хотела выгнать. Ну не дрянь ли я? Дрянь! Извини. Вот так у меня всегда! Наделаю гадостей, а потом жалею… Ты правда ничего не помнишь? Бедненький…

Ксения обняла Виктора, поцеловала. Он неумело ответил. Она разделась. Морщинистые соски отвисших грудок смотрелись старыми. Ему показалось, что девушка застенялась.

– Ну, ты чего, – задиристо спросила она, – я тебе не нравлюсь?

– Нет, почему…

В запотевшем стекле молодой смуглый мужчина с мускулистым торсом неловко обнимал тонкую стройную девушку, которая больше любовалась собой, чем партнером.

– Вообще-то, я на любителя. Вся какая-то продолговатая. Смотри, глаза длинные и узкие, губы – ну, губы вообще! Это не силикон, не думай! Ноги длинные, но, блин, практически без бедер. И сисечки длинные. Как у кормящей козы. Я как карта без широты, одна долгота. Не понимаю, что мужчины во мне находят? Ты меня целуешь, как Иван-царевич жабу на болоте. Тебе что, противно?

– Я забыл, как это делается.

Она не поверила.

– Что, серьезно? Ты забыл даже это? Прикольно! Все как в первый раз. Я и забыла, как это у меня было в первый-то раз. А ты глупости показывал в детсаду? Я показывала. Эксгибиционизм у меня с детства. Ну давай, будем тебя всему заново учить. Для начала погладь меня по спинке, вот тут, между лопаток. Нет, за грудь сразу не хватай. Мягше… нежнее… ну ты чего… вот так… в шею можешь поцеловать… Дай я тебе губы смажу, они у тебя обветрились, ты меня так всю поцарапаешь, я девушка нежная… Теперь вот здесь потрогай… Вокруг сосков языком, води, води… Дай руку, сюда… палец введи, да один! Чуть-чуть… шевели… Ну-ка, посмотрим, какой у тебя размерчик… Чего испугался? Так и надо, да нет, вот глупый, не опух, а встал. Все нормально… тебе разве не приятно? А ноготочками вот здесь? А так? Ого, какой у тебя… Я оралка. Знаешь, что это такое? Я все познаю через рот. И ору, между прочим, так что ты не пугайся. А то некоторые с кровати падают от неожиданности…

Ее шея и грудь покрылись красными пятнами возбуждения, она сделалась похожей на самку ягуара.

«ГРОЗНЫЙ МСТИТЕЛЬ ЗА ПОГИБШИХ КОММУНАРОВ»